Текст: ГодЛитературы.РФ
Фото: Караваджо. Мальчик, укушенный ящерицей. 1594/ru.wikipedia.org
Микеланджело Меризи, известный под прозвищем Караваджо, вошел в историю европейской живописи не только благодаря своему ярчайшему новаторству, но и благодаря своему буйному нраву, резко выделяющему его на фоне других гениальных живописцев - ангельским поведением, в общем, не отличавшихся. Неудивительно, что его бурная короткая жизнь, в которой нашлось место и многочисленным любовным интригам, и убийствам, неслыханным дерзостям по отношению к сильным мира сего и еще более неслыханной симпатии по отношению к "отбросам общества", среди которых он искал модели для своих святых и античных богов.Неудивительно, что столь колоритная фигура привлекала исторических романистов с самого момента зарождения этого жанра.
К открытию в московском ГМИИ имени Пушкина масштабной выставки "Караваджо и последователи" издательство "Синдбад" выпустило роман американского журналиста и беллетриста Мэтта Риза "Имя кровью", в котором предлагается очередная версия того, как и почему окончил свои дни великий мастер светотени.
Перевод с английского Александры Северской
Пруденца пришла среди ночи — вбежала по лестнице и разбудила Чекко, дернув его за нос.
— Ступай вниз, малыш, — прошептала она. — Мне сегодня нужно спрятаться.
Чекко завернулся в одеяло и, ворча, побрел вниз. Пруденца легла на кровать Караваджо и запустила руку под его ночной колпак, перебирая волосы.
В темноте он провел ладонью по ее лицу — осторожно, чтобы не потревожить порез, оставленный Филлидой в углу рта. Но она вздрогнула, когда он дотронулся до свежего синяка у нее под глазом.
— Филлида попала в меня камнем, — сказала девушка. — Я не могу вернуться домой. Ты ведь меня не прогонишь?
Даже перед лицом неумолимой ненависти Пруденца сохраняла беззаботность. Караваджо вдруг представил себе, как ее труп плывет по Тибру вместе с уличными отбросами. Он посмотрел на стоящий у противоположной стены мольберт, на незаконченную «Марфу и Марию Магдалину». Караваджо всегда полагал, что время не властно над его работами. Теперь же, дотронувшись до щеки Пруденцы, он понял, что кто угодно может подойти к его холсту и проткнуть его кинжалом. Когда краски высохнут, слуги отнесут «Марфу» во дворец госпожи Олимпии Альдобрандини, и она выставит ее в своей галерее на обозрение почтенной публики. Каждый обретет право критиковать ее, насмехаться над ней — он слышал о своих работах всякие отзывы. А кому-то, возможно, взбредет в голову просто ее уничтожить; почему нет?
Нет, его картина не обессмертила эту девушку. Холст не менее уязвим для насилия, чем плоть. Картины долговечнее и больше ценятся, но они так же хрупки, как кожа и кости. Он нащупал ее руку и больше не отпускал. Скоро Караваджо почувствовал, как пальцы Пруденцы расслабились во сне, и содрогнулся — от страха за нее.
* * *
— А это еще что за дерьмо?
В боковой часовне Караваджо рассматривал «Воскресение» — картину высотой почти в дюжину и шириной в семь локтей. В центре полотна холеный Христос в манерной позе держал в вытянутой руке флаг. Ангелы вокруг него томно наигрывали на лютнях и дули в трубы. Пухлые херувимчики удобно лежали под ангельскими седалищами, похожие на подушки в будуаре куртизанки.
За Караваджо семенил Просперо, прокладывая себе путь сквозь пасхальную толпу в церкви Иисуса.
— Я хочу выбить заказ у иезуитов, которые здесь заправляют, — сказал он. — Так что поставим печати на наши грамоты о причастии и сразу уйдем. Не затевай скандал.
— Да ты только посмотри на этих кривляющихся мужеложцев, дьявол их раздери!
Голос Караваджо звучал достаточно громко, чтобы привлечь внимание богомольцев, ожидающих причастия. Он слышал увещевания Просперо, но ничего не мог с собой поделать: помпезная бездарность бесила его.
В нижней части холста были изображены грешники под охраной меченосца, обратившие свои лица к Христу.
— Вот этот — карикатура на убийцу в твоем «Мученичестве святого Матфея», — сказал Просперо. — Но вместо смятения, переданного тобой, этот, похоже, страдает слабоумием.
Караваджо рассмеялся:
— Да, что-то не похоже, чтобы обреченные испытывали адские муки. Лица у них такие, будто Христос всего-навсего обругал их наряды.
— Ваше святотатство меня не удивляет, Меризи.
Резкий, гнусавый и властный голос перекрыл галдеж прихожан. Джованни Бальоне[1] держал у бедра шляпу с плюмажем. Он выпятил грудь, обтянутую дорогим стеганым камзолом с отделкой из шелка, и выдвинул подбородок — воинственно и торжествующе, как один из обнаженных на его «Воскресении».
— Не лезь на рожон! — Просперо толкнул друга локтем.
Легкое сострадание охватило Караваджо. «Ну почему он не может просто писать картины? Зачем ему все время состязаться со мной? У него неплохая техника, он мог бы чего-то достичь. Просто его картинам никогда не сравняться с моими».
— Бальоне, ну не здесь же нам спорить, верно?
Бальоне стрельнул глазами туда-сюда, словно проверяя, все ли прихожане прислушиваются к их беседе. Тонкими, обтянутыми лайковыми перчатками пальцами он перебирал лазуритовые четки.
— Если будете и дальше возводить поклеп, я привлеку вас к суду инквизиции. Вокруг них собралась толпа. Караваджо чувствовал, как с каждым вдохом в его груди разгорается ярость.
— Думаете, я боюсь инквизиции?
— Ну вот, приехали, — Просперо воздел руки к небесам в бессильной досаде.
— За что я боюсь, так это за живопись, — Караваджо потянул на себя шелковую розетку с камзола Бальоне. — И если не могу удержаться от брани, то лишь потому, что искусство мне дороже, чем ваша честь.
— Пишите что угодно и как угодно, — отмахнулся Бальоне. — Но я полагаю, что вы — могильщик искусства. И ваша техника…
— Моя техника достаточно хороша, чтобы вы безуспешно пытались копировать ее в жалкой бездарной мазне, вывешенной на этой стене. Это — худшая из ваших картин. Я не слышал о ней ни единого доброго слова.
Караваджо говорил с таким пылом, что иезуит у алтаря поднял голову от святого причастия. Драки в переполненной народом церкви случались нередко, и священник насторожился. Караваджо умолк, и месса продолжалась.
— Возможно, инквизиции будет интересно узнать о вас и вашем любимчике Чекко, — Бальоне направился к выходу, протискиваясь между все прибывавшими прихожанами. — Вы ведь сами были не прочь получить заказ на «Воскресение». Ясно, что вы мне просто завидуете.
— Таких уродов, как ты, я ем на завтрак! — Караваджо понесся за Бальоне, перепрыгивая через ступеньки. В спешке он столкнулся с каким-то тучным господином, кубарем полетел вниз и распластался у подножия лестницы, придавленный упавшим на него толстяком. Караваджо успел увидеть, как Бальоне помчался через площадь, — плащ развевался у него за спиной.
Подошедший Просперо взял Караваджо под мышки и бережно усадил на ступеньки. — Вернемся в храм, а? — попросил он. — Надо скорее принять святое причастие, пока тебя дьявол не унес.
Караваджо вытер кровь, выступившую из рассеченной брови.
* * *
На площади перед папским дворцом палачи возились с преступником на дыбе. Его связанные за спиной руки выскочили из суставов почти сразу — несчастного не успели вздернуть и на шесть локтей. Он кричал и клялся в своей невиновности. Народ со всего рынка валом валил поглазеть на казнь. У другого столба корчился преступник в кандалах с высунутым языком, зажатым в тиски за дурные слова о властях.
Караваджо пересек площадь и приблизился к воротам дворца — он шел продолжить работу над портретом Павла V. Шипионе Боргезе стоял у окна. Кардинал держал двумя пальцами край занавески, как будто приподнимал белье любовницы. Он был до дрожи увлечен зрелищем мучений на дыбе.
— По-моему, вы не раз представали перед судом, маэстро Караваджо. Вас когда-нибудь…
— Пытали ли меня на дознании? Нет, ваше высокопреосвященство, — его голос прозвучал громче, чем нужно. «Тебе снова неспокойно в обществе Шипионе, Микеле, не правда ли? Думаешь, он-то и будет тебя пытать?»
Шипионе нахмурился. Он как будто сожалел о том, что не услышит подробностей о пытке.
— Я видел, как вы идете через площадь. Вы не остановились, чтобы посмотреть на экзекуцию.
— Отсюда вид лучше. Глаза Шипионе потемнели.
— У вас кровь на лице. Он коснулся рассеченной брови Караваджо. На пальце осталась алая капелька.
— Можно ли этим рисовать?
— Кровью? Вы хотите сказать, вместо краски?
— Да, — Шипионе вытер палец о камзол Караваджо.
— Кровь портится и омерзительно воняет, ваше высокопреосвященство.
— Вы пробовали?
— Нет. Но я знаю, что бывает с кровью.
— Не сомневаюсь.
Человек на дыбе завопил: веревки отпустили, и он стал падать. Толпа на площади разошлась, и мучители развязали узника, чьи вывихнутые руки свисали под странным углом. Он рухнул прямо на мостовую.
Караваджо преклонил колено. Он представил себе, что такой же пытке подвергнут Фабрицио. Сострадание кольнуло его — так же больно, как если бы он держал в объятиях измученное тело друга. Подол красной кардинальской мантии качнулся перед ним.
— Мой господин, я умоляю вас о милости.
— Проси, — голос Шипионе, казалось, шел не из горла, а откуда-то из чрева — так сдавленно и напряженно он прозвучал.
— У моей возлюбленной госпожи маркизы Костанцы Колонны есть сын.
— Несколько сыновей.
— Я говорю о синьоре Фабрицио. Его задержали за некий проступок. Не можете ли вы, ваше высокопреосвященство, даровать ему прощение?
Художник не поднимал головы. Наверное, надо польстить Шипионе, сказать, что он знаменит своим милосердием и другими качествами — которыми, как считалось, Бог в неизреченной милости Своей наделяет слуг церкви. Но Шипионе вполне мог заподозрить в его словах насмешку. Да и сам Караваджо сомневался в том, что сможет заставить себя их произнести. Мысль о пытках, которые могли ожидать Фабрицио, заставила его утратить хладнокровие.
— За преступление такого рода может даровать прощение только Его Святейшество, — объявил Шипионе. — Если бы он убил простого крестьянина или хотя бы дворянина…
Горло Караваджо сжалось. «Преступление такого рода». Он вспомнил красивое, радостное лицо Фабрицио. Караваджо знал людей, совершивших убийство. Он никогда не мог разглядеть зла в их глазах, пока преступление не совершалось. Каждый, кого он встречал в Поганом садике, вполне мог быть душегубом.
— …тогда, несомненно, был бы шанс. Но он убил одного из Фарнезе — члена влиятельного семейства, в чьей поддержке святой отец нуждается так же, как в поддержке семьи Колонна. Вы смыслите что-нибудь в политике? Мы не имеем права закрыть глаза на это убийство. Пути назад не было.
— Умоляю вас, ваше высокопреосвященство… Свой долг благодарности и преданности маркизе я готов оплатить любой ценой.
— Да неужели? — Шипионе положил руку на плечо Караваджо. — Тогда сперва закончите картину.
* * *
Язык у Караваджо заплетался, и Онорио стоило немалого труда вникать в его тоскливый монолог. Что-то о брате или о том, кто был ему вроде брата, о семействе Колонна и кардинале Шипионе. Онорио решил, что кардиналу нажаловались после перебранки с Бальоне в церкви Иисуса. Но неужели Караваджо из-за этого так убит горем? Вряд ли Шипионе так уж на него разгневался. Его художник попадал и в худшие переделки.
Слуга принес ужин. Онорио указал на тарелку:
— Это козий сыр, Пьетро?
— Коровий, — ответил тот.
— От какой коровы молоко? От твоей матери? — прорычал Караваджо.
— Оставь этого беднягу в покое, Микеле, — усмехнулся Онорио, когда слуга, бурча себе под нос, отошел к стойке. Друзья сторонились Караваджо, когда он бывал не в духе, но Онорио это его состояние даже нравилось — в такие моменты он чувствовал с ним особую близость. Оба не ведали страха, и никто не отваживался с ними связываться. Шатаясь ночью с Микеле по кабакам и борделям, Онорио испытывал глубокое чувство товарищества, знакомое, должно быть, разве что солдатам, сражающимся бок о бок.
Караваджо отрезал кусок сыра и отломил хлеба.
— Родной брат, дьявол его забери, никогда не был мне так близок…
— Я и не знал, что у тебя остались родные, cazzo. Помнишь моего братца Децио? Не вступил бы в монашеский орден, так давно парился бы на веслах какой-нибудь галеры. — Децио — ушлый малый, — Караваджо пьяно погрозил Онорио пальцем.
— Не хуже тебя. — Да мы оба дел натворили, Микеле.
— А что я… Я человек пропащий.
— Это у нас в крови.
— Фабрицио… — пробормотал Караваджо и покачал головой. — В крови, говоришь? Нет, я такой не поэтому.
«Так почему же? — задумался Онорио. — Может быть, это Рим сделал тебя таким? Или мы просто знаем, что достаточно талантливы, для того чтобы в нас нуждались даже те, кто недоволен нашим поведением?»
Дверь таверны распахнулась. Онорио выпрямился и попытался в темноте разглядеть вошедшего. Между столами пробирался запыхавшийся Марио Миннити.
— Филлида ту бедняжку таки зарезала, — выпалил он.
— Кого? — Караваджо оттолкнул тарелку. — Да потаскушку эту, Пруденцу. Насмерть порешила.
Караваджо откинул голову к стене и закрыл глаза. Онорио нахмурился. Что-то в молчании друга напомнило ему толчки землетрясения в Неаполе — он не забыл, как ходили ходуном стены.
— Филлида застала ее с Рануччо в постели, — объяснил Марио. — Не успел он и глазом моргнуть, как она полоснула Пруденцу ножом, и та истекла кровью. Рануччо вынес ее труп на улицу, чтобы Филлиду не отдали под суд. Не хочет в одночасье лишиться обеих своих шлюх.
Онорио вскинул руку, приказывая Марио замолчать: коротышка-сицилиец никогда не обращал внимания на чувства окружающих. Он смотрел, как свеча дрожащим пламенем озаряет неподвижные черты Караваджо. «Он все еще способен
на сострадание, даже после пятнадцати лет жизни в Поганом садике, — думал он. — От меня Микеле этого не скрыть, а прочие пусть считают его хоть самим дьяволом».
Караваджо потер лицо, застонал, словно очнувшись от сна, и с отвращением огляделся вокруг.
От Онорио не укрылось, что его всегда замкнутый нелюдимый друг на минуту раскрыл свое сердце, показав его уязвимость. «Эта девушка много значила для него, но ему придется скрывать боль утраты. Иначе в нашем садике тебе не выжить».
— Квартал кишит девками, готовыми тебе позировать, — сказал он вслух. — Найдешь другую, Микеле, только на этот раз выбирай такую, чтоб была поумнее.
— Да помилует ее Господь. Он прибрал ее.
— Шлюхам грехи только в притчах прощаются, Микеле.
— А мне? Как мне искупить свои грехи? Марио усмехнулся.
— Ты ведь пишешь картины, Микеле, — быстро проговорил Онорио. — Твоя живопись от Бога, она все искупит.
Караваджо устремил на него пристальный взгляд. Онорио удивился собственным словам. «Может ли картина спасти душу? Способны ли церкви — те, что я проектирую, принести спасение мне? Создает ли художник нечто святое в своей душе?» Караваджо улыбнулся ему в ответ. Он думает о том же, понял Онорио.
— Если когда-нибудь я напишу хоть одну стоящую картину, — сказал Караваджо, — может быть, Господь очистит и мою душу. Но как мне узнать, что это будет за картина?
Как ни удивительно, Онорио знал ответ на этот вопрос. — Ты поймешь. Ты ощутишь себя чистым.
Как после бани. Караваджо поднялся, потрепал Онорио по волосам и направился к двери.
* * *
Он взял сырой охры и разбавил ее льняным маслом.
— Что же вы среди ночи, маэстро, — заворчал разбуженный светом Чекко, повернулся на бок и натянул на костлявую спину одеяло.
Мягкими мазками Караваджо наложил на лицо Пруденцы еще одну тень. «Людям будет интересно узнать, кем ты была, помнится, ответил он, когда она спросила, зачем он затемнил ее черты. Но знать об этом буду лишь я. Я вижу сквозь краски. Я вижу то, что под ними. Я — вижу — тебя».
Он отложил кисть.
_________________________________________
[1] Бальоне, Джованни (Giovanni Baglione) - 1566–1643 Итальянский художник позднего маньеризма и раннего барокко, искусствовед. Джованни родился в Риме, происходил из дворянской семьи Перуджи. В 1603 году Бальоне подал в суд на Караваджо и еще трех художников за распространение в его адрес грубых сатирических стишков. Ненависть к Караваджо чувствуется и в биографии художника в его книге, но по иронии судьбы лучшие картины Бальоне написаны в стиле караваджизма. Спустя годы, после ранней смерти Караваджо в 1610 году, Бальоне был его первым биографом. Хотя Джованни и дал ему много похвал за его ранние работы, неприязнь очевидна, описание сосредоточено на жизни и характере молодого художника и его поздних картинах. Этот суждение также остается весьма влиятельным.
Жалоба Джованни Бальоне - «Жалоба Джованни Бальоне, живописца, внесенная на рассмотрение курии и полиции против Микеланджело да Караваджо, Онорио Лонги и Орацио Джентилески, а также их сообщников» - сайт Микеланджело Меризи да Караваджо
Ссылки по теме:
Выставка Караваджо Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина