Текст: Михаил Визель
Евгения Некрасова, «Кожа»
М.: Popcorn Books, 2022. — 352 c.
Идея представить судьбу русской крепостной девушки Домны и чернокожей американской рабыни Хоуп как два варианта одной судьбы кажется на первый взгляд поверхностной (все-таки институты колониального рабства и российского крепостничества слишком разноприродны) и даже конъюнктурной: не слишком ли спешит продвинутая автор(ка) встроиться в актуальные тренды BLM, хотя бы и вопреки здравому смыслу? Вспоминается Никита Михалков – которому в своё время уж так хотелось попасть в отбор на главный (не иностранный) «Оскар», что это породило ядовитые шутки: «В «Сибирском цирюльнике» удивляешься дважды: сначала когда охранник в московской тюрьме переходит вдруг на английский, а потом – когда мужик в сибирской деревне вдруг не переходит».
Но надо отдать Некрасовой должное – со вкусом и здравым смыслом у нее оказалось получше, чем у его кинематографического сиятельства. Впрочем, для тех, кто следит за развитием лауреат(ки) "Лицея" первого сезона, это не новость. Вот и здесь: за перемежающимися историями Домны и Хоуп следишь с интересом и состраданием, ключевой момент – обмен кожей – подан, в рамках фантастического допущения, реалистично и психологически достоверно. И удивляет автор(ка) неожиданными поворотами тоже регулярно – причем удивляешься вместе с ней, а не смеешься над ней.
Хотя некоторые элементы все-таки кажутся конъюнктурными. Например, словечко «каллад». Не сразу догадаешься, что это записанное русскими буквами утрированное произношение слова coloured, «цветной» – зато сразу под перевод удобно. Или занятие, которому посвятила себя чернокожая ассистентка у петербургской барыни – хлопоты по организации благотворительных базаров. То есть – помогать (на хорошем жалованье) богатым людям с удовольствием и пользой тратить их деньги: идеал осмысленной деятельности скорее не для начала XIX века, а для выпускниц гуманитарных специальностей вузов XXI века.
Остаётся добавить, что роман вышел сначала в новомодном аудиоформате, и только потом его «догнала» бумага. Но это-то как раз если и конъюнктура, то не сегодняшняя: ктò любит ушами, подмечено давно.
Вера Богданова. «Сезон отравленных плодов»
М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2022. – 348 с.
Звездочка 35-летней Веры Богдановой, лингвиста и технической переводчицы с английского и японского, взошла на российском литературном небосклоне в 2021 году. Именно тогда ее роман «Павел Джан», герой которого – русский китаец, который в середине XXI века борется с травматичным детским опытом и с китайской чипизацией населения, вошел в листы литературных премий «Нацбест» и «Лицей» и вызвал немалое смущение критиков и читателей: вот ты, значит, какое – непрекрасное далёко!
Ко второму роману Богдановой, «Сезон отравленных плодов», уже заранее имелись определённые ожидания. Которые оправдались лишь отчасти. Как и в предыдущем, формально дебютном (она уже выпустила несколько жанровых произведений под псевдонимами), здесь снова аккуратно заполнены все чек-боксы актуальной повестки: систематическое домашнее насилие, неприятие Другого, токсичные внутрисемейные отношения и синдром жертвы, отупляющая рутина (в том числе сексуальная), женский алкоголизм, мимолетная бисексуальность и даже полуинцест.
Но его герои и героини – представители одной разветвлённой московской семьи, родившиеся, как и сама Вера, не в гипотетическом будущем, а в середине реальных 1980-х. Их детство пришлось на лихие девяностые, в которые их родители, бывшие ученые и военные, торговали на рынке колготками, а вхождение во взрослую жизнь – на благополучные карьеристские нулевые. И повествование четко вписано в реальные теракты и в реальную газетную хронику преступлений на почве этого самого домашнего насилия.
Очередной портрет поколения получился грустный и тревожащий. Впрочем, Вера оставляет своим героям надежду. И неудивительно: ведь она сама одна из них, и в ее героинях растворено много от нее самой.
Алла Хемлин. «Интересная Фаина»
М.: Текст, 2022. — 318 с.
«Фирменный знак» сестер-близнецов Хемлин – скончавшейся в 2015 году Маргариты и продолжившей ее дело Аллы (при жизни сестры предпочитавшей «позиционировать» себя исключительно как редактора) – удивительный домотканый южнорусский, или, нагляднее сказать, «одесский» язык. Кажется, сам ведущий за собой повествование, о чем бы ни шла речь. В данном случае – о восьмилетней батумской девочке Фаине, оставшейся сиротой после крушения в 1894 году в одесской бухте парохода «Владимир». Что, разумеется, круто переломило ее жизнь – которой и так суждено было переломиться Большой Историей. Но Алла Хемлин глазами своей героини находит особый взгляд на известные события. Потому что:
Фаина много чего делала в своей голове такого, что другие в своей голове не делают. У Фаины никогда не было разницы между головой и жизнью. Фаине ж никто не сказал, что у жизни разница с головой есть всегда.
Да и сама повествовательница в умении необычным образом повернуть самые, казалось бы, обычные вещи не отстает:
Интересно, что женщина-утопленница получилась-таки мать Фаины.
У Новикова мужчина спросил, или он узнает тело своей невесты.
Новиков так расстроился, что сказал не как положено по форме. А по своему несчастному чувству одинокого жениха сказал, что да, что это и есть новиковская невеста, что тела своей невесты Новикову из-за судьбы узнать не дано.
Мужчина сильно пожалел Новикова и позвал служителя.
Анастасия Коваленкова. «Хорошие люди»
М.: Никея, 2022. – 336 с.
Среди прочих «фикшнов», возникших в 2020-е годы, не последнее место занял и nature writing – авторские, подчеркнуто субъективные тексты, далеко ушедшие от дневника натуралиста, хоть дарвиновского, хоть чарушинского образца – а скорее ближе к квазибуддийской натурософии Пришвина и Анатолия Кима. На январском литературном фестивале «Контур» в новомодном пространстве ГЭС-2 этой самой «новой литературе о природе» оказалась посвящена отдельная сессия с живущей в Норвегии малайкой Лонг Литт Вун. Художник и писатель Анастасия Коваленкова тоже разрабатывает своего рода nature writing – только подчеркнуто à la Russe. Если не à Rousseau.
Жительство в деревне Яропольцы под Переславлем-Залесским оказалось для нее, столичной артистической дамы, настоящей школой руссоистского слияния с природой – и с местными жителями как с ее неотъемлемой, более того, важнейшей частью.
У них, у тех, у этих я училась сажать огород, косить, топить печь, солить огурцы. У них я училась быть сильной, смиренной, громко петь, тихо трудиться, отстаивать себя и прощать всех. Когда я выросла в автора, эти люди стали собираться в образы. И говорить во мне… это портреты моего народа.
От этих 16 портретов «хороших людей» в лирической прозе с «интерлюдиями» в духе тургеневских описаний природы не следует ждать эффектных тропов и занимательных сюжетных поворотов (хотя и они встречаются). Они привлекают другим – как тихие среднерусские пейзажи, из которых выросли.
Маша Ивашкина. «Комореби, собремеса, хэзеллих»
М.: МИЛЯ, 2022. – 40 с.
Подобно «Страдающему Средневековью», выросшему из одноименного многотысячного паблика, эта книга – бумажное отражение популярнейших среди условных хипстеров мемов о якобы непереводимых емких словах, существующих исключительно в том или ином языке и якобы передающих cамую его суть. Так, вынесенное в заголовок Komorebi (яп. 木 漏 れ 日) — это ощущение счастья, которое возникает при созерцании лучей солнца, проходящих сквозь листья деревьев. Италия представлена, естественно, не нуждающимся в переводе dolce far niente. А Россия? Для России Маша Ивашкина, «половина» издательства МИЛЯ, предлагает подобрать такое непереводимое слово самостоятельно.
Для чего необходимо остановиться, оглядеться по сторонам и прислушаться к собственным ощущениям от происходящего.
И, право, этот совет хочется распространить сейчас далеко за пределы тонко продуманных страниц этого прекрасного образчика бук-арта – в нашу далеко не всегда продуманную жизнь.
