Изображение: Дмитрий Крутоус «На Святки»
Татьяна Карытко, г. Минск, Беларусь
- А если я загорюсь в этом твоем костеле, что тогда? Там предусмотрены огнетушители?
- Брось, Лиса, не такая уж ты безбожница!
Лиса, в это время смахивавшая пыль с последнего приобретения в своей обширной коллекции чертиков, посмотрела на Андрея скептически. Андрей выдержал взгляд и продолжил:
- Тем более бабушка очень просила, чтобы я взял тебя с собой. Праздник все-таки.
- Я ведь даже не католичка! - возмущение в голосе могло быть и понатуральней, но Лиса уже давно внутренне смирилась с поездкой и сейчас просто вела свою любимую игру. — Между прочим, у меня есть своё, православное Рождество. Может, есть какие-то христианские запреты на празднование сразу двух рождений, а у меня и так грехов выше крыши! На что ты меня толкаешь!
- Лиса, мы оба знаем, что ты последний раз в храме была, когда ЦТ по математике чуть не завалила. Ты даже крестик не носишь. Православие уже давно на тебя забило.
Настало время последнего аргумента.
- Тогда я возьму с собой Тарасика!
Тарасика, пузатенького черта с трубкой и густыми, длиннющими усами, Лиса привезла из Франкфурта. В старьевщической лавке за него запросили такие сумасшедшие деньги, что по возвращении Лисе пришлось хорошенько порыться в шкафу, найти пару старых, но презентабельных на вид платьев и выдать их Андрею за новые, чтобы хоть как-то объяснить, на что она спустила семейный капитал.
Андрей подумал минуту, затем обреченно кивнул:
- Хотя бы на людях из кармана его не высовывай. Хотя бы при бабушке.
На том и порешили. Через два часа сборов потрепанный жизнью, но все ещё бодренький универсал покатил в сторону Гомеля, где жили родители Андрея и где должно было случиться таинство приобщения Лисы к божественной благодати.
«Добро пожаловать в Гомель!» - весело объявил Андрей пару часов спустя, и Лиса очнулась. На мгновение стало немного не по себе. Лиса не умела любезничать с бабулями, страшно боялась показаться какой-то не такой, неправильной, неподходящей партией для их молодого, воспитанного внука. «Ничего, Тарасик, где наша не пропадала!» - подумала она и только сильнее сжала кулачок с деревянной фигуркой в кармане.
- Ну-ка посмотри, достаточно ли праведное у меня выражение лица! — озорно крикнула она Андрею, выходя из машины. И когда тот кивнул, продолжила: - Тогда веди к своей бабуле, спектакль объявляется открытым!
Первое отделение прошло удачно, зря Лиса боялась. Бабуля у Андрея была строгой, держала в подчинении весь дом, но то ли в честь праздника, то ли использовав навыки христианского смирения, приняла Лису благодушно, обняла по-семейному крепко, расцеловала в обе щеки, провела в гостиную дожидаться, пока остальные члены семьи соберутся.
Лиса сидела на старом, но крепком диванчике взволнованная и голодная. Где-то на балконе томились многочисленные угощения, но есть это все было нельзя, сначала духовное просвещение, потом угощение, вот же дурацкие порядки! С другой стороны, в этом было и рациональное зерно: наешься Лиса заранее, в душном, набитом людьми костеле она точно бы вырубилась, объясняй потом бабуле, что она упала в обморок от чрезмерной взволнованности происходящим.
Наконец все шумное семейство собралось, разделилось по машинам и отправилось к костелу. Пока ехали, Лиса пыталась воскресить в памяти свои немногочисленные походы в церковь: крестятся ли на входе? Разговаривают ли внутри? Надо ли в процессе бухаться на колени? Окончательно измучившись, Лиса решила, что будет все повторять за Андреем, он-то должен знать, как себя вести. Пожалуй, кроме колен. На колени Лиса не станет ни перед кем, даже ради бабули.
Людей перед костелом было и правда много. Настолько много, что все желающие не влезли, и пришлось делить эту толпу на две группы: одну проводили в близлежащую гостиницу, в которой на скорую руку соорудили алтарь, вторую пустили все-таки в святая святых. Лиса из кожи вон лезла, вымаливая у Андрея отправиться в гостиницу, но тот только крепче взял её руку и решительно направился ко входу в костел. Лисьи пальчики в его широкой ладони немного подрагивали.
«Хвала католичеству за заботу о людях!» - подумала Лиса, падая на стул, максимально удаленный от сцены (или как там называется это место у верующих). Всё оказалось не так плохо, как она думала: бабуля села в первых рядах, так что расстояние между ними было приличное, это раз, и Лиса могла наблюдать за бабулей, а она за ней нет - это два. За спиной Лису охраняла гигантская фреска с изображением чертей, мешающих огонь в аду, — это три. «Жить можно!» - подумала Лиса, и тут люди начали петь.
Сначала она немного испугалась, у всех есть текст, а у неё нет, полезла к Андрею в листик, тот, едва сдерживая смех, вытащил из-под Лисьего зада немного помятый, но такой же. «Мне что, тоже петь?!» - испуганно зашептала она Андрею в ухо, но тот только отмахнулся — как хочешь, мол. Лиса фальшиво протянула одну строчку, засмущалась и замолкла.
К счастью, песня скоро закончилась, бородатый мужик со сцены начал выразительным голосом зачитывать какую-то басню, так что Лиса немного выдохнула и расслабилась. Некоторое время даже прислушивалась, что там болтает бородач, но это занятие ей быстро надоело. Рассматривать людей оказалось интереснее - Лисе всегда было любопытно, кто в наше время ещё способен провести полночи, слушая нравоучения мужиков с сомнительной репутацией. Но желающих оказалось предостаточно: не только пенсионеры, но и молодые люди, с таким благостным и покаянным выражением лица, что Лиса всю голову сломала, сочиняя грехи этим праведникам. Привлекла её внимание и одна зрелая пара: седеющий мужчина, в паре рядов от Лисы, нежно приобнял свою супругу — как будто на сеансе в кинотеатре, не хватало только попкорна. Затем мужчина немного обернулся, нашептывая, видимо, что-то веселое в ухо своей спутнице, и сердце Лисы ухнуло и грохнулось куда-то в желудок. Седеющим мужчиной-весельчаком оказался папа.
С папой Лиса не виделась несколько лет. Занесла в черный список его телефон, игнорировала все сообщения в социальных сетях — правда, в какой-то момент он смирился, и не осталось чего игнорировать. Угрызений совести она не испытывала — слишком долго старалась, доказывая папе и самой себе, что у них нормальная, счастливая семья. Сейчас Лиса даже с некоторым раздражением вспоминала, как, гуляя втроем, папа-мама-Лиса, она преувеличенно громко хохотала, постоянно подкалывала папу, а потом раболепно заглядывала ему в глаза: Смотри, папа, тебе же весело с нами! Видишь, как нам всем хорошо вместе! Останься, не уходи… Папа подыгрывал ей в ответ, щекотал Лису, называл её детской кличкой, Цивативом (в детстве Лиса никак не могла запомнить некоторые слова, и вместо настоящих придумывала свои: так она когда-то окрестила цивативами цыплят, а папа — саму Лису), а потом, потом все равно уходил, возвращался через неделю, злой, чужой, долго ругался с мамой на кухне, пока Лиса, надувшись, сидела в своей комнате и слушала по кругу одну и ту же песню «Ночных снайперов» про сенбернаров, которые всю жизнь любят только одного и ему посвящают жизнь.
В какой-то момент Лиса даже смирилась с его уходом и просто ждала: давай, проваливай, раз мы тебе не нужны! К тому времени она уже выросла и жила отдельно, но отделиться окончательно не могла: мама звонила каждый день, часто в слезах, просила повлиять, такая у неё была упрямая вера, что Лиса что-то для папы значит! Лиса приезжала, тоже плакала, ругалась — ничего не помогало, это был порочный круг, длиною во много лет. Два года назад Лиса приехала сама, без предварительных звонков, собрала папины вещи, вызвала мастера поменять замки. Папа в ярости чуть не выломал дверь, но Лиса не сдалась, и папа ушел. Она победила, замкнула круг, закончила эти метания, - но радости победителя не испытывала. Этот поступок лег тяжелым камнем на её душу, и что бы она ни творила, что бы ни говорила, ни до, ни после не могло перевесить, и Лиса нет-нет да начинала маяться, прокручивать в голове, все ли она сделала правильно, а вдруг оставалась надежда, пока в очередной раз резким «Нет!» не закрывала в голове эти дискуссии, чтобы вскоре открыть их снова.
И сейчас по-детски жадно, прищуривая глаза, Лиса вглядывалась в папин затылок, сканировала каждое его движение: похудел ли? Появились ли новые морщинки? Поредели ли волосы? Счастлив ли он?
И с неожиданной ненавистью признавала, что папа по-прежнему хорош, что седина ему к лицу, что щеки, их наследственная черта, по-прежнему круглы и упруги, и главное, что он улыбается, ему не больно, его не терзают ночные кошмары, в которых Лиса встречает его на улице и не узнает. Нет, он сидит с какой-то дамой, ухоженной на вид, и смеется. Что он вообще забыл в костеле? Папу и покрестила-то мама, вместе с Лисой, до этого он бегал некрещеный и горя себе не знал. Зато крестик носил на толстой золотой цепочке, небось и сейчас носит, и тот не прожигает ему кожу, зря Лиса боялась в костел идти - не работает эта система, даже если она со всем своим отрядом чертей припрется, Ему плевать!
Снова запели. На этот раз Лиса даже не пыталась делать вид, что участвует в обряде. Папа тоже притих, больше не шептался. В помещении становилось все душнее, голова у Лисы разболелась, она уже кляла на чем свет стоит всю эту затею с Рождеством — осталась бы дома, убралась, заварила кофе, почитала книгу — все ж лучше, чем тут сидеть. Кому она что доказывает? Да бабуля её насквозь видит, даже если Лиса начнет креститься правильно или там, прости Господи, вязать примется, все равно у неё на лбу написано: грязная, дрянная девчонка, никого не любит, над всем смеется - вот же ж досталось наказание Андрюшеньке, за какие только грехи!
Закончилось пение, бородатый мужик набрал в грудь воздуха, чтобы продолжить чтение, и тут в полной тишине раздался глухой звук падения чего-то тяжелого. Лиса завертела головой, может, какая икона, было бы весело, и сначала увидела пустой папин стул, а потом торчащий из-под него мужской ботинок. В голове что-то взорвалось.
- Папа!!! — закричала Лиса, вскочила со своего стула, понеслась, распихивая людей, еле видя дорогу из-за брызг из глаз, упала на колени, подползла к папиному лицу.
Незнакомый мужчина, прикорнувший во время службы и по-дурацки свалившийся со своего места, удивленно посмотрел на склонившуюся над ним девушку с перекошенным от страха лицом. Дама, сидевшая рядом с ним, недоуменно переводила взгляд со своего мужа на Лису, потом спросила тоненьким голосом:
- Вася, это кто?
Вася приподнялся, оперся спиной на стул ещё раз внимательно посмотрел на Лису и вежливо поинтересовался:
- Девушка, вы кто?
- Извините, - пролепетала Лиса, растерянно оглянувшись на подбежавшего к ней Андрея. - Извините, я перепутала… Вы так похожи… Только у него родинки… Как у меня… То есть у меня… как у него… Извините.
Потом повернулась к Андрею, попросила:
- Я ненадолго. На улицу. Голова кружится.
Андрей кивнул:
- Я с тобой.
- Не надо, пожалуйста. Мне надо одной.
На улице валил снег, мороз мгновенно схватил Лису за щеки и нос, и она с благодарностью приняла эти ледяные объятья. Голову отпустило. Ночь была прекрасной и совсем не темной - кто только придумал эти байки! Сугробы блестели под светом фонарей, луна освещала дорогу. Где-то в роддомах в эту минуту рождались новые дети, далекие от божества, грешные, порочные, но в то же время - с каким-то светом внутри, с верой, благодаря которой эти дети будут возводить храмы или вырезать из дерева чертиков, слабые, но отважные — чтобы прожить любую из жизней, нужна большая смелость.
В эту минуту Лиса решила, что тоже будет смелой. Замерзшей рукой достала из кармана телефон, набрала по памяти цифры, долго вслушивалась в гудки. Два часа ночи не лучшее время для звонков, но Лиса однажды уже чуть не опоздала, ей некогда ждать.
Наконец трубку взяли. Голос был родной, заспанный, немного смущенный.
- Привет, папа, - сказала Лиса в трубку. — С Рождеством.