Текст: Михаил Визель/ГодЛитературы.РФ
Фрагмент книги и обложка представлены издательством Strelka Press
В 1908 году австрийский архитектор-модернист Адольф Лоос (Лоз), один из пионеров функционализма и конструктивизма (в его западноевропейском изводе), выпустил развернутый манифест, посвящённый не архитектуре, а тому, что сейчас назвали бы «городской культурой» или даже «урбанистикой» - то есть тому, что город - это не отдельные здания и улицы, а цельная городская среда. И сами горожане - важнейшая часть этой среды. Едва ли Лоос был знаком с утверждением его современника Чехова, что «в человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», но по сути дела он говорит то же самое: одежда определяет современность не в меньшей степени, чем машинерия и политический строй. И здесь невозможно не поразиться тому, насколько поучительны рассуждения Лооса о том, что европейский мужской костюм начала XX века - это идеал удобства и практичности. Поучительны сейчас, после произошедшей в 60-е годы «джинсовой революции».
Адольф Лоос. Почему мужчина должен быть хорошо одет: Некоторые разоблачения модных облачений.
Пер. с немецкого Эллы Венгеровой. - М.: Strelka Press, 2016. — 116 с.
Предисловие
Похвала современности
Размышляя о минувших тысячелетиях и спрашивая себя, в какое время предпочел бы жить, я отвечаю: в наше. О, я знаю, бывали, бывали веселые времена. Та или иная эпоха имела свои преимущества. И возможно, в любое время люди жили счастливее, чем в наше. Но никогда прежде они не одевались так красиво, хорошо и практично.
Одна только мысль, что мне пришлось бы по утрам облачаться в тогу и целый день, целый божий день, не снимая, таскать на себе эту драпировку, могла бы довести меня до самоубийства. Я люблю ходить, ходить, ходить, а если вдруг захандрю, вскакиваю на ходу в трамвай. И хандры как не бывало. А римляне никогда не ходили. Они везде стояли столбом. Но когда я в купальне накидываю простыню и завязываю ее узлом, она через пять минут непременно куда-то съезжает. Такой вот я нервный непоседа.
Вы скажете, Возрождение. Очень хорошо. Но
в XVI веке мне пришлось бы наряжаться в шелк и бархат и выглядеть как ярмарочная обезьяна.
Нет уж, увольте. То ли дело мои шерстяные костюмы. Шерсть — исконная одежда человечества. Из нее был соткан плащ Вотана — Отца всего сущего. Театральные костюмеры красят его в красный или синий цвет, но то был шотландский плед. А ведь уже тогда встречались черные овцы, из чьей шерсти, смешанной с шерстью белых овец, изготовляли первые ткани цвета соли с перцем. Это исконная, первобытная одежда.
Какой путешественник не испытывал глубокого разочарования на далеких континентах, где он мечтал увидеть живописные наряды туземцев и обманулся в своих ожиданиях. Ведь оборванцы на берегах Тигра и в Чикаго, в Китае и в Капштадте одеты в такие же отрепья, как бродяги у него на родине. И нищий во времена Семирамиды носил ту же униформу, что и нынешний его коллега в захолустном Поземункеле. Это исконная, первобытная одежда. Наши старые штаны могли бы прикрывать наготу люмпена в любое время, в любой точке земного шара, не внося ни малейшего экзотического оттенка в эпоху или пейзаж. Этот предмет одежды не современен. Он всегда был с нами, сопровождал нас тысячелетиями.
Знатные господа прошлых эпох презирали его, глумились над ним самым дурацким и неэстетичным образом. Но для глаза оборванец всегда был и остается эстетически притягательным, а Людовик XIV — никогда. Для глаза, я сказал, но не для носа. Это исконная, первобытная одежда. Ее никто не изобретал. Она даже не формировалась. Всегда была с нами, даже в эмбриональные времена человечества. Досталась нам от праматерей. Это одеяние того, кто духовно богат. Одеяние того, кто самостоятелен. Одеяние человека, чья индивидуальность настолько сильна, что он уже не в состоянии выразить ее красками, перьями и изощренным покроем платья.
Горе живописцу, который выражает свою индивидуальность, надевая бархатный сюртук.
Такой художник признает свое бессилие. Когда англичане захватили мировое господство, они освободились от подражаний обезьяньим нарядам, на которые их обрекли другие нации, и навязали земному шару исконную одежду. Народ Бэкона и Вильгельма Великого, народ Эйвонского Лебедя тысячелетиями хранил верность твиду, старинной шерстяной ткани. И эта форма стала единой, стала униформой, в которой индивид может лучше всего скрыть свое богатство. Стала маской. Это одежда англичан.
Нет в мире другого народа, который может гордиться такими сильными индивидуальностями. Англия — страна, где сильная личность без имущества, бродяга с большой дороги, не изнывает в работном доме, но вызывает интерес и благожелательность окружающих.
Где труд — не стыд и позор и тем более не честь и слава. Где каждый может чем-то заниматься или не заниматься. Где каждый волен идти по жизни своим путем. Бродяга с большой дороги — самое героическое проявление сильной индивидуальности. Иметь деньги и не работать, какой в этом героизм? Но тот, кто, не имея денег, идет по жизни безработным, — герой.
А немцы уперлись на своем.
Пожалуй, Гёте был первым, кто сознательно одевался по-английски, и самая выразительная внешняя характеристика Вертера — его костюм, в котором мы нынче рисуем карикатурного Джона Буля.
Но немец и сейчас упрямится. Его индивидуальность все еще выражается в странном фасоне одежды, ухищрениях кроя, рискованных галстуках.
В душе немцы все одинаковы. Каждый из них ходит нынче на «Тристана», выкуривает за день свои пять сигар, утром идет на скучную службу, в стандартной ситуации произносит стандартные фразы (спросите у проституток), на сон грядущий выпивает свою порцию пива, за полночь рассказывает анекдоты о коте Микоше, после чего укладывается под бок к жене. Зато он желает оригинально одеваться и презирает стандартность англичан. А англичанин либо спивается, либо капли в рот не берет. Театр? Шекспир и тот для одного британца — смертный грех, для другого — единственный смысл существования. Один после близости с женщиной теряет всякий вкус к сексу, другой предается самым неслыханным порокам, так что маркиз де Сад отдыхает. И все одеты одинаково.
Англичанин покупает галстук: заверните мне какой-нибудь за такую-то цену на такой-то случай. Немец покупает галстук. То есть еще не купил, но собирается. Он спрашивает каждого знакомого, где тот приобрел свой галстук. Он целыми днями бродит по переулку, от одной витрины к другой. В конце концов он берет с собой приятеля, чтобы тот помог ему сделать выбор. И потом гордится, что увеличил национальный денежный оборот на две марки.
За это время англичанин сшил бы пару туфель, написал стихотворение, выиграл целое состояние на бирже, осчастливил женщину (или сделал ее несчастной). Пусть чандала, нищий из касты неприкасаемых, щеголяет штанами своего особого покроя. Королевский сын желает гулять по улицам инкогнито.
1908
Ссылки по теме:
Модели Harper’s Bazaar XIX века заговорили, 05.03.2015
От кацавейки до лабутенов, 05.03.2016
