Текст: Татьяна Ткачева/РГ
Фото Юрия Крапивина (слева) и рисунок с сайта www.edinaya-odessa.org
Лекция стала по сути презентацией монографии на эту малоизвестную сейчас, но довольно важную для понимания интеллектуальной и духовной жизни предреволюционных лет тему. Юлия Балакшина написала монографию для историков, которая оказалась интересна людям самых разных профессий и взглядов. В столицу Черноземья Балакшину пригласили местные православные братства, чтобы из первых уст узнать о спорах времен первой русской революции, не потерявших актуальности доныне.
«Группа 32-х» - не подпольный кружок бунтарей и не оплот внутрицерковной оппозиции. Это дружеский союз священников из Санкт-Петербурга, который ставил острые вопросы, пользовался покровительством правящего архиерея и, наверное, мог бы серьезно повлиять на устройство духовной жизни в стране. Если бы ту не охватила смута.
- Участники группы в начале ХХ века преподавали закон Божий в учебных заведениях столицы и сталкивались с характерными проблемами: барышни-курсистки читали Ницше и Шопенгауэра, к вере относились в лучшем случае скептически, но с нравственными исканиями бежали к «батюшкам». И «батюшки» стали думать, как приблизить к жизни изучение Библии. Потому что тогда оно сводилось к зубрежке «Катехизиса» митрополита Филарета (Дроздова), - пояснила Юлия Балакшина. - А тут молодые законоучители вдруг начали свободно беседовать с юными ученицами на религиозные темы. Священник Константин Аггеев - интеллектуал, знакомый со многими деятелями Серебряного века, - служил в женском Смольном институте и предлагал на семинарах излагать учение Дарвина и Шопенгауэра с точки зрения апологии христианства. Но начальство запретило - мол, курсисткам и слышать не надо о вредоносной философии!
И тут грянул 1905 год. И на Дворцовую площадь людей вывел не кто-нибудь, а харизматичный священник - Георгий Гапон. В Петербурге клирики совещались и спорили: где место Церкви во всей этой истории, как должно вести себя на фоне народных волнений. Одни призывали работать с паствой, не встревая в общественные дрязги и не участвуя в акциях. Другие считали необходимым быть с народом в его бедах. И эту позицию заняла как раз «группа 32-х».
- При этом отец Константин Аггеев был, например, против забастовок. Бастовали фабрики, бастовали учебные заведения, в том числе Смольный. Он остался на рабочем месте. Однако, когда преподавателей-участников саботажа решили уволить с «волчьим билетом», он просил за них начальство и в итоге из солидарности тоже оставил должность, - отметила Балакшина. - Однажды курсистки попросили его отслужить панихиду по лейтенанту Шмидту. Это было запрещено и грозило отцу Константину серьезными санкциями. А у него была семья, куча детей… И вот, когда он размышлял, как поступить по совести, его друг отец Михаил Чельцов предложил «наладить курсисток» к нему. Это было менее рискованно.
Чельцова, к слову, потом репрессировали: он отсидел два года по делу об изъятии церковных ценностей, а в 1930-м был расстрелян по делу графини Зарнекау - нелегальная эмигрантка опубликовала за рубежом имена своих петербургских знакомых, в результате их арестовали.
Священники из «группы 32-х» создали Союз церковного обновления - из-за чего их иногда путают с советскими «обновленцами», «живоцерковниками». На самом деле никакого раскола эти люди не учиняли, подчеркнула Юлия Балакшина. Их идеи были вполне здравыми, хотя порой и умозрительными. «Группа 32-х» размышляла о том, что авторитет Церкви подрывается зависимостью от государства (в тот период главой ее был не патриарх, а обер-прокурор Синода), которую надо преодолеть. Друзья предлагали восстановить соборность, выборность епископов и пресвитеров, сделать шаг навстречу светской культуре. Члены «группы 32-х» общались с представителями петербургской богемы, не всегда лояльными к православию, и вникали в их аргументы - чтобы понять, что смущает современников в церковной жизни. Из этой среды вышли крупные религиозные философы-эмигранты - Булгаков, Бердяев, Флоровский, Шмеман…
После революции большинство членов «группы 32-х» приняло мученическую кончину.