Текст: Михаил Визель/ГодЛитературы.РФ
Фото: Александр Корольков/РГ
Открывшаяся в Третьяковской галерее на Крымском валу большая выставка Ивана Айвазовского сразу вызвала огромный интерес. Что и не удивительно — этот художник, проживший долгую жизнь (1817 — 1900) был не только выдающимся маринистом с непревзойденной техникой (увы, – в эпоху «призмы» и «фотошопа» навсегда утерянной), но и оброс самыми невероятными легендами уже при жизни. Что иронично, но сочувственно отобразил в своей знаменитой «сценке» 1889 года юморист Николай Лейкин.Любопытная деталь: в начале сценки один из героев, купец «старого покроя» обрушивается на «некруглые» юбилеи — а выставка Айвазовского, хоть и называется «навстречу 200-летию», фактически оказалась приурочена к его 199-летию. Есть вещи, которые не меняются.
Айвазовский
Николай Лейкин
(Сценка)
Черный купец сидел до одну сторону стола около чайного прибора и пощелкивал щипчиками, дробя куски сахару на более мелкие части. Рыжий купец помещался по другую сторону стола и просматривал газету, вздетую на палку.
– Ну, что Кобургский? – спросил черный купец рыжего.
– Да ничего сегодня про него не пишут. Второй день уж не пишут. Надо полагать, уж не отменили его. Да и пора. Надоел. Ну что ему мотаться в политическом гарнизоне. Побаловал, да и будет.
– Да нешто это можно, обы отменить?
– Отчего же? Бисмарк все может. Погоди, вот конгресс всех нот будет, так и совсем запретят. Из-за чего Бисмарк с Кальноки шушукались-то? Все из-за этого. «Надо, говорят, нам нашего молодца посократить. Достаточно ему мозолить глаза». Довольно. Уж ежели залез, то сиди и пей себе пиво с букивротами, а действовать не смей. Немец немца завсегда послушает.
– Чего ему! Он теперь при генеральском мундире и при шпорах.
– А вот конгресс нот порешит, так и шпоры спилят.
– Уж хоть бы решали скорей. Куда его решат?
– Да куда решить? Решат, я думаю, в Калугу. Этих всех в Калугу решают. Туда и Шамиль решен был. Баттенберга тоже в Калугу везли, да сбежал он с дороги.
Рыжий купец опять углубился в чтение.
– Пей чай-то. Чего тут? Остынет. Вон я кусочков сахару нащипал,– сказал черный купец.
– А вот сейчас, только про Айвазовского юбилей дочту. Юбилей ему устраивают,– отвечал рыжий купец.
– Какой это Айвазовский? Чем он торгует?
– Живописец он, картины водяные пишет.
– О-о! А я думал, наш брат купец.
– Чего ты окаешь-то! Этому стоит юбилей сделать, хоть он и не купец. Главное дело, пятьдесят лет живописного рукомесла день в день выполнил, точка в точку. А это не шутка. Ведь за последнее время у нас все какие юбилеи бывали: семь лет, тринадцать лет, а то так и четыре с половиной. Четырехсполовинойлетний юбилей – нешто это можно. А тут пятьдесят лет! Говорят, он за это время одного полотна стравил столько, что щеколдинской фабрике в год не сработать.
– Водяные картины, ты говоришь, он писал?
– Только водяные. Вода, вода и вода. Вода и небесы – и ничего больше. И ведь в чем штука: только одну синюю краску и покупал. Разве малость белилами разводил.
– Ну, водяные-то картины не мудрость. Вот ежели бы портреты.
– Не мудрость! Нет, ты попробуй-ка пятьдесят лет подряд все одной и той же синей краской. Ведь он ею, может статься, миллион аршин полотна замазал. Да ведь не зря мазал, а надо тоже так, чтобы выходило что-нибудь. А у него было как. Вот поставишь ты его картину к стене, к примеру, а супротив ее утку пустишь, смотришь, утка-то в картину и лезет, на воду, значит, идет. Уток надувал.
– Т-с... Ну, это действительно. А портретов он не писал?
– Ни боже мой! Только одна вода да небесы. Да он и не умеет портреты... начал, говорят, раз с одного купца писать портрет, глядь, а вместо купца-то не то облизьяна, не то черт, а из пасти фонтал воды льется.
– Скажи на милость!
– Да. Кому уж бог какое упование дал. Другой вот способен только вывески для мелочных лавочек писать, чтобы фрукта была, хлеб, стеариновые свечи, а воду не может. А этот только воду да небесы. Третий и для мелочной лавочки не напишет вывески, а для табачной в лучшем виде. Дай ты ему турку с трубкой написать, либо арапа с цигаркой – напишет, а заставь воду – не может. Ты думаешь, воду-то легко, чтобы по-настоящему выходило?
– Да что говорить!
– А у Айвазовского как угодно. С мальчишек уж руку набил. И ведь что удивительно-то: надо тебе морскую воду – он морскую напишет, надо речную – речная готова. И видишь ты сейчас, что это речная вода, а это морская.
– И на вкус? – спросил черный человек.
– Чудак человек! Как же можно на вкус-то?
– А ежели лизнуть по картине? Ведь морская вода соленая.
– Ах, вот это-то! Так. Да кто ж его знает, может статься, в морскую-то воду он и прибавлял соли, только я его картины видеть видел, а лизать не лизал. Да ведь и не допустят до этого на выставке. Ну-ка, коли ежели вся публика начнет лизать картину? Что из этого выйдет? До дыр и пролижешь. А его айвазовские картины дорогие.
– И фонтал может написать?
– И фонтал. Глядишь – ну, вот живой, да и только. Такое уж ему от бога умудрение.
– А болотную воду?
– И болотную воду. Одно только – зельтерской воды он не мог ухитриться написать; сколько ни старался – не выходит, да и что ты хочешь!
– Не далось?
– Не может. Пробовал хоть стаканчик – не выходит, да и шабаш. Уж он и так и эдак – нет. Колодезная, ключевая – всякая выходит, а зельтерскую не может.
– А кипяток?
– Кипяток? Кипяток выходит, а самовар не выходит. И так он за пятьдесят лет к этой воде пристрастился, что только о воде и думает, только о воде и разговаривает. Жареного даже ничего не ест, а только варево. Каждый день только уха и уха – в том его и пища. От воды, говорит, я себе капиталы нажил, так ничего мне теперича кроме воды и не надо.
– Капиталы?
– При больших капиталах состоит. В Крыму, в Феодосии, у него большое поместье и тоже стоит на воде. Спереди море, сбоку река, а сзади фонталы ключевой воды бьют. Нынче он городу Феодосии пятьдесят тысяч ведер воды в день на водопровод подарил. «Нате, говорит, пользуйтесь». Гости к нему приедут, а он сейчас водой угощать.
– Ну, это не больно вкусно.
– Так-то оно так, но старичка уважают. Пьют. И ничем ты его не утешишь, как ежели из всех его кадок хоть по рюмке воды выпьешь.
– А у него кадки в доме стоят?
– Никакой мебели, а только кадки стоят, крышками прикрытые, и это взаместо стульев и столов. На кадках все сидят, на кадке с водой простую уху хлебают – вот и все угощение. Потом купаться. Сначала в морской воде все выкупаются, потом в речной и, наконец, в ключевой на загладку. Требовает. Коли уж, говорит, в гости пришел, то действуй по-нашему. В чужой монастырь с своим уставом не ходят.
– И как это его умудрило насчет воды?
– Видение было в юности. «Напиши ты, говорит, Ноев потоп, чтоб ничего не было видно, а только одна вода и небесы». Написал, и с тех пор вода, вода и вода.
– Водку-то он пьет ли?
– А то как нее? Ведь она тоже вода. Ты водку от воды нешто можешь отличить. По виду ни в жизнь. Лизнешь – ну, дело другое. Водку он пьет. Да ты чего к водке-то подговариваешься? Не хочешь ли уж дербалызнуть? – спросил рыжий купец.
– Следовало бы за здоровье старичка. Как его?..
– Айвазовский.
– Следовало бы за господина водяного живописца Айвазовского.
– Ну, вали!
– Прислужающий! Насыпь-ка нам пару баночек хрустальной! – крикнул трактирному слуге черный купец.
Источник текста: