Текст: Денис Безносов
1. Howard Jacobson. What Will Survive of Us
Jonathan Cape, 2024
Лили замужем за Хэлом, Сэм женат на Селене, и им обоим за сорок. Лили — режиссер-документалист, Сэм — драматург, пишущий о житейских мужских проблемах. Внезапная интрижка не то чтобы кардинально что-то меняет в их обыденных жизнях, но создает некоторую, вполне оправданную, турбулентность. В конечном итоге ничего особого не произойдет, потому как их взаимоотношения, равно как и в семьях, — такие же, как отношения всех со всеми. Лили и Сэм — столь же банальны, как их супруги, как все люди вокруг, и весь мир, в котором такие люди обитают. Словом, все как обычно.
Отношения Лили и Сэма выходят неловкими с самого начала. Вроде бы они ощущают привязанность друг к другу, но понимают, что привязанности быть не должно. Вроде бы они флиртуют, но флирт им тоже толком не дается. Несмотря ни на что отношения развиваются, даже постепенно, со временем, приобретают новые качества. Очевидно, им хочется какого-то обновления, омолаживания, потому они пробуют (или пытаются попробовать) новое в постели, но до того неуклюже, что едва ли из этого выходит что-то привлекательное, либо отправляются в разного рода секс-клубы, но и там не обретают желаемого.
Любитель вудиалленовских нивчемнибывалостей и незамысловатых ситуаций, Говард Джейкобсон снова рассуждает о самых обыкновенных людях. Отчасти его почти бессюжетная любовная одиссея напоминает романы Салли Руни, но сфокусированные на героях постарше — которые тоже ведут бесконечные диалоги, пытаются обрести настоящую близость, но в глубине души оказываются ни с чем. Впрочем, такие книги читают не ради сюжета.
Чего не отнять у героев Джейкобсона, так это осязаемости и реалистичности. Это самые что ни на есть настоящие люди с настоящей речью и поведением, свойственным чуть ли не каждому или, по крайней мере, почти каждому. Они пытаются сбежать от собственной жизни, хотят, чтобы она снова обрела если не смысл, то хотя бы какое-то дополнительное и сколько-нибудь любопытное содержание. И, разумеется, они совершают дурацкие ошибки, попадают в дурацкие ситуации, потому что а как же иначе.
2. Michael Cunningham. Day
HarperCollins, 2023
Утро в 2019-м, полдень в 2020-м, вечер в 2021-м. Утро в неведении накануне локдауна, полдень взаперти, вечер на свободе. Обыденная жизнь, странное заточение, восстановившаяся (на самом деле не совсем) прежняя реальность. Один день, сшитый из трех — до, во время и после, — в среднестатистической бруклинской квартире проживают Дэн и Изабель — женатая пара среднего возраста, стремящаяся переобрести взаимопонимание и ощущение чего-то, давно утраченного. Они оба теперь совсем другие, вовсе не те, что встретились и полюбили друг друга, не счастливые и временами несчастные родители, а просто какие-то люди в довольно-таки тесном помещении.
Эти и попутные размышления возникали у супругов задолго до пандемии. Так, в 2019-м Изабель присаживается на ступеньках, «парализованная собственной тривиальностью», напоминая домохозяйку Лору Браун из «Часов» (которой не удавались идеальные торты на день рождения). Она не может пошевелиться, будто предчувствуя, что скоро окажется запертой в таком состоянии надолго. Она уже находится в безвоздушном, удушающе-чеховском пространстве, где заурядные вещи вытесняют нечто до некоторых пор живое. Своеобразным индикатором подступающей катастрофы выступает шестилетняя дочь Вайолет, которая просит закрыть окна, чтобы ничего плохого не проникло в квартиру, не подозревая, что плохое давно уже там.
Однако при камерности и драматургическом триединстве места-времени-действия роман Майкла Каннингема полон прочих персонажей, важнейший из которых — младший брат Изабель Робби, к которому с одинаковой нежностью относятся оба супруга. Отчасти в структуре повествования он напоминает безымянного гостя из пазолиниевской «Теоремы», поскольку Дэн и Изабель оба в него «влюблены», тянутся к нему, как к спасителю. Но в куда более существенной степени Робби — это Персиваль из The Waves, а трехчастный Day, очевидно, заимствует конструкцию другого романа Вирджинии Вульф — To the Lighthouse, где тоже рассказывается история семьи накануне, во время и после кризиса, акценты расставлены на было и стало, а время посередине будто пересказано пунктиром.
Несмотря на присутствие актуальной пандемийной тематики, роман Каннингема, как и прочие его книги, прежде всего о человеческих взаимоотношениях, о различных формах привязанности, об эволюции восприятия в браке и за его не всегда предсказуемыми пределами. Полное элегического, даже местами сентиментального настроения, повествование пользуется локдауном как отправной точкой, чтобы запереть персонажей в окончательно безвоздушном пространстве и заставить их взглянуть в лицо реальности, какой бы она ни обернулась.
3. Helen Oyeyemi. Parasol Against the Axe
Faber & Faber, 2024
Хелен Ойейеми обожает рассказывать необычные истории, одновременно сюрреалистичные и напоминающие стилистику Уэса Андерсена, где один сюжет цепляется за другой и приводит к непредсказуемым последствиям. Персонажи меняют облик, место действия постоянно трансформируется и обретает необычные свойства, время движется в произвольном направлении. То есть мы оказываемся не то в сказке, не то во сне, не то в бесконечном повествовании в духе Шахерезады.
Магистральный сюжет Parasol Against the Axe такой. Две женщины, Эро Тохосоа и Доротея Гильмартин, некогда подруги не разлей вода, отправляются невероятно жарким летом в Прагу на девичник подруги Софи. И поначалу ничего необычного не происходит, но, оказавшись после экскурсии у себя в номере, Эро принимается читать книгу, которую сын ей положил в дорогу: роман в романе, внутри которого, как в матрешке, спрятаны другие сюжеты, которые в определенный момент начинают проникать в реальность. В итоге метароман Ойейеми начинает напоминать нечто среднее между «У Плыли-Две-Птицы» и «Если однажды зимней ночью путник».
Сюжеты из книги меняют действительность вокруг, обращают время вспять либо прокручивают его вперед. Внезапно перед глазами героини возникает Прага 1957-го, Холодная война и поединки между лучшими эстрадными исполнителями страны, разборки тайных агентов и слежки в костюмах мультяшных героев. Затем время углубляется, и сюжет проникает в 1943-й; параллельно выясняется, что у загадочной книги есть и другие читатели. И все сюжетные линии связаны между собой, потому что ни в романе-в-романе, ни в самом романе Ойейеми, конечно, нет ничего случайного.
Parasol Against the Axe устроен весьма увлекательно. Понятно, что структура романа, помимо упомянутых О’Брайена и Кальвино, во многом напоминает The Tidewater Tales и вообще Джона Барта. В то же время это явная попытка создать нечто вроде мозаичной истории Праги, собранной из связанных между собой причудливых историй, гротескных, абсурдистских и очаровательных, как местный фольклор. Но при всей своей пестроте, хаотичности и хорошознакомости выбранная конструкция, как ни странно, в итоге срабатывает.
4. Sheila Heti. Alphabetical Diaries
Fitzcarraldo Editions, 2024
В своем творчестве канадская писательница Шейла Хети будто отталкивается от поэзии. Ее проза обладает специфической ритмикой, преодолевая свойственную иррациональность при помощи скорее поэтических средств, нежели более-менее конвенционального нарратива. Благодаря такому подходу создается ощущение пограничного состояния между сном и реальностью, того, что в связи с романом Pure Colour ирландская писательница Энн Энрайт назвала «апокалипсисом, запечатленным в состоянии транса».
Помимо прозы/поэзии и сна/реальности, пограничность Хети проявляется в сочетании фикшна и автофикшна, эссеистичности и традиционной художественной прозы. Поэтому крайне трудно определить жанр Alphabetical Diaries (которые, например, The Guardian относит все-таки к нон-фикшну), потому что технически перед нами действительно дневник, дневники, записки, где каждая глава соотносится с буквой алфавита, и все предложения начинаются с нее. Таким образом, мы проделываем вместе с автором путь от «Книги» («A book…») до «Мужа Зэди Смит» («Zadie Smith’s husband…») длиной в 25 глав (главы с буквой «Х» нет).
Дело в том, что Хети больше десяти лет вела дневник и однажды решила его радикально деконструировать — она расставила предложения по ячейкам excel-таблицы и выстроила по алфавиту. И потом, согласно алфавиту, разбила полученный текст по главам, создав разрушенный и наново упорядоченный текст, где слова и фразы остались прежними, но изменены правила их бытования. И в отсутствие хронологии и соответствующего контекста Alphabetical Diaries поначалу кажутся хаотичными, но по мере углубления в чтение предстают остроумным и увлекательным речевым потоком, возможно, даже потоком сознания.
Внутри расщепленных и пересобранных дневниковых записей рассказчица делится переживаниями, мыслями о прочитанном, увиденном и услышанном, она наблюдает за происходящим вокруг и время от времени сама становится действующим лицом. Она странствует по городам — Нью-Йорк, Берлин, Лондон, Париж, — в одиночестве и вместе с какими-то людьми. Она сплетничает, философствует, жалуется. Но все это происходит одновременно, потому что вместо времени здесь — правила языка. Кстати, в этой связи вспоминаются похожие эксперименты американского писателя Уолтера Абиша — от очевидной переклички в Alphabetical Africa до сборника In the Future Perfect, где каждый рассказ представляет собой сборку из слов, предварительно расположенных перед ним в алфавитном порядке.
5. Lucas Rijneveld. My Heavenly Favourite (translated by Michele Hutchison)
Faber & Faber, 2024
В 2020 году нидерландский писатель Лукас Рейневелд (в прошлом — Марике Лукас Рейневелд) получил Международного Букера за дискомфортный и неудобно-неловкий дебютный роман «Неловкий вечер». Книга о двенадцатилетней девочке, переживающей смерть брата в семье крестьян-протестантов, была полна уместной и оттого пугающей физиологичности и многого другого, крайне важного, но зачастую считающегося неуместным. Роман сравнивали с ранним Иэном Макьюэном и зрелым Яном Волкерсом, а некоторые его элементы напоминали о голдинговской Darkness Visible. Вторая книга Рейневелда вышла еще неудобнее и как бы представляет зеркальное отражение первой.
My Heavenly Favourite — монолог врача ветеринара, питающего недвусмысленные чувства к четырнадцатилетней девочке, чей брат приходит в себя после автомобильной аварии. Трехсотсчемтостраничный роман состоит из 42 абзацев — фрагментов потока сознания — со столькими же точками в конце. На протяжении всего текста рассказчик, этакая реинкарнация Гумберта Гумберта, рассказывает, как встретил «свет своей жизни, огонь своих чресел», как угощал тортом, оставшимся от празднования дня рождения сына, как вызвался помочь ей отыскать бросившую ее мать.
Как и в случае с Гумбертом, мы не можем в полной мере верить рассказчику. Мы не знаем, что в его пересказе правда, что нет, что произошло на самом деле, а что — лишь плод его воспаленного сознания. Мы даже не уверены, что описываемые им события в принципе имели место в действительности. Прошлое у него в голове, как и положено потоку сознания, перемешано с настоящим, страхи незаметно перетекают в желания, кошмары воплощаются в буквальные события, и наоборот. Вполне вероятно, что перед нами горячечный бред нездорового человека, который он выкрикивает в пустоту, делая редкие передышки как раз на месте точек в конце мучительно долгих абзацев. И разумеется, его поведение вырастает из детских травм, неизбежно отравляющих будущее.
Проза Рейневелда предельно прямолинейна и оттого способна шокировать. Путаясь в реальностях, протагонист подробно пересказывает свои попытки добиться расположения героини, воображаемые и нет. Но сквозь неясное, пугающее, захлебывающееся бормотанье рассказчика то тут, то там проскакивают детали другой, параллельной истории — о том, как сестра переживает состояние брата, пытаясь осознать, что сейчас, как никогда, близка к его утрате. И в этом смысле My Heavenly Favourite вновь перекликается с триумфальным первым романом, тоже блистательно переведенным Мишель Хачисон.
