Текст: Наталья Соколова/РГ
Фото: lenta.ru
Ирина Антонова: Книги — это бесценный вклад в человека. Я принадлежу к тем людям, которые перечитывают больше, чем читают что-то новое. А если читаю, то, в основном, современную литературу по моей специальности. Мне много приносят книг, особенно молодых поэтов. Я перечитываю Чехова, всегда перечитываю Толстого, Достоевского. Пушкина — каждый день хочется открывать и вспоминать. Он создал удивительный мир: прочитал его хоть десять строк в день - открыл в своем сердце своего рода «форточку» и пустил этот мир в себя. И вам уже становится лучше.
Я прочитала всех наших модных современных авторов. Но я не хочу их перечитывать. Мне это не интересно. Я не принимаю их, не нахожу в них ничего близкого для себя. Хотя и Сорокин, и Прилепин, и Лимонов — несомненно, крупные фигуры.
Для меня литература XX века — это, в первую очередь, Томас Манн. Я хорошо знаю немецкий и переводила его сама — Манна у нас тогда еще не издавали. Потом я купила все, что у нас перевели. Для меня внутренне он очень созвучен, очень многое значит. Я даже ребенком очень любила немецкую литературу — переводила для себя Гете, Гейне. Шиллера тоже очень любила, хотя не все читали романтиков, — а я любила.
Но мой самый любимый детский писатель — это Чарльз Диккенс. Мой отец когда-то купил мне всего Диккенса. Я всем говорю: «Давайте читать своим детям Диккенса. Это просто так не пройдет. Останется очень плодотворное, хорошее зерно». Никто, кроме него, не может так настроить ребенка на доброту, сочувствие, на понимание даже сложных взрослых вещей. То, что в детстве производит впечатление, остается с человеком на всю жизнь. Я клала под подушку его «Лавку древностей». Когда все уходили из детской, я притворялась, что сплю, а сама вынимала из-под подушки Диккенса и перечитывала раз за разом, — потому что знала его наизусть — особенно тот момент, как героиня Нелли уходила из города. И мне хотелось плакать, плакать слезами сочувствия. Мне было жалко ее, мне хотелось ей помочь, но как помочь, я не знала…
Я снова и снова перечитывала: «Вот она, перед ними - недвижно покоится на своей маленькой кроватке…
Она умерла. Что могло быть прекраснее этого сна, пленяющего глаз своей безмятежностью, не омраченною следами страданий и мук. Казалось, смерть не тронула ее, казалось, она, только что из рук творца, ждет, когда в нее вдохнут жизнь.
Ее ложе было убрано зелеными ветками и красными ягодами остролиста, сорванными там, где она любила гулять. «Когда я умру, положите около меня то, что тянется к свету и всегда видит над собой небо». Так она говорила в последние свои дни.
Нужно читать Маяковского. Вроде грубые стихи, но Маяковский может быть таким нежным, как не бывает никто другой. Я очень люблю его. Не всегда приятно читать то, что разоблачает, вскрывает язвы, но это тоже нужно читать. Это бывает очень полезно и от этого отмахиваться тоже нельзя.
Еще из любимых авторов — Шекспир. Мне удалось собрать его полное собрание сочинений. Я еще не была студенткой, но мне страстно хотелось получить четвертый том его собрания. Такие черные корешки, издание Брокгауза и Эфрона. Редкое издание. Его нигде нельзя было достать. Только в букинистических магазинах с большим трудом. Наконец, этот четвертый том оказался у меня. Но с этим собранием у меня вышла еще одна интересная история. Мы с мамой, как и все 16 октября 1941 года, уехали из Москвы. Было получено известие, что немцы стоят около Москвы. Мы сели в поезд, взяли с собой по небольшому чемоданчику. Я рыдала, не хотела уезжать. Мы жили в том самом вагоне в Куйбышеве, в котором приехали из Москвы. Вернулись домой только в начале января 1942 года. Мама ищет ключи, а я толкаю дверь и вижу, что она открыта. Ее взломали. Мы начали думать, что нас обокрали. Но на первый взгляд все было на своих местах. И только потом мы обнаружили, чего не хватало. Не хватало пяти пластинок с записями Тосканини, маленького коврика и того самого, четвертого тома Шекспира, который мне с таким трудом удалось достать. Я подумала: «Кто же здесь побывал, что это за вор - читает Шекспира и слушает Тосканини».