Текст: Анастасия Скорондаева/РГ
Сегодня Керуак (1922–1969) считается одним из самых значительных американских писателей. Его спонтанное письмо — в первую очередь, признанный шедевр «В дороге» — вдохновляло десятки писателей во всем мире. А экстремальный опыт, описанный в романе "Бродяги Дхармы", открыл «двери восприятия» для тысяч людей. Имя Джека Керуака носит отделение поэзии Университета Наропы, одного из самых больших буддийских университетов США, основанное Алленом Гинзбергом и Анной Вальдман.И вот в России выходит его дебютный роман "Море — мой брат" (перевод Заура Мамедьярова и Евгении Фоменко). Сам Керуак про первую свою книгу говорил: потерял рукопись. Образ жизни автора давал основания верить. Однако уже в 2000-х годах ее «вдруг» откопали наследники. И опубликовали в 2011-м.
Керуак написал "Море — мой брат" в 1943 году, когда ему был всего 21 год. В основу лег недолгий опыт службы в торговом флоте. Несмотря на то, что структура романа более близка к традиционной прозе, в "Море — мой брат" нетрудно обнаружить уже все основные битнические мотивы: джаз, алкоголь, скитания, мужская дружба, женское коварство и одиночество.
В этой же книге опубликованы автобиографические записки Керуака "Одинокий странник". Они сделаны во время его путешествий по Штатам, Мексике, Европе и Марокко. На русском языке они публикуются тоже впервые (в переводе Максима Немцова).
Глава первая
Разбитая бутылка
Молодой человек с сигаретой в зубах, засунув руки в карманы брюк, спустился с низкого кирпичного крыльца из вестибюля гостиницы на Верхнем Бродвее и странным манером неторопливо зашаркал к Риверсайд-драйв.
Стояли сумерки. Теплые июльские улицы, окутанные душной дымкой, затенявшей остроконечные очертания Бродвея, кишели толпами праздношатающихся, разно цветными фруктовыми ларьками, такси, автобусами, сияющими автомобилями, кошерными лавками, киноафишами, всеми бесчисленными явлениями, что составляют искрящийся дух летнего карнавала на оживленных улицах Нью-Йорка.
Молодой человек, неброско одетый в белую рубашку без галстука, потертую габардиновую зеленую куртку, черные брюки и мокасины, остановился напротив фруктового ларька и обвел взглядом товар. В худой руке он держал оставшиеся деньги — два четвертака, дайм и пятак. Он купил яблоко и двинулся дальше, в задумчивости чавкая. Все свои деньги он спустил за две недели; да когда же он научится благоразумию? Восемь сотен долларов за пятнадцать дней — как? где? и почему? Выбросив огрызок и по-прежнему чувствуя, что необходимо успокоить разум какой-нибудь канителью, он зашел в табачный магазин и купил сигару. Не зажигал ее, пока не сел на скамейку над Гудзоном.
У реки было прохладно. Позади Нью-Йорк вздыхал и пульсировал, деятельно гудел, словно Манхэттен — расстроенная струна, которую щипала рука некоего нахального и беспокойного демона. Молодой человек обернулся, и его темные любопытные глаза скользнули по высоким крышам города, затем по гавани, где мощной дугой изгибалась вереница островных огней — перепутанные бусы душных капель летнего тумана.
Сигара его горчила, как он и хотел; в зубах она была полна и обильна. На реке он едва различал корпуса торговых судов на якоре. Незримый катерок — видны лишь огни — скользил по извилистой траектории мимо темных фрахтовщиков и танкеров. Со спокойным удивлением молодой человек наклонился вперед, наблюдая за плавающими точками света, что с текучей грацией медленно двигались вниз по реке, его почти болезненную любознательность очаровывало то, что иному показалось бы обыкновенным делом.
Этот молодой человек, однако, не был обычен. Внешности довольно заурядной: рост немного выше среднего, худощавый, с узким лицом, на котором примечательными были выдающийся подбородок и мускулы верхней губы, выразительный рот, легко, но четко очерченный от уголков губ к тонкому носу, и пара спокойных доброжелательных глаз. Однако держался он странно. За ним водилась привычка высоко задирать голову, и все, что попадало в его поле зрения, подвергалось внимательному осмотру сверху вниз с отстраненной гримасой, полной высокомерного и непроницаемого любопытства.
В такой же манере, якобы умиротворенно, он курил сигару и наблюдал за гуляющими по Риверсайд-драйв. Но он был на мели и знал это; к завтрашнему дню у него не будет ни гроша. С тенью улыбки, которую он обозначил, приподняв уголок рта, он постарался вспомнить, как спустил свои восемьсот долларов.
Он знал, что минувшая ночь стоила ему последних полутора сотен. Две недели он пил и в итоге протрезвел в дешевой гарлемской гостинице; оттуда, вспомнил он, поехал на такси в ресторанчик на Ленокс-авеню, где подавали одни лишь тощие ребрышки. Там он и встретил прелестную цветную девчонку из Лиги молодых коммунистов. Он помнил, что они взяли такси до Гринич-Виллидж, где она хотела посмотреть некий фильм... «Гражданина Кейна», что ли? И потом, в баре на Макдугал-стрит, он потерял ее след, встретив шестерых матросов, оставшихся без бабла; они были с эсминца, что стоял в сухом доке. Потом он припоминал, как они вместе ехали на такси, и пели всевозможные песни, и вышли у «Конюшен Келли» на 52-й улице, и заглянули внутрь послушать Роя Элдриджа и Билли Холлидей. Один матрос, здоровый темноволосый старшина-фельдшер, все говорил о трубе Роя Элдриджа и почему тот на десять лет опережает любого другого джазового музыканта, за исключением разве что тех двоих, которые джемовали по понедельникам «У Минтона» в Гарлеме, какой-то там Лестер и Билл Уэбстер, и какой Рой Элдридж выдающийся ум с неисчерпаемыми музыкальными идеями. Затем они все поехали в клуб «Аист», куда другой матрос всегда хотел попасть, но так перепились, что их не впустили, поэтому они отправились на дешевые танцульки, где молодой человек купил рулон билетов на всю компанию. Оттуда они двинулись в Ист-Сайд, где мадам продала им три кварты скотча, но, когда они были совсем готовенькие, отказала им в ночлеге и выпнула прочь. Их все равно уже воротило и от заведения, и от девочек, а потому все поехали на западную окраину в гостиницу на Бродвее, где молодой человек заплатил за многокомнатный номер, они прикончили скотч и повалились в кресла, на пол и на кровати. На следующий день он проснулся далеко за полдень и обнаружил трех матросов — те развалились среди нагромождения пустых бутылок, бескозырок, стаканов, ботинок и шмотья. Еще трое где-то блуждали — может, искали бромо-зельтцер или томатный сок.
Затем он медленно оделся, не спеша приняв душ, и ушел прочь, оставив ключ у портье и попросив хозяина гостиницы не беспокоить почивающих приятелей.
Итак, он сидел без денег — осталось пятьдесят центов. Прошлая ночь обошлась в 150 долларов или около того: такси, выпивка, гостиничные счета, женщины, плата за вход в дансинг; хорошие времена на этот раз закончились. Он улыбнулся, вспомнив, как было весело, когда он проснулся несколькими часами ранее на полу между матросом и пустой бутылкой и один его мокасин был на левой ноге, а другой — на полу в ванной.
Отшвырнув сигарный окурок, он поднялся и двинулся через улицу. Затем медленно зашагал по Бродвею прочь от центра, спокойно и с любопытством разглядывая обувные магазинчики, радиомастерские, аптеки, газетные киоски и тускло освещенные книжные лавки.
Возле фруктового ларька он остановился; у его ног жалостливым плачем мяукал маленький котик, и розовый бутон его рта раскрывался сердечком. Молодой человек наклонился и поднял котика. Милый котенок, серый-полосатый, с необыкновенно пушистым для такого малыша хвостом.
— Привет, Тигр, — поздоровался он, ладонью обхватив кошачью мордочку. — Ты где живешь, а?
Котенок в ответ мяукнул, его хрупкое тельце заурчало в руке молодого человека, словно чувствительный инструмент. Юноша указательным пальцем погладил крошечную голову. Тонкую скорлупу этого черепа можно раздавить в руке. Молодой человек прижался носом к кошачьему ротику, и котенок играючи его укусил.
— Ха-ха! Тигренок! — улыбнулся молодой человек. Владелец фруктового ларька перекладывал товар на
прилавке.
— Это ваш кот? — спросил молодой человек, подойдя вместе с котенком.
Лавочник повернул смуглое лицо:
— Да, моей жены.
— Он был на тротуаре, — сказал молодой незнакомец. — Улица не место для котят, его могут сбить.
Лавочник улыбнулся:
— Вы правы; должно быть, из дома убежал. — И он крикнул поверх фруктового ларька: — Белла!
К окну тотчас подошла женщина, высунула голову:
— А?
— Тут твой кот. Едва не потерялся, — крикнул лавочник.
— Пум-пум, — проворковала женщина, заметив котенка на руках у молодого человека. — Принеси его, Чарли; он поранится на улице.
Лавочник улыбнулся и забрал котенка у незнакомца.
Слабые коготки неохотно перебрались в новые руки.
— Спасибо! — крикнула женщина сверху.
Молодой человек помахал.
— Женщины, сами понимаете, — поверился ему продавец фруктов, — любят котят... Вообще любят беспомощных. А вот мужиков им жестоких подавай.
Молодой незнакомец скупо улыбнулся.
— Я прав? — засмеялся лавочник, хлопнув его по спине. А потом, ухмыляясь, унес котенка в свой магазин.
— Возможно, — пробормотал молодой человек себе под
нос. — Мне-то откуда знать?
Он прошагал еще пять кварталов от центра, практически бесцельно, пока не добрался до кафе-бара возле кампуса Колумбийского универа. Зашел сквозь вращающиеся двери и занял свободный стул у барной стойки.
В комнате толпились пьяницы, сумрак лихорадило от дыма, музыки, голосов и общего беспокойства, знакомого завсегдатаям баров в летние вечера. Молодой человек уже было решил уйти, но тут заметил холодный стакан пива, который бармен только что поставил перед другим клиентом. И он заказал себе стакан. Юноша обменивается взглядами с девушкой по имени Полли, которая сидит в кабинке с друзьями.
Они, как уже было сказано, смотрели друг на друга несколько секунд; затем с непринужденной фамильярностью молодой человек заговорил с Полли:
— А ты куда идешь?
— Куда я иду? — засмеялась Полли. — Я никуда не иду. Но, засмеявшись над необычным вопросом незнакомца, она поневоле заинтересовалась его мгновенным собственничеством: на секунду он показался ей старым другом, забытым много лет назад, — и вот он наткнулся на нее и возобновил их близость, будто время не имело для него значения. Но она совершенно точно никогда его не встречала. Итак, она уставилась на него в некотором изумлении
и подождала его следующего шага.
Он ничего не сделал; просто отвернулся к своему пиву и задумчиво глотнул. Полли, сбитая с толку его нелогичным поведением, несколько минут сидела и наблюдала. Очевидно, ему достаточно было спросить, куда идет она. Кем он себя возомнил?.. вот уж его это не касается. Но почему же он обратился к ней так, словно всегда знал ее и всегда ею обладал?
Раздраженно хмурясь, Полли вылезла из кабинки и подошла к молодому незнакомцу. На вопросы своих друзей, закричавших ей вслед, она не ответила; вместо этого с детским любопытством обратилась к молодому человеку.
— Ты кто? — спросила она.
— Уэсли.
— Какой Уэсли?
— Уэсли Мартин.
— Я тебя знаю?
— Вроде нет, — невозмутимо ответил он.
— Тогда, — начала Полли, — почему ты?.. почему?.. как ты?..
— Как я — что? — Уэсли Мартин улыбнулся, изогнув уголок рта.
— Ох черт! — закричала Полли, раздраженно топнув ногой. — Ты кто?
Уэсли сохранил тень улыбки:
— Я сказал тебе, кто я.
— Я не об этом! Слушай, почему ты спросил, куда я иду? Вот я о чем.
— Ну?
— Ой, да господи боже, что за несносный тип — я задаю тебе вопрос, а не ты мне! — Полли уже кричала прямо ему в лицо; это позабавило Уэсли, и теперь он смотрел на нее во все глаза, открыв рот, замерев в ликовании, безрадостном и притом восхищенном чрезвычайно. Казалось, он вот-вот разразится хохотом, но он так и не захохотал; только смотрел на нее в шаловливом изумлении.
Когда Полли уже готова была обидеться на столь нелестное его поведение, Уэсли тепло пожал ей локоть и вновь отвернулся к своему пиву.
— Откуда ты? — не отступала Полли.
— Вермонт, — пробормотал Уэсли, сосредоточенно наблюдая за манипуляциями бармена у пивного крана.
— Что делаешь в Нью-Йорке?
— Бичую, — был его ответ.
— Что это значит? — по-детски заинтересовалась Полли.
— Как тебя зовут? — спросил Уэсли, проигнорировав ее вопрос.
— Полли Андерсон.
— Полли Андерсон — Красотка Полли, — добавил Уэсли.
— Ничего себе подкат! — ухмыльнулась девушка.
— Что это значит? — улыбнулся Уэсли.
— Не ерунди... вы все корчите из себя такую невинность, прямо жалко смотреть, — прокомментировала Полли. — Хочешь сказать, в Вермонте не подкатывают? Не ври, я там бывала.
Уэсли не нашел что сказать; он обшарил карманы и достал последний четвертак.
— Хочешь пива? — предложил он Полли.
— Конечно — давай за мой столик; подходи, повеселись с нами.
Джек Керуак. Море — мой брат. Одинокий странник. — СПб.: Азбука, 2015