Текст: Сергей Беляков*
Фото: Аркадий Колыбалов/РГ
На фото: Игорь Вирабов (крайний справа) вместе с другими авторами ЖЗЛ представляет свою книгу на Красной площади
Андрей Вознесенский остается в памяти молодым. Возможно, благодаря фильму Марлена Хуциева «Застава Ильича» и стихам Беллы Ахмадулиной.
Люблю смотреть, как, прыгнув из дверей,
выходит мальчик с резвостью жонглера.
<...>
И что-то в нем, хвали или кори,
есть от пророка, есть от скомороха,
и мир ему — горяч, как сковородка,
сжигающая руки до крови.
После была еще целая жизнь: поездки по Союзу и по всему миру, дружба с Майей Плисецкой, Родионом Щедриным, Пабло Пикассо, Луи Арагоном... Шумные театральные романы с «Таганкой» и «Ленкомом» и два десятка книг стихов и прозы.
Игорь Вирабов собрал многочисленные свидетельства этой наполненной событиями жизни и написал биографию поэта длиною в семьсот страниц. В композиции и стиле книги биограф следует за поэтом. Значительная часть глав названа строчками из Вознесенского: «Как кричит полоска света, прищемленная дверьми», «Девочка в хрустальном шаре прыгалок», «Дымился Сартр на сковородке». В стиле поэта и демонстративно нестандартное начало («Скол главы шестой, случайно опередивший предисловие»). Оно с первой фразы вводит в круг частной жизни.
— Вознесенский? Ну да, Андрюша был в меня влюблен. Вас это удивляет?
Предисловие вплетает частную жизнь поэта в литературный и общественный контексты. Лето 1962 года. Собрание в Союзе писателей. Споры о Вознесенском. Футурист? Модернист? Позднее добавится — «антисоветчик», а в девяностые — «слишком советский». Так уже в предисловии определяется лейтмотив книги: «неформатный Вознесенский», возмутитель спокойствия, раздражавший и почвенников, и либералов.
А затем уже вполне предсказуемо о семье Вознесенских, о детстве, юности будущего поэта. Впрочем, повествование еще не раз поменяет направление, то забегая вперед, то возвращаясь назад, то уходя в сторону, иногда очень далеко. Характерны для текста фразы: «а вот еще был забавный случай», или «в нашем повествовании неожиданно всплывает эпизод…»
Невольно думаешь, а зачем он всплыл? Лучше бы не всплывал. Поэт Александр Межиров вёз Вознесенского и Майю Луговскую в Переделкино на похороны Бориса Пастернака. По пути остановил машину, были у Межирова на то причины. На этом месте и Вирабов прервал повествование, поведал читателям (без видимой связи) о неудачном киносценарии Вознесенского для «Мосфильма» и только потом вернулся к рассказу о поездке в Переделкино. Зачем был нужен этот зигзаг?
Нельзя сказать, что писатель не следит за речевым потоком, не стремится его структурировать. Текст разделен на пять частей. Каждая начинается с подглавки «Пять загадочных событий». Они, очевидно, должны были передать аромат эпохи. Ощутил ли его читатель? Не берусь судить. А вот заинтриговать явно не удалось, потому что подбирались факты по принципу скандальности, а не загадочности. Министра культуры Александрова сняли с должности и отправили в унизительную ссылку (простым научным сотрудником в Институт философии) за организацию «тайного притона с пьянкой и совращением девушек». Полиция штата Даллас запретила фильм с Брижит Бардо, одетой в купальник бикини. И другие в том же духе. Что здесь загадочного? А главное, эти факты не работают на содержание, остаются только декорацией, только претенциозной имитацией подтекста.
По мере чтения появляются вопросы. Как попали в книгу длинные цитаты из малохудожественных текстов Ивана Шевцова и Всеволода Кочетова? Есть и ответ, на мой взгляд, неубедительный: просто смешно, не мог автор «отказать себе в удовольствии процитировать». А почему писатель пользуется фактами «второй свежести»? Поэт Петр Вегин рассказал поэтессе Ладе Одинцовой, она эту историю пересказала в своей книге... Теперь Игорь Вирабов повторяет историю в своей, начиная со слова «якобы». Зачем еще одно звено к цепи недостоверных слухов? А как много Константина Кедрова с его высокомерием и самодовольством. Хорошо еще, что рассказ Кедрова включен в иронический контекст. Но все это мелочи.
Главный недостаток книги в том, что автор совершенно передоверился своим информаторам. Воспоминания, рассказы, интервью Елены Пастернак, Арины Вознесенской, Родиона Щедрина, Анатолия Гладилина, Юрия Кублановского, Вениамина Смехова, Людмилы Дубовцевой и других не включаются в повествование, а существуют рядом с ним, как отдельные, «чужие» тексты. Так, Инге Фельтринелли (вдова издателя «Доктора Живаго» Д. Фельтринелли) рассказывает не только о Вознесенском, но о левых интеллектуалах Запада, о коммунистической утопии, крушении Советского Союза, объединении Германии. И все это без купюр, без комментариев, сплошным текстом включается в книгу. Так же происходит и с другими «чужими» текстами. Это похоже на домик из разнокалиберных кирпичей, на витраж из стекол, не составляющих задуманный рисунок. Но более всего похоже на расколотое зеркало. Осколки, даже приставленные один к другому, не дают четкого изображения.
Власть автора над текстом должна быть безраздельной, иначе на первый план могут выйти совсем другие герои. Если воспоминания Карины Красильниковой точно вписываются в отведенную им главу о Вознесенском-студенте, то в «Рекордах Антимиров» Вениамина Смехова на первый план вышли Таганка и сам автор текста: «С Зиной Славиной мы триумфально читали «Париж без рифм». В рассказе музыкального редактора Людмилы Дубовцевой эстрада заслонила поэта.
Певцы, артисты, окололитературные склоки — все это теснит главную тему, сформулированную когда-то Маяковским: «Я - поэт. Этим интересен». Имена известных поэтов часто мелькают на страницах книги. Между тем сложные отношения Вознесенского с поэтами-современниками сведены к двум темам: «Вознесенский — Ахмадуллина» и «Вознесенский — Евтушенко». Для сюжета «Вознесенский — Евтушенко» писатель нашел удачный и перспективный для развития темы образ: «два ключа к одному замку в одной двери <…> открывают дверь эпохи — оба». Но что это были за ключи? В какие пространства открывали двери? Осталась только красивая фраза, а тему Игорь Вирабов сводит к взаимной ревности и соперничеству Вознесенского и Евтушенко и подтверждает свидетельствами современников и даже ответами поэтов на анкету журнала «Вопросы литературы». В тексте много цитат из Вознесенского, но не хватает аналитики. Конечно, книга из серии «ЖЗЛ» не должна быть филологическим исследованием, но необходимо было искать какой-то разумный компромисс. На мой взгляд, Вирабов его не нашел.
Неожиданно литературную тему потеснила политика. В книге о Вознесенском без нее трудно обойтись, но у Игоря Вирабова политики слишком много, неоправданно много. Политическая публицистика становится для автора самоцелью, возможностью высказаться на все волнующие его темы, от диссидентов семидесятых до событий на Украине 2014-го. Главы 11-я и 12-я третьей части, глава 1-я четвертой части, в значительной степени пятая часть - это почти чистая публицистика. Беда еще в том, что политическая публицистика Вирабова вторична, лишена оригинальности, художественной выразительности, блеска: «Как хороши, как свежи были президенты, разделившие народ. Как хороши, как свежи олигархи с лондонским прононсом — им ли наши невзрачные грязи. Как радовался мир, пока российский лидер пританцовывал под «Девочку в автомате». Как вообще приятно, что Россию можно, как медведя, посадить на цепь — и напоказ. Совсем немного лет пройдет, и станет ясно — там, за горизонтом, даже распоследняя американская милашка Псаки знает истину: как распорядиться Россией».
Биография, особенно в такой доступной и массовой серии, должна читаться, как роман. К сожалению, у Игоря Вирабова не хватает то ли фантазии, то ли просто времени соединить многочисленные документальные свидетельства в целостный художественный текст. Так, глава «Итальянка с миною “Подумаешь” могла бы стать красивой новеллой в оранжевых тонах. Есть воспоминания о дольке апельсина из военного детства поэта. Есть рассказ Инге Фельтринелли о «безумном поступке русского поэта»: Вознесенский сложил для нее «ковер» из четырех тысяч апельсинов. Есть стихи и проза поэта, с этой историей связанные. Еще бы немного фантазии Игоря Вирабова. Но, увы…
Игорю Вирабову часто не удается найти верную интонацию, адекватный содержанию стиль, и он впадает в крайности. То излишне игривый, даже развязный тон. «Вот, кстати, в Америке только что, в шестьдесят первом, вышел фильм «Завтрак у Тиффани». Там, помнится, милашка Одри Хепберн щебетала…» Во-первых, совсем не кстати. Только что речь шла о знаменитой встрече Хрущева с интеллигенцией. А во-вторых, «милашка». Зачем такая фамильярность? То Вирабов пытается неудачно подражать Вознесенскому: «В крепдешиновом небе Кипра чайки распахивались, как декольте».
Эффект расколотого зеркала возникает не сразу. «Загадка Елены Сергеевны», одна из лучших глав книги, — настоящее литературное расследование. Здесь тоже есть довольно большой по объему «чужой текст» — рассказ Марии Шаровой, а еще воспоминания одноклассников Вознесенского, литературные мифы эпохи. Но все это подчинено теме, и автор не выпускает нити повествования из своих рук. С интересом читается глава о предках Вознесенского («Чья ты маска, Андрей Полисадов?»). И нужные слова писатель умеет находить. Вот о дружбе-влюбленности Ахмадулиной и Вознесенского: «Такие — неявные, но от этого не менее привлекательные — отзвуки или созвучия случались постоянно. <…> воздушная легкость, прелестная подлинность чувств. Созвучие небесных колокольчиков».
Но чем ближе к концу, тем больше отдельных, слабо связанных, «чужих» текстов. В пятой части их особенно много: воспоминания журналистов, бравших интервью у поэта, стенограммы его встреч с читателями. Мне кажется, дело в элементарной спешке. Писатель составил, слепил все, что было собрано, подготовлено, не успев осмыслить, отсеять лишнее, отредактировать. Отсюда же и многочисленные повторы в тексте.
Подведем итоги. Собран большой материал. Читатель может извлечь из текста много новых интересных фактов, но именно извлечь, отбросив ненужное. Что-то очень похожее на задание: «сделай сам».
Игорь Вирабов. Андрей Вознесенский. — М.: Молодая гвардия, 2015.
*Сергей Беляков — екатеринбургский литературовед, заместитель главного редактора журнала «Урал», член жюри премии «Русский Букер» в 2013 году, лауреат премии Антона Дельвига, Горьковской литературной премии, премии им. Бажова и др. Его биографическая книга «Гумилев, сын Гумилева» в 2013 году стала призером «Большой книги».