11.12.2015
В этот день родились

«Каковы мы — таков и наш способ двигаться»

11 декабря 1918 года родился Александр Исаевич Солженицын

Фото: Владимир Зинин/ИТАР-ТАСС/РГ

В день рождения писателя и мыслителя стартовали два детских конкурса, основанные на самой необычной части его авторского наследия — миниатюрах или стихотворениях в прозе, которые сам Александр Исаевич называл «крохотками».

Вот две такие «крохотки», написанные с интервалом в 35 лет. По признанию самого Солженицына, писать в подобном жанре у него получалось только в России. В эмиграции, за пределами России — не получалось.

Способ двигаться

Чтò был конь - играющий выгнутою спиной, рубящий копытами, с размётанной гривой, с разумным горячим глазом! Чтò был верблюд - двугорбый лебедь, медлительный мудрец с усмешкой познания на круглых губах! Чтò был даже черноморденький ишачок - с его терпеливой твёрдостью, живыми ласковыми ушами!

А мы избрали?.. - вот это безобразнейшее из творений Земли, на резиновых быстрых лапах, с мёртвыми стеклянными глазами, тупым ребристым рылом, горбатое железным ящиком. Оно не проржёт о радости степи, о запахах трав, о любви к кобылице или к хозяину. Оно постоянно скрежещет железом и плюёт, плюёт фиолетовым вонючим дымом.

Что ж, каковы мы - таков и наш способ двигаться.

1958–60

Колокол Углича

Кто из нас не наслышан об этом колоколе, в диковинное наказание лишённом и языка и одной проушины, чтоб никогда уже не висел в колокольном достоинстве; мало того - битом плетьми, а ещё и сосланном за две тысячи вёрст, в Тобольск, на колымаге, - и во всю, и во всю эту даль не лошади везли заклятую клажу, но тянули на себе наказанные угличане - сверх тех двухсот, уже казнённых за растерзанье государевых людей (убийц малого царевича), и те - с языками урезанными, дабы не изъясняли по-своему происшедшее в городе.

Возвращаясь Сибирью, пересёкся я в Тобольском кремле с опустелым следом изгнанника - в часовенке-одиночке, где отбывал он свой тристалетний срок, пока не был помилован к возврату. А вот - я и в Угличе, в храме Димитрия-на-Крови. И колокол, хоть и двадцатипудовый, а всего-то в полчеловеческих роста, укреплен тут в почёте. Бронза его потускла до выстраданной серизны. Било его свисает недвижно. И мне предлагают - ударить.

Я - бью, единожды. И какой же дивный гул возникает в храме, сколь многозначно это слитие глубоких тонов, из старины - к нам, неразумно поспешливым и замутнённым душам. Всего один удар, но длится полминуты, а додлевается минуту полную, лишь медленно-медленно величественно угасая - и до самого умолка не теряя красочного многозвучья. Знали предки тайны металлов.

В первые же миги по известью, что царевич зарезан, пономарь соборной церкви кинулся на колокольню, догадливо заперев за собою дверь, и, сколько в неё ни ломились недруги, бил и бил набат вот в этот самый колокол. Вознёсся вопль и ужас угличского народа - то колокол возвещал общий страх за Русь.

Те раскатные колокольные удары — клич великой Беды — и предвестили Смуту Первую. Досталось и мне, вот, сейчас ударить в страдальный колокол — где-то в длении, в тлении Смуты Третьей. И как избавиться от сравненья: провидческая тревога народная — лишь досадная помеха трону и непробивной боярщине, что четыреста лет назад, что теперь.

1996