Сомик был знаменитым псом. Его подарили хозяйке на день рождения, когда он ещё был не Сомиком, а безымянным толстым малышом с дрожащей гузкой и тонким визгом.
- Это лисий пинчер, - сказал бас, протягивая на бесконечных руках неумелое и визжащее Сомиково тело.
- Спасибо, - ответил тёплый высокий голос, охватив щенка ладонями.
Голос прижал Сомика к себе и гладил его, от голоса пахло резко и непонятно, но он так мягко вибрировал, что щенок утешился и задремал.
Он спал долго, а пробудился в темноте. Он лежал на коврике, откуда-то тянуло едой. Сомик встал и заплакал от одиночества и страха. Он дошёл до миски, упал в неё носом, скулил и ел. Он почти насытился, когда раздался знакомый высокий голос и Сомик побежал к нему со всех лап. Голос поднял его вверх, пощекотал и сказал, что пока он рядом, никто на свете не посмеет обидеть малыша. И тогда Сомик понял, что вовеки не покинет этот голос и будет защищать его до последнего вздоха – мужество вошло в его грудь вместе с любовью.
Голос звали Леной. Она жила на первом этаже старого одесского дома, в квартире, сделанной из подсобки – сырой и тёмной. Лена редко закрывала окно, и Сомик привык выскакивать на улицу при первой надобности, а этого хватало: шумные люди шаркали мимо окна, шарахались наглые кошки, гремели велосипеды – каждый покушался на покой хозяйки, и его стоило припугнуть. Кого-то он облаивал с подоконника, а за другим приходилось мчаться через дворы и улицы, отгоняя подальше. Влезать обратно на подоконник Сомик не умел, и скулил возле окна, чтобы хозяйка услышала и отворила дверь. Иногда в подъезд его запускали соседи, и тогда он скоблился в дверь квартиры – звук, похожий на пенопласт, разносился внутри и Лена, шипя и передёргивая плечами, мгновенно впускала пса домой. Однажды зимой она выпустила его погулять, и долго потом не открывала дверь – сидя возле подъезда Сомик сорвал голос и обморозил лапы. Дверь открыли соседи с верхнего этажа, они же и достучались до уснувшей Лены. Она плескала руками, отогревала его и растирала вонючим жиром. Сомик плакал от боли и счастья – Лена не покинула его, она рядом. И сердце наливалось такой тяжестью любви, что обмороженные ноги подламывались, роняя тело, не давая дотянуться и расцеловать лицо хозяйки.
На следующий день Лена растирала Сомику лапы и заметила, что тот не держит правое ухо. Она хотела и его растереть, но Сомик поднял глаза, плещущие обожанием, и это опавшее ухо вдруг придало ему такого хулиганского обаяния, что Лена решила оставить как есть.
Сомика знали все собачники и уличные торговцы. Он был удобным псом, и домой приходил сытым – за красоту и умильный взгляд его подкармливали все от мала до велика. Домашняя миска оставалась полной и в дом повадилась ходить тощая полосатая кошка. Сом был обескуражен хамством и рычал. Кошка изучала его зелёными глазами, но продолжала есть.
Однажды чужая рука постучала в оконный переплёт, и Сомик ринулся в атаку. Снаружи ойкнули, а Лена осадила пса и побежала открывать. Незнакомая девушка внесла в квартиру запах железнодорожных путей, и Сомик не мог сообразить – почему она явилась и бросила рюкзак на пол, будто собираясь остаться жить. Лена же, наоборот, укладывала вещи, будто решив уехать.
Она и впрямь уехала, в тот же вечер, и это было обидно. Незнакомка отныне спала на Ленином диване, кормила Сомика и ежедневно ходила на море: утром и после обеда. Она была почти Леной, и Сом, как верный рыцарь, не мог швырнуть её на волю судьбы. Приходилось сопровождать девушку повсюду: на привозе он не отставал ни на шаг, и терпеливо ждал на раскалённом асфальте улицы, если она заходила в магазин. На вечерних прогулках семенил рядом, не отвлекаясь ни на собак, ни на деревья. Дамы млели от его изящества, а мужчины отдавали должное собачей преданности. Встречная тётя смотрела с завистью и поучала своё пышное недоразумение на поводке:
- Гляди, Шарик, какой воспитанный пэсик! Сам бежит, без поводка!
Шарик взрывался пулемётным тявканьем, но Сомик бежал мимо, задрав нос. И вдруг остановился, оглянулся и коротко рявкнул. Шарик вздрогнул и замолчал.
- Ай! – восторженно причмокнула тётя.
- Сомик! – мягко позвала приезжая.
Она ушла далеко, и пэсик полетел за ней.
Им ничего не оставалось, кроме как полюбить друг друга с пылкостью двух курортников.
Он уловил время, когда она отправлялась на пляж, и загодя выскакивал в окно, чтобы ей не пришло в голову запереть его в квартире, как она делала вечерами, заставляя его биться грудью в стекло и горько лаять ей вслед. Он поджидал приезжую справа от подъезда, возле мусорных баков, и при её появлении начинал прыгать на всех четырёх ножках сразу, радуясь тому, как ловко её обхитрил. На пляже Сом устраивался в тени, и выбегал на солнце только тогда, когда его дама делала заплыв. Он выскакивал за ней на волнорез, когда она ныряла, и подходил к самому краю, чтобы убедиться в её благополучии. Морду поневоле заливало обожание – он был благодарен ей за то, что не утонула. С того же волнореза прыгали мальчики, но Сомик не замечал их, и однажды поплатился: один из мальчиков, отступая назад для разбега, задел его, бегущего по краю, и столкнул в воду.
Приезжая выбиралась на сушу с торца волнореза, где была приварена лесенка. Она услышала собачий вскрик и плеск, нырнула обратно и поплыла Сомику навстречу. Он плыл, высоко задрав морду, глаза его, казалось, ничего не видели из-за брызнувшего в них ужаса. Он плыл туда, где должен был берег, но где берега не было, пока не различил её голос и не влетел в её руки, которые схватили его и сразу же поставили на прочный цемент волнореза. Он отряхнулся и понял, что обязан ей жизнью.
В ту же ночь он переполз из привычного изножья кровати к подушке и улёгся на руку любимой. Просыпаясь, он чувствовал вблизи её тепло и был счастлив. За окном лаяло, гремело и трещало, но он лишь поднимал голову и никуда не уходил. Всё нужное лежало рядом и ровно дышало во сне.
- Сомик-Сомик! – укоряла она его утром. – Как не стыдно? Такой воспитанный пэсик, а так себя ведёшь! Разве собакам место на подушке?
И Сомик отвечал ей хитрым взглядом влюблённого.
Они отправлялись гулять по вечерним улицам, в основном, пустынным, поскольку вся жизнь была сосредоточена дальше, куда приезжая не ходила из страха потерять доверенного ей пса или чтобы пёс не устроил скандала. Кое-где появляться с ним было опасно: возле оперного театра Сомик пугал пышных белоснежных голубей, с которыми фотографировались туристы, и не внимал окрикам приезжей и фотографа; и приходилось обходить оперный кругом. Они доходили до городского сада, разворачивались и шли обратно вдоль безкожих платанов. Иногда она быстро приседала и гладила Сомика по голове, и он замирал, потрясённый счастьем.
Вечером они ужинали в уличном кафе. За соседним столом пели Костю-моряка, и Мишку-одессита, вдали шумело море, и приезжая улыбалась. Сомику надоело сидеть у её ног, и он отправился на охоту – нежным взором окидывал соседей в ожидании подачек и не заметил, как любимая исчезла. Он подбежал к её месту, схватил запах и помчался в здание кафе. След утыкался в закрытую дверь, которую Сомик начал царапать, поскуливая.
Открыв дверь туалета, приезжая увидела его страстную довольную морду.
«Сом счастлив, что ты вернулась! Сом будет любить тебя вечно!» - говорили его влажные глаза.
- Сомик-Сомик! – отвечала она ему растроганно. – Что же ты за балбес такой?
На следующее утро вернулась Лена, и в воздухе запахло катастрофой: Сомик знал, что любимая уедет, и не желал её отпускать. Лена была неизменна, как город, в котором они жили, как море и разбитые тротуары, как жизнь, а приезжая отныне составляла весь смысл этой жизни. Он преследовал её по пятам, но всё равно пропустил момент отъезда. Утром она вышла из дома налегке, и Сомик решил, что они идут на море, и рванул вперёд привычным путём, но вдруг заметил, что бежит один, а приезжей нет. Тогда он побежал назад, но её и след простыл. Из окна машины приезжая видела, как мечется Сомик, и ей было его жалко. Она ехала в соседний посёлок – к родне ещё более дальней, чем Лена.
Весь день он просидел у окна, и даже присутствие блудной хозяйки не могло развеять его печаль.
- Бедняга, - смеялась Лена, - тоскуешь?
И протягивала ему внусность, которую он съедал, не замечая. Потом спускался и обнюхивал комнату, всюду натыкаясь на запах приезжей. Он не понимал, почему она не простилась с ним, и страдал молча.
Она вернулась вечером. Прежде чем увидеть на углу высокую фигуру, Сомик издали услышал её голос, что-то сорвало его с места и понесло ей навстречу. Он ткнулся в неё и стал скакать, барабаня крепкими передними ножками ей по бёдрам. От радости он кричал, а душе его было буйно и ослепительно. Приезжая смеялась и гладила его крупными гребками.
- Соломон тебя весь день ждал, - говорила Лена. – У него с тобой роман.
- Соломон? – удивилась приезжая.
- Ну да. Сомик – Соломон.
И приезжая думала: «Вот как! В настоящей Одессе у меня был серьёзный роман с натуральным Соломоном!»
- Дай я поглажу его, - говорила она, стоя на ступеньке трамвая, и Лена брала Сомика на руки и поднимала вверх, чтобы приезжая дотянулась. И она гладила его голову и теребила ухо, пока двери не закрылись и трамвай не отправился вперёд – к ЖД вокзалу, откуда месяц назад приезжая притащила в Одессу дорожный запах и куда сейчас она несла запах моря и загара.
Они махали ей вслед, а после шли домой. Сомик знал, что любимая вернётся, как вернулась накануне, надо только очень сильно ждать. И он не роптал, а послушно бежал рядом с Леной. Он жмурился от предвкушения скорой встречи, не понимая, что встречи не случится.
И приезжая думала, что вечера становятся прохладными, что лето кончается, что в жизни её было ещё одно приключение, и оно тоже уже кончилось, и осталось теперь воспоминание. И что отсюда – с платформы вокзала под звуки отходящего поезда – начнётся новая прекрасная жизнь, хотя было ясно, что именно здесь эта жизнь останется навсегда.