Фото: @olianayda/unsplash.com
Татьяна Шайбулатова, Норильск. Бабушкино печенье
Бабушка моя, года рождения тысяча девятьсот четырнадцатого. Бабуля. Так я ее называла.
Маленькая, сухонькая. Мне под мышку. Руки крепкие и обтянуты тонкой загорелой кожей, как пергаментом. Веснушки по рукам, и по лицу, и по телу. Волосы реденькие, она их в косичку заплетала, и на макушке гребешком пластмассовым в маленькую фигушку заправляла. А потом еще сверху платочек беленький. Когда под подбородком узлом схватывала, а когда сзади, косынкой. Как шапочку. Но всегда прикрыта голова.
Сегодня я пеку бабушкино печенье. Пресное. Так, главное вспомнить. Сначала мука. Мука у бабушки хранилась в сенцах. В большом деревянном ларе. Он был выше меня, когда я маленькая гостила летом в деревне. А потом не помню… как избирательна наша память.
Муку бабуля просеивала через большое деревянное сито. Нас много к ужину собиралось. Дедушка приходил с работы, тетя Тося моя любимая, дядя Валера, в ту пору старшеклассник, сама бабушка и я - малявка.
Но сейчас день. Мы вдвоем.
Так вот начиналось таинство: мука парила из сита белым облаком в небольшой тазик, мелким снегом порошила на бортики тазика, пылила мелкой белой пылью и казалась пушистой и невесомой.
Дрова весело дотрескивали в печи. Бабушка добавляла к муке горстку соли. Соль выделялась серой крупкой. Горстку сахара. Сахар не был виден, он сразу тонул в рыхлом мучном сугробе. Чуточку соды.
Из соды иногда мы с Валеркой делали газировку. Сахар, сода, уксус… кошмар, одним словом.
Я стояла у стола и завороженно ждала, когда же свершится таинство превращения этого сугроба в мягкое, податливое бабулиным рукам тесто. Вот она вываливает две ложки свиного топленого жира из баночки и богато, несколько ложек сметаны деревенской, густой. И моментально замешивает веселое тесто. Бабушкины руки парят над столом. Присыпают стол мукой, раскатывают желтой деревянной скалкой тесто, тут же стаканом бабушка начинает вырезать полумесяцы. Моя задача выкладывать печеные полуфабрикаты на стальной лист.
Я стараюсь, чтобы ряды были ровные, но у меня плохо получается, потому что я стараюсь отщипнуть кусочек сырого теста и слопать. Бабушка смеется. Она дает мне комочек недпеченья, и я немедля отправляю его в рот.
Но вот уже бабуля кочергой сгребла угли в дальний угол печкиного живота.
Мы с ней в четыре руки накалываем полумесяцы вилками. У бабушки получаются красивые, аккуратные. У меня же почему то вкривь и вкось, то глубокие, то мелкие…
И вот уже лист отправляется в печь. Заслонка закрывается. Бабулечка вытирает мучную пыль со стола.
Подтирает пол. Быстрая и ловкая. Я суетливо пытаюсь помогать, но мысли мои там, за черной заслонкой печи. Печеньки. Когда уже?
А бабуля не торопится. Она достает чашки, вазочку с кармельками, блюдца, молоко, еще одну вазочку с колотым сахаром.
Я от нетерпения поскуливаю. Канючу. Даже пытаюсь хныкать.
Аромат горячей выпечки дразнит. Мне не терпится.
И вот наконец бабуля берет тряпку, снимает заслонку и выдвигает противень. Румяные полумесяцы восхитительно-кремового цвета, с темными дырочками вилкиных наколов…
Я тянусь к ним, но бабулечка настороже:
- Куда ты? Горячо ви-ить!.. - И это плавающее восходящее интонирование, такое родное.
И я терпеливо жду, пока она берет эти горячие вкуснятины прям голыми руками и выкладывает в глубокую тарелку.
И вот он, миг полного счастья. Мы с бабулей садимся за стол и пьем чай с бабушкиными печеньками.
Бабушка пьет чай по-татарски, с молоком. Наливает его в блюдце. Тупой стороной лезвия ножа откалывает от куска сахара тонкую пластинку. И вкусно пьет чай вприкуску.
Воспоминания детства пахнут сенцами, бабушкой и теплой солнечной пылью.
Я беру муку, маргарин, соду, сахар, сметану.
Я пытаюсь повторить весь алгоритм. Конечно же, у меня получается. И конечно вкусно. Но не так, как у бабули. Не так.
А я хочу, чтобы моя внучка вот так же крутилась около стола, и старалась утянуть кусочки теста, и ждала горячих лепешек. Потому что я делаю их круглыми, как полная луна, созревшая в печке ночи и пахнущая детством.
