Текст: Андрей Мягков
Совсем недавно в издательстве Corpus уже выходила замечательная книга «Секрет нашего успеха», написанная антропологом и преподавателем Гарвардского университета Джозефом Хенриком — и вот уже «Альпина» издает следующую его новинку. В «Самых странных в мире» автор формально сужает фокус и рассказывает о том, как происходила эволюция институтов семьи, брака, религии и торговли в западных обществах, и как эта эволюция в свою очередь обусловила психологическое своеобразие условно западного человека. Но фактически это все тот же въедливый антропологический нон-фикшн о том, как люди стали людьми — независимо от того, в какой точке света они родились.
Причем написанное выше «условно» — очень важное слово. Ведь хотя большая часть населения западных стран действительно в некоторых аспектах отличается от не-западных (более распространенная склонность к аналитическому мышлению, высокий уровень индивидуализма и доверия к незнакомцам), это все отнюдь не константа. Так, уже в первых главах Хенрик показывает графики, говорящие о том, что старшее население Кении действительно демонстрирует самовосприятие, кардинально отличающееся от самовосприятия среднего гражданина любой западной страны — но при этом самовосприятие американских и кенийских студентов практически не отличается: по степени индивидуализма африканская молодежь лишь немногим уступила своим западным сверстникам. Что лишний раз напоминает нам, во-первых, о том, что все течет, все меняется, и эволюционные изменения сегодня могут происходить буквально в пределах одного-двух поколений. А во-вторых — о том, что деление на «западных» и «восточных» людей хотя и имеет под собой определенные основания, во многом является обобщающей абстракцией. Ведь люди — они и в Африке люди, и в Америке, и в России: сложные и неоднородные. И место происхождения уж точно никогда не повод для ярлыков и ненависти.
Предлагаем вам прочитать фрагмент о том, как войны влияют на психологию человека.
Самые странные в мире: Как люди Запада обрели психологическое своеобразие и чрезвычайно преуспели. Джозеф Хенрик
Пер. с англ. Александра Свистунова и Владислава Федюшина — М. : Альпина нон-фикшн, 2024 — 576 с.
Одомашнивание конкуренции
- Можно, однако, заключить, что война является особенно эффективным средством укрепления социальной сплоченности, поскольку она дает членам общества повод объединиться и подчинить свои междоусобные разногласия энергичному решению общих задач.
- Антрополог Роберт Мерфи, исследователь амазонского племени мундуруку (1957)
Вот вам неожиданное утверждение: усиление конкуренции между добровольными объединениями, будь то наделенные хартиями города, университеты, гильдии, церкви, монастыри или современные фирмы, может повысить у людей доверие, справедливость и готовность к кооперации с незнакомцами. Исторически распространение в Европе начиная с Высокого Средневековья добровольных объединений привело к более острой и более непрестанной межгрупповой конкуренции. Это, в свою очередь, способствовало достижению, а затем и поддержанию более высокого уровня обобщенной просоциальности. Чтобы понять, почему так случилось, давайте сначала рассмотрим, как человеческая психология реагирует на межгрупповую конкуренцию, а затем проанализируем влияние на Европу происходивших на протяжении последнего тысячелетия войн.
После десятилетий нарастания нищеты в 1991 г. в западноафриканском государстве Сьерра-Леоне вспыхнула гражданская война. Вызванное ею насилие ударило по гражданскому населению: происходили массовые убийства, детей силой забирали в солдаты, число военных преступлений стремительно росло. Боевые действия распространились на всю территорию страны, поскольку деревни становились мишенью как для повстанческих группировок, так и для правительственных войск. Иногда их отряды прочесывали районы в поисках вражеских анклавов, но порой они грабили мирные общины, мешали проведению выборов или воровали необработанные алмазы, чтобы купить продовольствие и оружие. В ответ на эти угрозы многие общины создали собственные оборонительные ополчения, опиравшиеся на традиционные институты и власть вождей. К концу войны в 2002 г. она унесла жизни более чем 50 000 мирных жителей, почти половина населения стали беженцами, а тысячи людей пережили потерю конечностей и другие тяжкие телесные повреждения.
В 2010 г. исследовательская группа под руководством экономиста Алессандры Кассар прибыла в Сьерра-Леоне с набором простых поведенческих экспериментов, разработанных для оценки мотивации людей к справедливости по отношению к членам своего и прочих сообществ. В этих экспериментах жители деревень анонимно объединялись в пары для разового взаимодействия либо со случайным соседом по деревне, либо с человеком из отдаленного населенного пункта. В одном из заданий — так называемой игре в дележ — участники выбирали между тем, чтобы (А) взять 5000 леоне себе и дать 5000 другому человеку или (Б) взять 7500 леоне себе и дать 2500 другому. Люди могли выбрать равные доли (А) или увеличить свою выгоду за счет партнера (Б). В другом задании, «игре в зависть», участникам предлагалось выбрать между (А) по 5000 леоне для себя и партнера или (Б) 6500 для себя и 8000 для другого. В этом втором задании люди могли увеличить свой выигрыш, выбрав вариант Б, но в таком случае второй участник получил бы больше, чем они. Ставки были велики: 5000 леоне (1,25 доллара) — примерно средний дневной заработок жителя Сьерра-Леоне.
Эта исследовательская группа, к которой позже присоединился и я, отправилась в Сьерра-Леоне с задачей понять, как меняет людей военный опыт. Общенациональные опросы показали, что даже в пределах одной деревни война в разной мере затронула семьи и домохозяйства. Некоторые семьи потеряли родственников, или же те получили серьезные ранения. Другие были вынуждены покинуть свои разрушенные дома или сожженные поля. Третьи пережили и смерть, и беженство. Чтобы дополнить данные общенационального уровня, наша группа опрашивала участников эксперимента о том, как они перенесли войну. Около половины из них в том или ином сочетании пережили смерть, ранение или беженство, в то время как другая половина не испытала ничего из перечисленного. Первую группу я буду называть «более пострадавшими», а вторую — «менее пострадавшими». Конечно, война затронула всех, поэтому ответы на наши вопросы о беженстве, ранениях и смерти во время войны должны были отразить лишь относительное воздействие.
Опыт войны, пережитый людьми не менее восьми лет назад, сильно влиял на их поведение в наших экспериментах (рис. 10.1). В игре в дележ участники, которых война затронула меньше, делали выбор в пользу эгалитарности (равенства) примерно в трети случаев независимо от личности партнера. Напротив, участники, больше пострадавшие от войны, были гораздо более склонны к эгалитаризму в отношении своих односельчан, чем жителей отдаленных деревень. Доля тех, кто отдавал партнеру половину суммы при игре в дележ с односельчанами, увеличивалась среди более пострадавших от войны испытуемых с трети до почти 60%. В игре в зависть более тяжелые последствия войны увеличивали долю эгалитарного выбора в отношении односельчан с 16 до 41%. То есть люди, сильнее пострадавшие от войны, были чаще готовы потерять 1500 леоне ради равенства с односельчанином. Однако в случае с жителями отдаленных деревень эффект был обратным: те, кто больше пострадал от войны, делали эгалитарный выбор в два раза реже. В совокупности эти и другие эксперименты показывают, что война усиливает эгалитарную мотивацию людей, но только по отношению к своей группе.
Важно отметить, что, в отличие от многих других гражданских войн, большинство жертв в Сьерра-Леоне погибли не из-за своей этнической или религиозной принадлежности и страна не раскололась по этим признакам. Как наши данные, так и более крупные исследования на общенациональном уровне показывают, что насилие, которому подвергались обычные сельские жители, в большинстве своем было попросту случайным. Боевики врывались в деревню, стреляя во все стороны, а затем сжигали подвернувшиеся под руку дома; жители либо прятались, либо убегали. Это значит, что, как и в рандомизированных контролируемых испытаниях, используемых для проверки эффективности новых лекарств, люди подвергались насилию, связанному с войной («получали дозу насилия»), в основном случайным образом. Такая квазирандомизация позволяет нам с осторожностью сделать вывод, что война действительно вызывает психологические изменения, зафиксированные в наших экспериментах.
Похожие закономерности проявились и при работе с участниками уличного футбольного турнира в Кенеме, столице Восточной провинции Сьерра-Леоне, расположенной всего в 30 км от штаб-квартиры повстанцев. Исследователи изучали футболистов мужского пола в возрасте от 14 лет до 31 года, которые выступали на городском турнире в составе квартальных команд. Участники выполняли ряд психологических заданий, призванных оценить их справедливость и соревновательность по отношению к своим товарищам по команде (соседям) и к игрокам из других команд. Для измерения справедливости участники анонимно играли в диктатора, причем получателем был либо один из их товарищей по команде, либо игрок из другой команды. Для измерения соревновательности игрокам давали 10 попыток забросить футбольный мяч в корзину с расстояния четырех метров. Они могли выбрать, хотят ли они (A) соревноваться с другим игроком, либо их товарищем по команде, либо игроком из другой команды или (Б) просто получать по 500 леоне за удачный бросок. Если игроки решали соревноваться (выбор А), они получали по 1500 леоне за каждое попадание, но только в том случае, если они превысят число попаданий соперника; проиграв, они не получали ничего.
Как показывают результаты, те, кого война затронула в большей мере, оказывались более эгалитарными по отношению к своим товарищам по команде и более соревновательными по отношению к игрокам из других команд. Большее воздействие войны заставляло игроков делать более высокие (и более равные) предложения своим товарищам по команде при игре в диктатора, но не влияло на предложения, которые испытуемые делали участникам из других команд. Аналогичным образом при принятии решения о том, соревноваться ли в бросании мяча с участниками, не являющимися членами их команды, менее пострадавшие от войны игроки уклонялись от этой возможности и соревновались менее чем в четверти случаев, в то время как более пострадавшие от войны игроки выбирали соревнование почти в 75% случаев. Напротив, воздействие войны не влияло на решимость игроков соревноваться со своими товарищами по команде. Эти экспериментальные закономерности отразились и на футбольных матчах: те, кого война затронула меньше, не получали карточек за нарушение правил, в то время как те, кого война затронула в большей степени, получали хотя бы одну карточку в почти 50% игр. Таким образом, опыт войны здесь тоже, похоже, способствует усилению эгалитарных мотивов в отношении своей группы и повышению соревновательности по отношению к внешним группам.
Психологические последствия войны, похоже, сказываются и на политике и гражданском обществе Сьерра-Леоне. Как показывают данные репрезентативных общенациональных опросов 2005 и 2007 гг., проанализированные экономистами Джоном Беллоузом и Тедом Мигелем, люди, которые больше пострадали от войны, чаще посещали деревенские сходы, голосовали на выборах и вступали в политические или общественные объединения. Кроме того, эти данные показывают, что наиболее пострадавшие от войны люди чаще работали в школьных комитетах и, вероятно, чаще участвовали в совместных акциях по расчистке местных дорог (общественное благо). Эти результаты, которые хорошо согласуются с рассмотренными выше, позволяют предположить, что опыт войны усилил мотивацию людей вступать в добровольные объединения и участвовать в местном самоуправлении.
Свидетельства долгосрочного воздействия войны на психологические черты людей и формальные институты поступают не только из Сьерра-Леоне. В последние годы стремительно растет число исследований, проводимых в Непале, Израиле, Уганде, Бурунди, Либерии, Средней Азии и на Кавказе. Они выявляют сходные закономерности, используя различные психологические эксперименты, включая игры в ультиматум и в общественные блага, а также ряд опросников о доверии, голосовании и участии в общественных объединениях. Например: после десятилетней гражданской войны в Непале общины, подвергшиеся большему насилию, активнее сотрудничали в ИОБ (между членами общины); также они чаще голосовали и вступали в местные объединения. На самом деле в общинах, не пострадавших от войны, добровольные объединения полностью отсутствовали, в 70% общин, пострадавших от нее, работали такие организации, как фермерские кооперативы, женские союзы и молодежные группы. И в этом случае война мотивировала людей вступать в добровольные объединения.
Чтобы понять, почему война оказывает такое влияние на психологические характеристики человека, вспомним некоторые идеи, изложенные в главах 2–4. После появления в последние два миллиона лет культурной эволюции конкуренция между группами, кланами и племенами способствовала утверждению в культуре кооперативных норм, которые позволяли группам переносить как жестокие конфликты с другими группами, так и природные катастрофы — наводнения, землетрясения, засухи и извержения вулканов. Среди примеров норм и представлений, которым благоприятствовал этот процесс культурной эволюции, мы видели общее пользование едой, общинные ритуалы и табу на инцест. Наряду с нормами, касающимися взаимопомощи и взаимозащиты, они вовлекают людей в плотную сеть социальных связей, от которой зависит их выживание. Приспособление к этому первобытному миру привело к тому, что наш вид на генетическом уровне выработал реакцию на войны и другие потрясения, которая действует, вероятно, как минимум тремя путями. Во-первых, потрясения активизируют психологию взаимозависимости, заставляя нас больше вкладываться в социальные связи и сообщества, на которые мы полагаемся. В случае войны все зависит от того, кто такие эти «мы», на которых совершено нападение. Если люди считают, что его объектом стала «Илахита», то они укрепляют свои связи с односельчанами и ожидают, что так же поступят и остальные. Тех, у кого нет сети сильных межличностных связей, потрясения будут побуждать искать такие связи и инвестировать в новые отношения и сообщества. Во-вторых, поскольку в ходе культурной эволюции социальные нормы эволюционировали так, чтобы способствовать выживанию группы, война и другие потрясения могут психологически укреплять нашу приверженность этим нормам и связанным с ними представлениям. Таким образом, в той мере, в какой социальные нормы предписывают различные формы кооперации, люди будут более склонны к ней и будут охотнее наказывать за отклонение от этих стандартов.
Два этих психологических эффекта — сплочение взаимозависимых групп и укрепление норм — в сочетании с другими аспектами нашей психологии создают третий: войны, землетрясения и другие катастрофы усиливают религиозность людей и их приверженность ритуалам, что ведет к росту религиозных групп. Это происходит по нескольким взаимосвязанным причинам. Во-первых, укрепляя наши социальные нормы и связанные с ними верования, войны и другие потрясения могут прямо усиливать веру людей и сопутствующие ей обязательства, что вдохновляет на более активное участие в религиозных группах. Во-вторых, активизируя психологию взаимозависимости, такие потрясения, как война, мотивируют людей либо дополнительно вкладываться в сообщества, обеспечивающие некоторую поддержку, либо присоединяться к таковым. Поскольку религиозные группы часто предлагают взаимопомощь и поддержку, этот эффект обычно увеличивает их численность. Рост инвестиций в такие группы приводит к повышению посещаемости церквей или мечетей, что (как побочный эффект) может еще более укреплять веру в сверхъестественное. В дополнение к этим эффектам религии, которые обещают людям загробную жизнь и располагают повторяющимися ритуальными практиками, помогающими справляться с тревогой, могут получать особенно сильный толчок к росту под влиянием экзистенциальных угроз, которые создают войны и другие катастрофы. Люди будут больше тянуться к религиозным группам, чем к сообществам иного рода, и с меньшей вероятностью будут их покидать.
Это предполагает, что некоторые религиозные группы сулят своим членам тройную выгоду: (1) сети взаимозависимости, обеспечивающие помощь и поддержку, (2) совместную приверженность священным нормам и (3) ритуалы и сверхъестественные верования, которые помогают справиться с экзистенциальной тревогой и неопределенностью. В мире, полном войн и других бедствий, межгрупповая конкуренция благоприятствует распространению религиозных наборов, обеспечивающих эту тройную выгоду, потому что такие религии выигрывают в конкуренции с группами, не обладающими этими важнейшими качествами (а не потому, что они «истинны»).
Действительно, имеется широкая доказательная база, свидетельствующая, что стихийные бедствия и войны усиливают религиозность людей и их склонность участвовать в ритуалах. Объединив данные об исторической частоте землетрясений, тропических штормов и извержений вулканов по всему миру с результатами подробного опроса о религиозных убеждениях более четверти миллиона человек в более чем 90 странах, экономист Жанет Бенцен показала, что люди, живущие в регионах, более подверженных стихийным бедствиям, более религиозны и, в частности, сильнее верят в Бога, рай, ад, грех и дьявола. Приближение на 1000 км к центру зоны сейсмической активности, действующему вулкану или области частых ураганов увеличивает долю людей, придерживающихся таких сверхъестественных верований, примерно на 10 процентных пунктов. Подобные закономерности можно обнаружить на всех континентах и применительно к большинству основных религий.
Эти психологические эффекты закрепляются в передаваемых через культурное обучение представлениях и практиках, которые сохраняются на протяжении поколений даже после того, как люди мигрируют из районов, подверженных стихийным бедствиям. Сравнивая иммигрантов второго поколения, выросших в одной и той же европейской стране, Бенцен по-прежнему обнаруживает схожий эффект: взрослые дети иммигрантов более религиозны, если их матери родом из мест, более подверженных стихийным бедствиям.
Война, как и стихийные бедствия, также усиливает религиозность людей. Используя подход, описанный выше, для установления взаимосвязи между войной и социальными мотивациями, мы с коллегами проанализировали данные опросов, проведенных в Уганде, Сьерра-Леоне и Таджикистане для изучения влияния войны на религиозность. Наш анализ показывает, что те, кто оказался наиболее подвержен воздействию войны, чаще (1) вступали в религиозные группы (сложившиеся вокруг, например, церквей или мечетей), (2) посещали ритуалы и (3) называли религиозную общину самым важным для себя сообществом. Наши данные не только показывают, что опыт войны заставлял людей чаще вступать в добровольные объединения в целом, но и говорят об особенно высокой вероятности религиозного характера этих объединений. Этот эффект очень силен: и в Уганде, и в Таджикистане опыт войны удваивает или утраивает долю людей, участвующих в религиозных объединениях. У нас нет данных о реальных религиозных убеждениях людей; но, учитывая результаты Бенцен, мы подозреваем, что война углубляет веру людей в рай, ад, грех и дьявола. Однако, даже если война просто увеличивает число людей, посещающих ритуалы (что наши данные прямо подтверждают), другие исследования показывают, что это само по себе ведет к углублению религиозной веры.
Данные о войне и религии также свидетельствуют, что в послевоенные годы такие эффекты усиливаются, а не ослабевают. Конечно, эта тенденция не может сохраняться бесконечно, но наши данные показывают, что религиозность людей может углубляться на протяжении как минимум 12 лет после окончания конфликта. Это может происходить по нескольким причинам, но главная из них в том, что если множество людей одновременно пережили одно и то же потрясение, то при взаимодействии с другими они начнут отдавать предпочтение товарищам по несчастью, создавая или пополняя религиозные объединения. Более сильная религиозность тех, кто вступает в такую группу, еще больше повысит ее уровень кооперации и шансы на успех, что, в свою очередь, привлечет новых членов (как правило, менее ревностных), которые затем усвоят представления и нормы, разделяемые их новой группой. На протяжении многих лет после конфликта или стихийного бедствия этот процесс может постепенно усиливать долгосрочное психологическое воздействие потрясений на религиозные убеждения.
В совокупности эти исследования показывают, что опыт войны (1) мотивирует людей инвестировать в обеспечивающие взаимопомощь сети, которыми могут быть их клан, племя, город или религиозная община; (2) укрепляет их приверженность социальным нормам и (3) углубляет их религиозность. Это означает, что конкретные психологические последствия, вызываемые войной, могут различаться в зависимости от групповой идентичности, социальных норм и религиозных убеждений индивида. Например, одних потрясение в результате войны может сильнее привязать к своему племени, а других — к своей стране. Оно может усилить приверженность кастовым нормам (которые предписывают разное отношение к представителям разных каст) или активизировать обезличенные нормы, требующие справедливого отношения к незнакомцам. Оно может углубить веру человека в Бога, требующего соблюдения универсальной морали, или в духов предков, озабоченных сохранением древнего патрилинейного рода.
