Текст: Наталья Соколова/РГ
Фото: vm.ru
Евгений Бунимович: У меня отец прошел всю войну, так что для меня литература о войне значит очень многое. Я много читал военных книг, но наибольшее впечатление на меня произвели поэты войны. При всем моем уважением к тем, кто пришел на войну известными поэтами, в душе оставили наибольший след те, кто прошли войну солдатами. Прежде всего, это Семен Гудзенко, который умер от ран после войны. Он – поэт, пронзительный по степени констатации всей жестокой и страшной правды войны. Потом, конечно, Борис Слуцкий и Давид Самойлов, Булат Окуджава, которые рассказали нам о мальчишках на войне, о ребятах, которые вчера еще были школьниками, студентами, а потом оказались в окопах. Это окопная правда и в то же время подлинный поэтический мир. Никто из них в отдельности, наверное, не является поэтом вселенского масштаба, но вместе они стали великим поэтическим военным поколением. Их стихи я помню до сих пор. Это ведь не только и не столько стихи о войне, это стихи о самом главном – о любви и ненависти, о предательстве, о жизни и смерти, о трагедии, о самых важных вещах, которые есть в нашем мире. В их стихах - подлинный патриотизм, не громокипящий, который очень сильно отличается от патриотизма казенного. Это тот патриотизм, который они своей кровью, своими потрохами чувствовали.
А если говорить о прозе, то у меня - может быть, потому что это совпало с периодом моей юности, школьными годами, студенчеством, - наибольшее впечатление осталось от книг Василя Быкова – от тех универсальных моральных проблем, которые он ставил в своих повестях, рассказывающих о белорусских партизанах. Какая простая, может быть, даже слишком простая формула была выведена у него в повести «Сотников». Один герой говорит предающему себя и других напарнику: «Не лезь в дерьмо – не отмоешься». Очень простая формула, но она всю жизнь помогает мне принимать решения в довольно непростых ситуациях.
«РГ» ВСПОМИНАЕТ ОТРЫВОК ИЗ ПОВЕСТИ ВАСИЛЯ БЫКОВА «СОТНИКОВ»:
…Сотников ясно понял, что ровным счетом ничего не добился. Его намерение, так естественно пришедшее к нему ночью и почти принесшее ему успокоение, лопнуло как мыльный пузырь. Полиция была марионеткой в руках у немцев и совершенно безразлично отнеслась к его показанию - наплевать ей на то, кто из них виноват, если прибыл соответствующий приказ или появилась потребность в убийстве.
Едва держась на ногах, он ослабело тащился за всеми, стараясь не слишком опираться на чужую теперь и противную ему Рыбакову руку. То, что произошло во дворе полиции, совершенно сокрушило его - такого он не предвидел. Безусловно, от страха или из ненависти люди способны на любое предательство, но Рыбак, кажется, не был предателем, как не был и трусом. Сколько ему предоставлялось возможностей перебежать в полицию, да и струсить было предостаточно случаев, однако всегда он держался достойно. По крайней мере, не хуже других. Видно, здесь все дело в корыстном расчете ради спасения своей шкуры, от которого всегда один шаг до предательства.
Сотникову было мучительно обидно за свое наивное фантазерство - сам потеряв надежду избавиться от смерти, надумал спасать других. Но те, кто только и жаждет любой ценой выжить, заслуживают ли они хотя бы одной отданной за них жизни? Сколько уже их, человеческих жизней, со времен Иисуса Христа было принесено на жертвенный алтарь человечества, и многому ли они научили это человечество? Как и тысячи лет назад, человека снедает в первую очередь забота о самом себе, и самый благородный порыв к добру и справедливости порой кажется со стороны по меньшей мере чудачеством, если не совершенно дремучей глупостью…