В последние годы вопреки внешней успешности в нём поднималось чувство несчастья: крохотная волна зародилась в глубине моря, стала расти, вбирать мелкие волны, возвышаться и вот уже накатывала мощным валом, чтоб опрокинуть его, казалось, так прочно стоявшего на ногах.
Из большого села он приехал в большой город, поступил в институт, закончив учёбу, работал. Все эти городские годы до последнего он скучал по дому. Некоторые легко переносят одиночество, он же страдал вдалеке от мамы и папы, младших братьев, сестрёнки, бабушки, дедушки, дядьёв, двоюродных и троюродных братьев и сестёр (некоторых он знал всю жизнь, они были не только родственниками, но друзьями, он иногда чувствовал, что они роднее, чем родители), – большой родовой семьи, заселившей пятую часть села. Никому не мог он рассказать, как возвращаясь ночным поездом в город, уткнувшись на верхней полке в стену, беззвучно плакал, спрятав голову под подушкой. Никому не мог объяснить, отчего по приезде в село вместе с радостью приходила боль, от того, что живёт отдельно от всех них. А с годами стало возникать отчуждение. Родные не могли понять его беспокойной городской жизни из своей размеренной сельской. Ему уже не хватало их знаний в беседах, стали казаться невозможными простые манеры, часто трудно было понять друг друга. Это отдаление от любимой семьи било тем сильнее, что в городе он близко ни с кем не сошёлся. Были однокашники по институту, коллеги, приятели, но не друзья.
Он стал задерживаться на работе, в свободные часы много читать, смотреть кино. Фильмы и книги он выбирал сложные по мысли, требующие работы сердца, ибо только в трудных вещах могли забыться его большой ум и растущая в одиночестве душа. Но чем дальше он жил один, тем сложнее сходился с людьми. Чем дальше жил, тем яснее понимал, что уже не встретит человека для себя, уже не ощутит то чувство единения и спокойствия, которое было в родной семье.
Особенно тяжело стало сейчас, когда он вернулся из села раньше окончания отпуска. В семье было не плохо, но он уже не чувствовал себя с ней единым целым. А через десять дней просто скучал.
Мучаясь дома, он сел в машину. На чистом лобовом стекле выступили росинки. Забурчал мотор, разбуженную тишину пробили удары дождя о стальную крышу. На стекле там и здесь взбухали прозрачные осьминожки, затем одно щупальце вытягивалось вниз, высасывало за собой всё тело. По ожившему стеклу заходили резиновые полосы, на мгновение очищая стекло, на котором угольными уколами, то здесь то там проступали капли воды. Машина покатилась по лакированному асфальту.
Мимо уезжали дома, мелькали редкие прохожие под зонтами, отставали в боковых зеркалах машины с горящими фарами, и неожиданно в облаках тумана набухли зелёные деревья в жёлтых пятнах умирающей листвы. И свободное желание, в любой другой день неизбежно пойманное разумом в паутину забот, похороненное в сознании, остановило автомобиль.
У входа в парк на скамье сидела девушка, опустив голову, скрыв лицо в длинных жёлтых волосах. В другой день он прошёл бы мимо, стесняясь нарушить чужое уединение, но в его теперешнем мрачном состоянии обратиться к другому ничего не стоило: – Девушка, вам нехорошо?
Она посмотрела снизу-вверх, и была ли она подлинно красива, или грусть придавала очарование, или очень молода и потому прекрасна, но как неумелого боксёра, загородившего плохим блоком лицо, его пробил удар счастья.
– Ничего не надо, – защищалась она, выпрямляя спину, открывая обложку книги на коленях, и он не успел удержать глупейшие слова: – А я её вчера дочитал в поезде.
Она могла бы ответить равнодушно, жестоко промолчать, пошутить, но сказала:
– Мне первый роман больше понравился.
Он мог бы согласиться, и это было бы чистой правдой, но ответил:
– Лучше всего два маленьких рассказа после.
– Особенно первый, – сказала она, строго посмотрев ему в глаза.
– Особенно первый, – повторил он, не отводя глаз.
– Меня Ольга зовут, – смело сказала она, протягивая руку.
– Меня Олег, – пожал он её холодные пальцы, – пройдёмся вдоль реки?
– Пройдёмся, Олег.
Они пошли рядом и вместе увидели, как медленно уплывал катер, а мощная волна из-за его кормы всё уменьшалась, уменьшалась, приближаясь к пирсу, бесшумно взобралась на его площадку и нежно облизала влажный камень, блестящий лучам ещё пока не видного, скрытого за уже тонкими тучами солнца.