Поэзия. Апрель 2020. Обзор литературной периодики

Текст: Борис Кутенков

Фото: Александр Пустоваров/cultura24.ru

Пока книжное дело в нашей стране переживает тяжёлый кризис, пока Сергей Шаргунов подписывает обращение к Правительству о «крике книг», а Галина Юзефович продолжает свою героическую теорию «малых дел» (о чём мы подробно писали в предыдущем обзоре), — выходят журналы, а в них — великолепная поэзия. И как недавно мудро заметил один молодой коллега в ответ на мои тревоги по поводу пандемии, «я думаю, всем поэтам стоит говорить и думать сейчас о быстром и благополучном исходе, ибо к кому, как не к нам, может быть, Бог и прислушается». С этой не очень наивной, может быть, надеждой — и с целью немного оттенить катастрофические разговоры — посвятим наш новый обзор лучшему из того, что вышло в апреле в поэтических разделах журналов и интернет-изданий.

Начнём с яркого дебютанта. В «Урале»  — стихи Ксении Аксёновой (Липецк), тонко чувствующей и глубину ассоциативного слова, и необходимость уступить в нужный момент поверхностному слою реальности. В стихах Аксёновой аронзоновское предвестье «будущего рая» сочетается с поэтическим проживанием жизни, опасно скользящей по контуру, «странной», «смешной», «непрочной»:

наугад, смешно, непрочно

жизнь идёт — и ладно,

дышит ветром водосточным,

тёмно-виноградным,

и глядит за горизонты,

странно замирая.

словно чудится ей контур

будущего рая.

В новом «Формаслове» — подборка Кати Капович  с предисловием редактора Яны-Марии Курмангалиной: «Здесь присутствует многое от повседневной разговорной коммуникации, притом что за каждой строкой, за каждым словосочетанием чувствуется богатая языковая основа, широкий диапазон поэтического инструментария». А ещё — работа с символистским наследием (прежде всего в смысле лексики) и умелая работа со штампом; в этом Капович отсылает к одному из главных своих учителей — Борису Рыжему, но привносит к его нездешнему свету и мудрости интонацию спокойного и взвешенного разочарования:

Там окно зажжётся в утренней квартире

в винограднике второго этажа.

Возвращайся на места, где мы любили

больше, чем любили нас, моя душа.

Возвращайся в опустевшие аллеи

посмотреть, как проплывают облака,

потому что утро вечера мудрее

и великое видней издалека.

Там же - Альбина Борбат  с предисловием Евгении Ульянкиной, чудесно объясняющей их видимую статичность и «незаметность», их полное отсутствие авторского эгоцентризма - и ненастаивание на себе: «Стихотворения в этой подборке по преимуществу статичны: здесь много намерений, инфинитивов, фиксации уже произошедшего, но почти нет собственно событий. Но это только на первый взгляд. На самом деле здесь полным-полно очень маленьких движений: тут стремительная перемена пейзажа, тут медленно плавится плёнка, а тут пробегает лиса. Альбина Борбат замечает эти микродвижения и фиксирует замедленной макросъёмкой, оставаясь при этом одновременно внутри и извне мира, в котором всё происходит…»

Вышел новый номер «Плавучего моста», где среди хорошего и разного стихи Василия Нацентова  — прекрасные своим негромким, пронзительным, вибрирующим вслушиванием в пространство; мир Нацентова перенаселён отзвуками, шёпотами и жестами, разрастающимися до (по Андрею Таврову) поэтики Больших Букв:

Нащупать спинку стула.

Облокотиться.

Дождь среди ночи будто бы невозможен —

потому что невидим,

потому что зимний.

И всё же он есть,

слушай его, слушай.

Как ты перед Богом,

маленький и холёный,

так дождь, ломая коленки,

перед тихой землёй январской:

сказать — страшно,

промолчать – не имеешь права.

В новом номере «Эмигрантской лиры» — подробная статья Юлии Шокол о русскоязычной поэзии Австрии: «И пускай границы порой всё ещё разделяют людей, но у поэзии нет границ, она сама — граница между известным и ещё не познанным, между доречевым гулом и первым словом, между человеком-поэтом и миром. Поэзия дышит, где хочет. И в Австрии тоже…» Стихи самой Шокол  с их ритмической свободой, летящими и напряжёнными энергетическими потоками виртуозной звукописи — в «Интерпоэзии»:

не пролетайте мимо!

воздухом неделимым

веткой над витебском ветром по-над водой —

голубой-голубой

как лицо твоё

до краев наполненное бедой

Там же - два важных эссе о природе поэзии. Алекс Тарн: «Ученый, как и поэт, прозревает новую связь (закон, явление, свойство) и затем артикулирует ее, описывая в терминах формального языка и закрепляя таким образом еще один кирпичик зеркала, еще один штрих отражения мира Творца в мире слов. Отчего же, при всем уважении к Эйнштейнам, Пастерам и Резерфордам, поэт тем не менее главнее, ближе, чем они, к престолу Создателя? По одной причине: в отличие от ученого, поэт прозревает не только связи внешнего мира, но и связи внутри языка, поднимаясь на уровень второй производной высшей математики мирозданья…» Гениальная Марина Гарбер пишет о лирике Александра Радашкевича  и, как свойственно этому критику, не ограничивается анализом поэтики - проговаривая небанальные вещи о навязшей в зубах проблеме «сложности» и «элитарности»: «Подобная избранность (вспомним цветаевское “гетто избранничеств” и её признание Пушкину: «Тебе я обязана своим первым осознанием возвеличенности и избранности…») исключает фанаберию, ибо тому, кто выше, не пристало кичиться ростом, ведь очевидное не требует доказательств, посему и элитарность эта — не приобретенного, а природного свойства. Так, соловей, поющий не громче, но изысканней и чище других пернатых, порхающих то в классических “ветвях олеандровых” (Г. Иванов), то”под сенью водосточно-архангельской трубы из серебра” (Радашкевич), не догадывается о красоте собственной трели, ибо ему не до самоанализа и самооценки: он всецело погружен в песню, точнее, во всепоглощающий процесс пения. Само по себе словосочетание «красота трели» было бы штампом, если бы не понятие красоты у Радашкевича, которое вмещает в себя не только гармонию, но и честь, и благородство, и верность, и чувство благодарности… Иными словами, красота для поэта — совокупность как художественных, так и духовных составных — из тех, которые человеку заземленному могут показаться излишне возвышенными, вычурными или же старомодными. Их упоминание то и дело вызывает искреннее недоумение у более “современного” собеседника, норовящего спросить: а Вы, простите, из какой эпохи? Из всех, — должен бы ответить поэт. “Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду”, — когда-то сказал Тарковский; “Вечность это — сейчас”, — говорит сегодня Радашкевич…»

Апрельский номер «Нового мира» представляет подборку Марии Марковой, вышедшую после долгого перерыва в публикациях поэтессы. Каждое стихотворение Марковой — событие в мире современной поэзии, каждое являет собой подтверждение главных черт поэтики, о которых нам уже приходилось писать, и трансформирует их. Среди этих черт — сочетание «будничности» и редкой в современной поэзии работы с бессознательным; цепкость наблюдательного, констатирующего взгляда, умеющего лицезреть окружающее пространство в реалистично-жёсткой перспективе; исключительность поэтического слуха, наделяющего обыденное силой воздействия. В нынешней подборке шедевры Марковой обретают едва ли не космическую суггестивную силу:

До и после прилива, городского прилива

я могу отыскать тебя, словно предмет.

Это ты на ветру среди лип терпеливо

собираешь раздробленный свет,

это ты, отстранившись от общей прогулки,

гладишь чью-то собаку в пустом переулке,

это ты откликаешься — времени вне,

и в любом твоём возрасте форма условна —

это ты рассыпаешься музыкой, словно

был рождён для себя в тишине.

Но когда расстояния мера известна,

я пишу тебе просто, открыто и честно

и надеюсь всегда на ответ.

Всё равно, что стоит за ответом, пугая,

если вслед за сиренью выходит другая,

искажённая, с рядом примет,

по которым и судят, реально ли это,

или где-то за зеркалом чёрного света

ничего настоящего нет.

Сразу три заслуживающих внимания подборки — в разделе поэзии апрельского «Знамени». Антон Бахарев-Чернёнок, чьи стихи радуют и детским взглядом на мир, и наследованием обэриутству в его натурфилософском изводе, и очаровательной непосредственностью на грани небрежности:

На мелкоречье рыбки-ландыши, подводным ветром наклонённые,

Как стая придорожных вандышей, с их головами-колокольцами,

Стучатся в ноги мне, беззвучные, бессмысленные, безответные,

Биологическое марево, филологическая блажь...

 

В некрепкой паутине облака трепещет птица и срывается,

И поднимает над деревьями, соря чешуйками соцветия,

Растение с живыми жабрами, малька с оборванными нитями,

С изогнутыми цветоножками — несёт в букет небесный свой!

Ирина Машинская с проходящей через стихи сквозной раной разъединения — отражающейся то в «кривой трещине во рту», то в «проводах за моря-долы», то в «приливах-отливах памяти», — стихи, превращающиеся в большой и цельный эпос распада и неузнавания:

Но я заспала этот час,

а годовщина совершалась,

И лодка чёрная неслась,

и дна песчаного касалась.

За нею след не заживал,

полоска узконожевая.

И, глядя в воду, ты сказал:

— Я кончился, а ты живая. —

          И полетел тяжёлый снег

на свaи влажные вокзала,

но никого уже из тех,

кто был с тобой, я не узнала.

(…)

Новые и отчасти повторяющие книгу «Уральский акцент» (см. наш отзыв о ней в недавней «Волге») представляет в том же «Знамени» Олег Дозморов. Дозморову за последние годы удалось достичь той предельной естественности и прямоты высказывания, той правдивости и того обаяния, когда «сходят с рук» и глагольные рифмы, и лобовая публицистика. Одно из стихотворений построено как живое обращение к давно ушедшему собеседнику и другу — Борису Рыжему, сюжет взаимоотношений с которым (и человеческих, и поэтических, в т.ч. посмертных) давно стал одним из основных у Дозморова:

Как скушно было Кушнера читать,

как мы его с поручиком ругали

за сдержанность, за книжность, его мать,

за невозможность взять и зарыдать

или, наоборот, к хренам, заржать,

за эту вот идиллию печали.

 

Тут перечёл — великий, Борь, поэт.

Невероятный, повторю, великий.

Ни крупный долг, ни тяжесть эполет,

ни нобелевской пошлости улики,

а только что неугасимый свет,

последние, космические блики.

Пожелаем читателю новых - и каждый раз не последних - встреч с этим «неугасимым светом» и «космическими бликами» в современной поэзии.