Текст: ГодЛитературы.РФ
Фото из семейных архивов
Александр Кириченко
Василий Кириченко
Александр Мелихов:
"На первой фотографии брат моей мамы Саша Кириченко, которого я никогда не видел.
У моей бабушки, которая с нами жила, на войне «без вести пропал» сын Саша, в память о котором меня и назвали, но о нем в семье никогда не говорили. Разве лишь вспоминали что-нибудь смешное — типа, как он ругался: «Весь дом провоняли этой гусятиной!» Или как они с моей мамой ехали поступать в институт, а Саша вез с собой баян. И, чтобы не украли, где-то на пересадке он положил баян себе под голову и заснул. А мама вытащила баян у него из-под головы, а он так и не проснулся. Только такое и вспоминали.
А когда после войны к нам в дом пришел какой-то человек и рассказал, будто видел Сашу в плену, все как-то притихли и тоже больше никогда этот случай не вспоминали. Лишь однажды, уже в шестидесятых, моя мама ездила по путевке отдыхать в Литву, и в пансионате, где они жили, поселилась и немецкая группа. И немцы устроили вечеринку и пригласили к себе женщин помоложе и посимпатичнее. И мама как-то упомянула об этом с брезгливой горечью: «Ведь в этих местах Саша погиб…»
Такое вот прозвучало эхо войны через четверть века.
На второй фотографии дядя Вася Кириченко. Я знал, что он был на войне радистом, но что он ходил со
своей рацией к немцам в тыл, я узнал совсем недавно. А то все больше слышал от деда, какая у него склочная жена. О причине ее склочности я тоже узнал лишь несколько лет назад: оказывается, во время войны и чуть ли не тоже в немецком тылу он обзавелся еще одной семьей и дочерью. Я был у него в Баку в начале 80-х. Он был красивый, веселый, жил с другой женой, все у него ладилось: он был настолько рукастый, что его всегда приглашали что-то налаживать на даче их народного поэта (фамилию забыл). Я был таким кретином, что о войне его не спрашивал. А он сам больше, казалось, гордился, что у него племянник математик и приехал на научную конференцию, рассказывал всем встречным.
Теперь не спросишь, остается локти кусать.
К сожалению, не удалось найти фотографию дяди Гриши, который уже после войны умер от ран.
Мне было лет пять, мы сидели на кухоньке, и почтальонша принесла телеграмму. И бабушка сразу всплеснула руками: «От Гриши!» — и потом раз десять рассказывала, что он ей снился в эту ночь. (Что, видимо, немудрено, потому что он вернулся с войны израненный и долго болел.) А дедушка злобно швырнул телеграмму на стол и будто выругался: «Скончался!»
Я об этом даже писал в «Исповеди еврея». Я не знал, что такое "скончался" — я знал только "умер". А когда бабушка заголосила: «Родненький мой сыночек!..» — я, перепуганный, не мог понять, откуда у бабушки взялся сыночек. Дедушка же бешено шагал взад-вперед (четыре шага туда, четыре обратно) и матерился: "Что ж она, сука, что ж она, паскуда!.." — с большим трудом я догадался, что речь идет о дяди-Гришиной жене, милой тете Марусе, которая почему-то не вызвала их заранее. Это было по-нашенски — встретить смерть бранью. А потом снова никогда о ней не вспоминать.
Зато в кино и в мальчишеских играх эхо войны не умолкало — это было не сострадание, не злоба и не национальная гордость, а чистый азарт, как на футболе: наши туда, немцы сюда, тогда наши то, а немцы се, ну тогда наши как дадут…
В кино немцы были такими смехотворными — вечно выскакивали из окон в подштанниках, — что их было невозможно ненавидеть. И когда мы играли в войну, мне было совершенно неинтересно убивать немцев — мне куда больше нравилось гордо переносить их пытки и погибать, красиво раскинув руки. Я иногда даже и один, когда никто не видел, падал на спину и лежал, раскинув руки и скорбно глядя в небо. Покуда кто-нибудь из взрослых на меня не набредал: «Ты что валяешься?» — тогда я проворно вскакивал.
Война как нечто ужасное и бессмысленное явилась мне только у Ремарка. А в нашей «лейтенантской прозе», которую жучили за дегероизацию, она часто представала страшной, но никогда бессмысленной: Отечественная война не породила литературы «потерянного поколения». Если ее и вспоминали со скорбью, с обидой, то никогда с разочарованием — за что, мол, боролись? Война вспоминалась как тягчайшее испытание, которое мы вынесли с честью. Такой она предстает даже у Гроссмана, такой она впечаталась и в меня".
Федор Трифонович Новиков
Дмитрий Новиков: «Мой дед — Федор Трифонович Новиков. В 1939—1940 г. участник боев
с белофиннами. Пехота. Рядовой. С 1941 по 1944 год воевал на Волховском, Карельском, Ленинградском фронтах. Медаль «За оборону Ленинграда». Два ордена — «Красной Звезды» и «Отечественной войны» 1-й степени. Недавно я нашел наградные документы:
«Выполняя боевые задания — разведка боем 16.03, 14.05, 07.07, 23.07 и 03.08 с.г. проявил себя храбрым, личным примером воодушевляя бойцов-штрафников…» и дальше много чего написано. Войну закончил в 1944 году после тяжелого ранения капитаном, командиром штрафного батальона.
Помню — никогда не ходил, когда звали рассказать о войне, выступить как героя. Отвечал жестко: «Герои те, кто в земле лежат».
Георгий Александрович Любицкий
Александра Петрова: «Семейные истории рассказывают, что Георгий Александрович Любицкий, мой дед с материнской стороны, во время Второй Мировой войны служил сапером, но подтвердить это документально у меня пока не было возможности, так как лично встретиться со своим дедом мне не удалось и никаких документов не сохранилось. В 1930 году в Москве он был арестован «за принадлежность к подпольному анархическому кружку», перед войной жил в Армении, а в 1947 году, после возвращения с фронта, был снова арестован».
Петр Константинович Петров
Александр Сальников: «Фотографии деда у меня нет, потому что семья у него была большая: восемь дочерей и двое сыновей. Снимок затерялся у кого-то из старших родственников.
Петров Петр Константинович 1913 года рождения ушел на войну в сорок первом, вернулся в сорок шестом году, служил в пехоте. Помимо наград, к которым относился довольно прохладно и дал растерять их внукам во время игр, имел несколько осколков, которые проносил в себе до конца жизни. Потерял на войне ребро.
Помню его уже пожилым и успокоившимся стариком - хозяином своеобразного деревенского контактного зоопарка, состоявшего из барашков, гусей, собак, ежа. А в молодости и зрелости спокойным он не был. Однажды зачем-то сел над поставленным на пол тазом, принялся резать себе руки и сливать туда кровь - все это при своих детях. Большинство детей фокус такой лишь удивил и им запомнился, а одна из дочек оказалась под впечатлением настолько, что уехала в сумасшедший дом. Еще дед бил свою жену, чем свел ее в могилу. Этого так и не сумела простить ему одна из старших его дочерей (приехала к нему только на похороны).
Словом, нелегко как-то все, но легко, наверно, и не бывает».
Семен Григорьевич Самсонов
Петр Васильевич Котляров
Сергей Самсонов: «Мой дед, Семен Григорьевич Самсонов, потомственный крестьянин, воевал в пехоте. Рядовой 1154-го стрелкового полка 344-й стрелковой дивизии. Погиб во время продолжавшихся в течение года упорных боев в Мосальском районе Калужской (Смоленской) области. Остались жена и четверо детей. Младшему, моему отцу, было два с половиной года.
Сохранились дедовская фотография и рукописная копия похоронки на обрывке тетрадной бумаги в полинявшую клеточку:
ИЗВЕЩЕНИЕ
Ваш муж — красноармеец Самсонов Семен Григорьевич, уроженец Рязанской области Милославского р-на, в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 11 апреля 1942 года, похоронен: дер. Проходы Мосальского р-на Смоленской обл.
Дед по матери, Петр Васильевич Котляров, был призван в РККА в 1940 году, служил в Забайкалье.
Войну встретил младшим сержантом, командиром отделения 51-го стрелкового полка. Осенью 1941-го 93-я («Восточно-Сибирская») дивизия деда была переброшена на защиту Москвы и заняла оборонительные рубежи под городом Подольск. 30 октября он «был тяжело ранен осколком в правую руку с последующей ампутацией правой руки». Награжден орденом Отечественной войны II степени. Женился на бабушке. Переучился делать «одной левой» все то, что от рождения делал правой, и все то, что сподручней обеими. Помню его «зеркальный» почерк с наклоном букв влево, по-детски старательный и вместе с тем почти каллиграфический, похожий на письмена неведомого народа — народа советских мужчин, прошедших войну. Пустой рукав его рубашки, треплющийся на ветру. И то, что деда ранило под городом, в котором сорок лет спустя дано было родиться его внуку, то есть мне».
Михаил Иванович Сотников
Леонид Алексеевич Карпекин
Владимир Сотников: «Мой отец Михаил Иванович Сотников родился 31 июля 1925 года.
Летом сорок второго, добавив себе год, он ушел на фронт. Из деревни Большие Липяги, что в Воронежской области, в одну ночь забрали всю молодежь, и отец не захотел отставать от своих друзей, которым уже исполнилось восемнадцать. Немцы прорвали фронт, и новобранцев прямо с деревянными винтовками в руках, не успев вооружить, бросили в прорыв. Из ста тринадцати односельчан погибло сто одиннадцать. Отец с трудом говорил об этом. Ведь не только в том первом страшном бою, но и потом всю войну ему везло больше других. Он не хотел произносить это слово "везло", а другого не мог подыскать. Он не знал, как об этом думать, как говорить. Не знал. Почему он уцелел на всех переправах, будучи сапером, на всех минных полях, будучи минером, во всех атаках, будучи десантником, связистом и стрелком из ПТР? Чудо? Но разве применимо слово "чудо" к одной жизни рядом с тысячами смертей? Погибшие рядом с отцом словно заставляли его умолкать надолго. Он не мог говорить об этом.
Мой дед, майор Леонид Алексеевич Карпекин был замполитом саперного батальона. Он приметил молодого солдата, удивляясь его удачливости - того лишь два раза легко ранило, один раз в руку навылет, не
задев ни вен, ни сухожилий, второй раз осколок ударил плашмя в живот, но лишь под кожу залез.
Майор видел, как вокруг солдата пули летают не задевая, и воспринял это как чудо. Он никогда не скрывал, что приблизил к себе молодого бойца для того, чтобы укрыться под покровом этой везучести, спастись вместе с ним от смерти. С сорок четвертого отец был у дедушки вестовым, они воевали вместе и 9 Мая встретили в Берлине, а закончили войну в Праге уже после Дня Победы.
Отец демобилизовался первым в ноябре 1945 года, и майор попросил его заехать в белорусскую деревню, отвезти подарки. Для своей дочери-десятиклассницы майор Карпекин передал целый чемодан чистых и гладких, как атлас, немецких тетрадок. Так отец и познакомился с Тоней, своей будущей женой, моей мамой.
Что касается меня, то я все детство благодаря этой истории считал, что на войне родственники воюют вместе, рядом.
И еще благодаря этой истории я понял, правда, не в детстве, а значительно позже, что жизнь ищет и находит свое продолжение даже там, где продолжение, кажется, невозможно.
(Эта история есть в моем романе "Улыбка Эммы", который вошел в лонг-лист "Большой книги")».
Яков Жуковский
Дина Рубина: «У маминого брата, у моего дядьки Якова, фамилия была знаменито-русская: Жуковский. По семейному преданию, в их роду затесалась цыганка, так что в Золотоноше всем потомкам этой жгучей таинственной женщины дали такое вот прозвище - ибо все были смуглые, поджарые, «черные, как жуки».
Мой дядька был настоящим счастливчиком: он пропахал всю войну, год считался пропавшим без вести, а закончил ее в Германии командиром артиллерийского расчета легендарных «Катюш», того, что первым вошел в Берлин и стрелял по рейхстагу. Само собой, имел и награды: орден ''Красной Звезды'' за освобождение Познани, медали ''За отвагу'', ''За Варшаву'' и ''За Берлин''.
Но главной награды, ордена Героя, которую командир обещал во время форсирования Одера тому из своих ребят, кто под огнем переплывет реку и выполнит задание, получить не успел: Яков Жуковский вызвался, бросился в реку и переплыл ее, и задание выполнил… А вот командира в том бою убило.
Вообще-то у меня и отец, и трое дядьев, - все воевали, все при орденах — артиллерист, танкист, сапер; есть и военные фотографии каждого. Но почему-то захотелось написать именно о дяде Яше. Как он, не получив высшего советского ордена, все-таки заслужил у Судьбы главную награду: жизнь.
Вот он на фотографии, еще младший лейтенант гвардейских войск, в самом начале войны, сидит между двумя товарищами, погибшими позже в боях. Жгучий такой черноглазый брюнет, Жуковский — фамилия. Везучий, как цыган».
Лен Андреевич Чешенко
Андрей Тавров: «Лен Андреевич Чешенко, отец, 1924 года рождения. Фотографию хранила мама, она обнаружилась в ее альбоме. Судя по всему, она была сделана в Сочи, в конце 40-х, где отец жил и работал в местной газете, которая тогда называлась, кажется, "Красная Звезда". На фронт он пошел из Ростовского университета, где учился на филологическом факультете. Командовал расчетом "сорокапятки", был ранен и контужен. Вернулся в университет, окончил его. С просьбой не отправлять снова на фронт особо одаренного студента, надежду русской поэзии, о нем ходатайствовали преподаватели. Дружил и учился вместе А. Ревичем, впоследствии поэтом-переводчиком и лауреатом Государственной премии, и поэтом Н. Доризо, писал стихи, которые, по рассказам мамы, учившейся там же, на факультете ценились намного выше, чем стихи поэтов-друзей. Распределен в Сочи, работал зам. отдела "культуры и быта" в газете. Через несколько лет совместной жизни родители развелись, но стихи и немногочисленные фотографии мама хранила, в том числе и ту, что прилагается. Умер от последствий ранения».
Ссылки по теме:
Бессмертный полк «Большой книги»