Текст: Юлия Нежная
Фото с сайта Пюхтицкого монастыря
Религиозная, житийная литература до сих пор остается в России практически параллельным миром, не смешивающимся с миром литературы светской - в том числе со столь популярными нынче книгами нон-фикшн, мемуарами и биографиями. Между тем, как показал феноменальный успех «Несвятых святых» о. Тихона (Шевкунова), чтение это может оказаться захватывающим. А религиозная литература, со всеми оговорками, - неотъемлемая (и, хронологически, - бòльшая) часть тысячелетней русской литературы как таковой.Недавно Пюхтицкий Успенский ставропигиальный женский монастырь (Эстония) выпустил книгу об одной из своих монахинь, блаженной старице Екатерине (1889–1968).
Жизнеописание старицы, воспоминания и свидетельства современников - все это открывает перед читателем совершенно особенный мир монастыря и самòй блаженной Екатерины, - несшей своё парадоксальное служение не во времена Ивана Грозного и Бориса Годунова, а во времена Хрущева и Брежнева так, словно за четыреста лет ничего не изменилось.
ГодЛитературы.РФ публикует рецензию на книгу и, с ведома правообладателей, ее небольшой фрагмент.
Тесный путь
О чем мечтали барышни, оканчивающие гимназию в России в начале прошлого века? Кто-то о шляпках, нарядах, балах, вечеринках. Другие о скором и счастливом замужестве, уютном доме, детях. Очень многие хотели продолжить образование, поступить на курсы, чтобы, выучившись, стать учительницей, врачом, медсестрой и затем отправиться в народ, чтобы служить ему своим бескорыстным трудом... Разные были мечты - возвышенные, смешные, порой наивные, - но XX век, век-волкодав, смешал их все.
Екатерина Малков-Панина была серьезной девушкой: она увлекалась наукой, поступила в 1906 году и успешно окончила естественное отделение Бестужевских курсов, работала в Энтомологическом обществе. Во время поездки во Владивосток она открыла два новых вида жуков. Дальнейший путь представлялся ей очевидным - наука, исследования. Первая мировая перевернула привычный мир. Сильное религиозное чувство, желание помочь ближнему заставили Катю поступить на курсы сестер милосердия, работать в бесплатных городских больницах, госпиталях, летучих отрядах, подбиравших раненых на передовой. Страдания солдат были безмерны, а возможности врачей и сестер порой ничтожны: не хватало не только морфия, но и простых бинтов. Чужую боль юная сестра милосердия переживала как свою. Но и свои беды накрывали с головой: погиб брат, умерла от крупа любимая сестра, сама она тяжело заболела. А после октябрьского переворота оказалось, что ее знания иностранных языков и европейской культуры, ее опыт в энтомологии никому не нужны. Невозможно было устроиться даже поденной работницей. После долгих мытарств, болезней, потрясений сильно поредевшая семья Малков-Паниных оказалась в Эстонии. Екатерине было уже тридцать лет, ни мужа, ни детей, и чтобы прокормиться, она работала на огородах под Нарвой. Опять путь ее казался хоть и тяжелым, но ясным: труд ради хлеба насущного и забота о семье брата. А она поступила послушницей в Пюхтицкую обитель.
Жизнь в монастыре тоже была нелегкой, насельницам приходилось ухаживать за коровами, заготавливать на зиму для них сено, выращивать овощи. А ведь кроме забот о подсобном хозяйстве монахини исполняли ежедневное строгое и обширное молитвенное правило. С первых же дней в обители Екатерина вела себя странно: неожиданно исчезала на несколько дней, уединялась для сугубой молитвы, постилась до изнеможения. Сестры не всегда понимали ее, но любили и старались всегда помочь.
Как образованная молодая женщина может стать юродивой Христа ради? Блаженной, к которой за советом и утешением пойдут несчастные, обездоленные, страждущие? Пророчицей, предсказавшей многие события монастырской и церковной жизни? Современному читателю трудно себе это представить. В книге мы находим воспоминания монашествующих, родных, паломников, духовных детей матери Екатерины. Все они сходятся на одном: рядом с ними жила святая.
Святость может проявляться по-разному. Порой, даже увидев ее совсем близко, трудно осознать, с чем ты столкнулся. Ходила мать Екатерина по обители и окрестным лесам порой босая, порой в тряпичных опорках, а то и в лаптях. Легко одетая даже в сильный мороз, в белом апостольнике, худенькая, она могла незаметно появиться рядом с человеком и сказать ему непонятные, сбивающие с толку, но самые важные и нужные слова. Могла и рассердиться, накричать, однако светлые глаза улыбались и излучали только любовь и смирение. Множество людей услышали от матери Екатерины горькую правду о жизни своей души, благодаря ее влиянию нашли свою дорогу к Богу. Недаром писала она духовной дочери: "Когда я отдала свой ум Господу, у меня сердце стало широким-широким..."
Сегодня на монастырском кладбище, где блаженная Екатерина похоронена среди усопших сестер, ее могилка пользуется особым почитанием. К ней идут с просьбами и мольбами, а уходят с надеждой на помощь и небесное заступничество.
ПЮХТИЦКАЯ ОБИТЕЛЬ И ЕЕ БЛАЖЕННАЯ СТАРИЦА МОНАХИНЯ ЕКАТЕРИНА.
Жизнеописание. Воспоминания современников. Записки инокини Игнатии.
Составитель монахиня Тихона (Проненко).
Куремяэ, Издательство Пюхтицкого Успенского ставропигиального женского монастыря, 2014
Постоянно собранная, серьезная, часто строгая, она имела вид бодрствующего воина. Ее сухонькая, маленькая, легкая фигурка куда-то все стремилась. Походка была быстрая, ровная, она точно летала. Ее замечательные большие серые глаза — иногда по-детски чистые, спокойные, ласковые, улыбающиеся, иногда серьезные, строгие, в другое время грустные, озабоченные, а иногда и гневные — проникали в самую глубь человеческих душ и читали там как бы летопись прошлого, настоящего и будущего. Между прочим, смотреть ей прямо в глаза мать Екатерина строго запрещала.
Одевалась она тоже своеобразно: летом ходила в черном хитоне, в белом апостольнике, поверх которого надевала черную шапочку или черный платок. Зимой на хитон надевала какую-либо кацавеечку легкую, иногда подпоясывалась белым платком. А теплой одежды, пальто и платков не носила.
Питанием довольствовалась с трапезы. Сахара не употребляла, а обычно пила кипяток без заварки или воду из источника. Иногда налагала на себя особый пост, объясняя это тем, что собирается умирать, и обычно это было к смерти какой-либо из сестер. Если же говорила, что постится, потому что готовится к постригу в мантию, это значило, что должен состояться чей-то постриг.
К Причастию Святых Таин приступала часто, иногда подходила без исповеди, в таких случаях священник ее не приобщал; она, точно бы причастившись, благоговейно, низенько кланялась перед Чашей и со сложенными на груди руками шла принимать теплоту.
Нередко можно было наблюдать, как во время богослужения в храме маленькая худенькая человеческая фигурка неслышными шагами, точно по воздуху, передвигалась между рядами молящихся: постоит около одной сестры, направится к другой.
Такие действия не вызывали неудовольствия; наоборот, хотелось, чтобы она подошла и постояла около тебя. Души предстоящих в храме ей были открыты, и она подходила к тому, кто в этом нуждался.
«Однажды я пришла в храм с большим горем на сердце, — вспоминала сестра Л. — Во время богослужения душа разрывалась от скорби и слезы лились рекой. “Иже херувимы…” — полились нежные, умилительные звуки Херувимской песни.
Слышу позади себя легкие шаги, и потом близко — учащенное дыхание. Поворачиваю голову — мать Екатерина… Она молилась вместе со мной, сопереживала мне… Под сводами храма замирают звуки: “Ныне житейское отложим попечение…” И нет на сердце чувства безысходности, оно сменяется радостным плачем в надежде на милость Божию и умиротворяет скорбящую душу».
Эта же сестра рассказывала, что при встрече с матерью Екатериной у нее почти всегда появлялись слезы покаяния. Тогда старица строго говорила ей: «Перед иконами надо плакать!»
Мать Екатерина пребывала в постоянном бодрствовании, на малое время она погружалась в легкий сон, часто и среди ночи можно было встретить ее на территории монастыря, озабоченно ходящую по двору или очищающую снег с паперти собора. Насельницы спали, а старица, как воин, бодрствовала.
У нее никогда не было постоянной келии или обставленного уголка, как у других монахинь. Ночевала она то у одной, то у другой сестры, а иногда подолгу в каком-нибудь одном месте. Ничего не было у нее своего, кроме разве Евангелия, Библии и некоторых богослужебных книг, да лупы, без которой она не могла читать. Никто никогда не видел, чтобы она ложилась спать удобно, на кровати, как все. Всегда где-нибудь приютится, так что и ноги протянуть негде. Ночью, бывало, встанет и поет: «Се Жених грядет в полунощи…», но ходит тихонечко, чтобы никого не побеспокоить.
Часто ночью она ходила на монастырское кладбище неподалеку от монастыря и там молилась, поминала усопших. Приходила она с кладбища вся истерзанная, точно избитая кем-то. Иногда хождение ее на кладбище связывали с каким-либо несчастьем, которое случалось в скором времени.
Ночевать и жить она ходила не ко всем монахиням, а лишь к некоторым и по одной ей ведомым причинам. Лишь впоследствии стали связывать ее длительные посещения с последующими событиями. Обычно она поселялась на длительное время у тех, с кем должна была произойти какая-либо коренная перемена, или должно было случиться какое-либо несчастье, точно она своим присутствием хотела предупредить об этой перемене, а своей молитвой отвратить беду. Кто тяготился ее внезапным вторжением, кто благодушно терпел, а кто и почитал за честь.