Она была поэтесса и писала странные стихи.
Впрочем, у этих стихов всегда находились благодарные слушатели и даже читатели, — люди, видимо, не очень хорошо понимавшие поэзию. В основном то были, конечно, её родственники, друзья, любовники, знакомые любовников. На её творческих вечерах, проходивших обычно в городской библиотеке, непременно случались аншлаги. А фанаты называли её — «наша Жанетта». На самом деле была она Анной и даже Нюрой, — во всяком случае так звала её покойная мать, — но с именем Нюра, невозможно, конечно, называться поэтессой, потому и пришлось ей придумывать себе новое звучное имя.
В маленьком приморском городке, где она жила, все хорошо знали друг друга, и Жанетта была в своём роде местной достопримечательностью. Правда, злые языки называли её в богемных кулуарах «городской сумасшедшей» или ласково — «нашей дурочкой», но на то они и злые языки, чтобы транслировать в мир злобу своих недалёких хозяев. Поклонники же с энтузиазмом встречали каждую новую книжку любимой поэтессы и с удовольствием приходили на её презентации, тем более что после бурного, с декадентскими завываниями чтения стихов следовало обычно не менее бурное возлияние под весьма неплохую закуску. Посему, когда Жанетта устраивала очередной вечер своей поэзии, местные злопыхатели засовывали свои ядовитые языки известно куда и с умным видом слушали её, закатывая глаза от якобы удовольствия и время от времени поглядывая вожделенно в угол библиотечного зала, где всех истинных ценителей поэзии ожидали выпивка и закуска.
Ежегодно в конце августа Жанетта ездила на модный морской курорт, по счастью расположенный совсем рядом с её городком. Курорт этот, находившийся в ведении Литфонда, славился своим поэтическим фестивалем, который тогда, в середине восьмидесятых, был чуть ли не единственным на всей территории бывшей империи. Она приезжала и поселялась в одном из писательских домиков, разбросанных по тенистому парку в непосредственной близости от моря.
Достать путёвку на фестиваль не составляло для Жанетты большого труда, ибо в местном отделении Союза писателей был у неё тайный друг и воздыхатель, горячий поклонник её щедрого поэтического сердца, а лучше сказать — пышного прозаического тела.
И вот в очередной август, уже на закате брежневской эпохи приехала Жаннетта снова в писательский посёлок, чтобы украсить собой серые будни временно холостых тружеников пера, и познакомилась в приморском ресторане с известным столичным поэтом, известным ловеласом и светским хлыщом, умело строгавшим верноподданические вирши о сталеварах, хлеборобах и миролюбивой политике родной партии. Обласканному властью пожилому лауреату было лестно внимание свежей тридцатилетней женщины; к тому же супруга его, оставленная в столице, за тридевять земель от волшебного курорта, давно уже не оказывала ему никаких знаков внимания, как, впрочем, и он — ей.
Жанетта призывно улыбнулась ему, когда он галантно испросил разрешения сесть за её столик, и умело поддержала светскую беседу. Вечером они вышли на набережную, прогулялись до местного Дома культуры, где с сосредоточенным вниманием прослушали фестивальное приветствие секретаря городской парторганизации и выступления приглашённых поэтов, а потом вышли на морской берег, уже укутанный густой южной ночью и остро пахнущий подгнившими водорослями.
Он шёл рядом с ней, мистически ощущая жар её разгорячённого тела и его стариковская плоть воспламенялась от давно забытого желания.
Она попросила его почитать стихи, и он с удовольствием прочёл пару своих юношеских творений, ещё не отягощённых любовью к партии, может быть, несколько наивных, но очень искренних. Жанетта была в восторге. Её поэтический ответ был бурным и недвусмысленно намекал на пока что скрытый в ней незаурядный женский темперамент. Пожилой лауреат морщился, слушая её стихи… впрочем, это не уменьшало его чувственного влечения и, едва она замолчала, принялся горячо превозносить её талант.
Потом они снова забрели в ресторан и в компании с местным молодым вином засиделись до закрытия заведения, до той самой поры, когда метрдотель уже начал искоса неодобрительно поглядывать на них.
Утром Жанетта проснулась в постели лауреата и с недоумением взглянула на лежащего рядом рыхлого белокожего старика. Он спал, приоткрыв рот, его жирные веснушчатые плечи, покрытые мягкими седыми волосками, выглядывали из-под одеяла… всем своим обликом напоминал он развалившегося на океанском берегу студенистого тюленя… на мгновение ей стало нестерпимо жалко его и она ощутила что-то вроде материнского чувства, раньше вовсе незнакомого ей, потому что замужем она никогда не была и детей ей пока не посчастливилось иметь… она вглядывалась в него, смотрела, как вздрагивают его тяжёлые веки, как слегка шевелятся бледные губы и вдруг до неё дошло: не его ей жалко, а себя, конечно же себя… и только себя…
Он проснулся, глянул на неё мутными глазами, проморгался и сиплым голосом спросил: «А как ты смотришь на то, чтобы издать твой сборник в Москве?»…