Текст: ГодЛитературы.РФ
Текст и обложка книги предоставлены издательством «Синдбад»
К первому президенту России, Борису Николаевичу Ельцину, как ко всякому политику такого масштаба, действовавшему на переломе эпох, как говорится, «есть много вопросов». Но к его жене вопросов не было ни у кого и никогда — даже у тех журналистов, кто ввел в оборот двусмысленное словечко «семья». Наина Иосифовна была семьей Ельцина безо всяких кавычек. Она просто и достойно, не впадая в крайности, тянула лямку жены пропадающего на работе прораба, директора завода, партийного функционера и наконец президента огромной страны. А теперь так же просто и достойно хранит о нем память.
Наина Ельцина. Личная жизнь. (Литературная обработка Людмилы Телень). — М.: Синдбад, 2017
Рядом с «первым»
В 1975 году Борис стал секретарем обкома, а уже через год – первым секретарем. В этой должности он проработал девять лет. Все эти годы область была одной из самых успешных в стране.
То, что он стал первым секретарем, не побывав вторым, редкий по тем временам случай. Но так сложилось. На пост первого Бориса рекомендовал Яков Петрович Рябов, когда его самого перевели в Москву. Рябов вообще очень ценил Бориса и, как мне казалось, был доволен его работой.
Это потом, спустя годы, он стал описывать свою работу с Борисом в Свердловске так, как будто никаких добрых отношений между ними не было.
<…>
О том, как обстоят дела в магазинах, Борис знал не по служебным запискам. Я, как и раньше, за продуктами после работы заходила сама. Домработниц у нас не было. Еду по-прежнему предпочитали самую простую. За деликатесами не гонялась. Не было такой потребности. Икры я наелась на всю жизнь еще в юности: папа привозил ее из Гурьева бидонами, и она нас спасала в общежитии, когда совсем нечего было есть. Что-нибудь вкусное мне удавалось привозить из командировок в Москву. Всегда заходила в Елисеевский, покупала копченую колбасу и сосиски. Обязательно заходила в магазин на первом этаже гостиницы «Москва» за карамелью и ирисками – в Свердловске их не было, а детям они очень нравились. Покупала глазированные творожные сырки в фольге – сейчас они есть в каждом магазине, а тогда были редкостью.
В Свердловске, заходя в магазины, всегда старалась запоминать, где что есть, чего не хватает, за чем стоят очереди. Рассказывала Борису. Он обычно отвечал: «Знаю». Действительно знал. Регулярно заезжал в гастрономы, чтобы своими глазами увидеть, что есть на прилавке. Разговаривал с людьми. Никакой охраны у первого секретаря обкома не было – только водитель.
У него был блокнот, который он оставлял на тумбочке у кровати. Если ночью какая-то мысль приходила в голову, включал лампу и записывал. Я поражалась этому: «Как же ты спишь, если у тебя голова даже ночью не отключается?»
Он только отмахивался. Как бы плохо себя ни чувствовал, рано вставал и шел на работу.
Однажды приехал из командировки по области с температурой тридцать восемь, и она продолжала расти. Я позвала нашего доктора Тамару Павловну Курушину и медсестру Валентину Корлякову, благо они жили в соседнем подъезде. Он им говорит: «Поставьте меня на ноги, чтобы я мог завтра идти на работу». Доктор его начала уговаривать остаться дома. Не уговорила. Сделала укол, дала таблетку, чтобы сбить температуру. Пока ждали результата, Тамара Павловна, Валентина и я пошли на кухню.
Тамара Павловна сказала: «Я как врач ничего не могу сделать». – «И я как жена не могу», – пожаловалась ей я. От бессилия у обеих на глазах были слезы. Я предложила: «Давайте хоть чаю с коньяком выпьем, чтобы успокоиться». Тамара Павловна была человеком с юмором: «Нет уж, давайте коньяку без чая». Так и сделали, правда, чаем все-таки запили. Наутро Борис даже не стал мерить температуру и, конечно, пошел на работу. Были случаи и похуже.
Как-то у него заболело ухо. Он заехал в поликлинику, надеясь на то, что дадут что-нибудь обезболивающее, и можно будет ехать в командировку. Но отоларинголог Зоя Сергеевна сказала твердо: нельзя. Борис, видимо, не отнесся к ее словам всерьез, поэтому вечером она пришла к нам домой. Уговаривала его не ехать: «Если воспаление перейдет на внутреннее ухо, придется делать операцию». – «Я не могу, меня ждут», – ответил Борис.
Утром уехал. Обычно он звонил из машины (в ней стоял радиотелефон): «Подъезжаю». Или его помощник звонил из приемной обкома: «Будет через пятнадцать минут». Так же и в этот раз. Хлопнула дверь в подъезде, я вышла на лестничную клетку. Смотрю, поднимается тяжело, одной рукой опирается на стену, другой держится за перила. А сзади идет водитель, пытается его поддержать. Я кричу сверху: «Боря, что с тобой»? А он только мотает головой. Бегу вниз и вижу, он теряет равновесие.
Всю ночь промучился от боли, утром поехал к врачу, и его срочно госпитализировали. Три дня решали, делать ли операцию. Воспаление развивалось, время было упущено. Операцию сделали, но не очень удачно. У Бориса не только ухудшился слух, но и остались проблемы с вестибулярным аппаратом – он даже ходил с трудом. Пришлось ехать в ЦКБ в Москву. Там он пролежал около двух месяцев. Полностью восстановить слух ему так и не смогли, одним ухом он слышал неважно, но вестибулярный аппарат привели в норму. Когда Борис стал президентом, немецкие врачи сделали еще одну операцию, и только тогда слух улучшился. Но и эта история его ничему не научила. Менять образ жизни он не собирался. […]
***
В те годы у партийных работников были особые привилегии. Но в Свердловске их было не так много, как в Москве. Госдача, спецполиклиника, путевки в цековские санатории. Этим мы действительно пользовались. Путевки брали обычно в Сочи или любимый Кисловодск. Ездили в Пицунду. С первой поездкой в Пицунду связана история, над которой мы долго смеялись. Но потом. А тогда мне было не до смеха.
Борис позвонил мне на работу: «Через три часа летим отдыхать в Пицунду». Какой отдых? Какая Пицунда? Борис всегда планировал наши поездки заранее, и я не привыкла к таким сюрпризам. И на этот раз мы думали об отпуске, но у Бориса все как-то не получалось по работе. А тут какое-то мероприятие отменили. А у меня своя работа, планы, техсовет через день. Я не представляла, как все можно бросить и улететь в отпуск. Разволновалась, даже слезы потекли. Стала возражать. Борис меня не дослушал: «Сейчас пришлю за тобой машину. Быстро договаривайся». Никогда раньше он за мной машину не присылал.
Конечно, я пришла к главному инженеру института, техсовет перенесли, и меня отпустили. Когда вышла из института, машина уже ждала. Приезжаю домой и вижу: Борис стоит перед раскрытым чемоданом. Обычно даже в командировки вещи ему собирала я. Выглядел он с рубашками и носками в руках довольно растерянно и очень смешно. Я расхохоталась, он – тоже. Быстро сама побросала вещи в чемодан. Когда в Пицунде открыли его, обнаружили два черных ботинка Бориса на одну ногу. […]
Как жена первого секретаря обкома я должна была участвовать в официальных мероприятиях. Хорошо, что по телевизору их редко показывали, в лицо меня в городе не знали, на улицах не останавливали. Могу, пожалуй, припомнить единственный случай, когда меня узнали. Еду в троллейбусе, на остановке вваливается толпа народа, сдавили так, что еле дышу. И вдруг слышу чей-то голос: «Жену первого секретаря не раздавите!» Видимо, кто-то знакомый ехал. Я выскочила на первой же остановке и остававшийся путь прошла уже пешком. На работу, конечно, опоздала.
Как-то раз ко мне в институт зашел председатель горисполкома Верхней Салды. Обсуждаем какие-то вопросы по проекту, и вдруг он меня спрашивает: «Наина Иосифовна, а вы не родственница нашего секретаря обкома?» – «Однофамилица», – ответила я. Встречаемся через полгода, а он мне говорит: «Видел вас в театре с Борисом Николаевичем. Вы сидели рядом и мило беседовали. А говорили – не родственница». – «Значит, родственница», – сказала я и быстро перевела разговор на другую тему.
Я по-прежнему работала в проектном институте. Как была главным инженером проекта, так и оставалась до нашего переезда в Москву. Наверное, когда Борис стал первым секретарем обкома, я подсознательно стала больше себя контролировать. Раньше, к примеру, я часто заходила к директору института обсудить разные проблемы. И не только те, которые касались моих проектов. У нас были прекрасные отношения, мы вместе учились в УПИ, были на «ты». Но теперь мне показалось, что мои слова и оценки могут быть неправильно истолкованы. Заходить к начальству я стала значительно реже. Это было настолько заметно, что однажды, когда мы вместе возвращались с работы, директор института спросил: «Что-то не так? Ты вообще перестала заходить…» Я отшутилась.
Через какое-то время после назначения Бориса я стала замечать, что во время проветриваний (по санитарным нормам нам полагалось открывать окна в рабочих комнатах дважды в день, и все выходили в коридор) мои коллеги стали чаще говорить о городских проблемах. Или, может быть, я сама стала больше обращать на это внимание. То, говорят, маргарин исчез из магазинов, то мыло пропало, то что-то не так в домоуправлении… Сначала я делала вид, что это меня не касается, а потом прямо сказала: «Я, дорогие мои, такой же человек, как и вы, и не могу решить эти проблемы. А Борис и так про них знает».
[…] Приходила из института, и, как у любой женщины, начиналась вторая смена – работа по дому.
Машиной Бориса я не пользовалась. На работу по-прежнему ходила пешком или проезжала несколько остановок на общественном транспорте. Единственное исключение – поездки на дачу. Туда ездили вместе с Борисом, а если он был в командировке, нас с девочками отвозили на машине.
Никаких помощниц по хозяйству у меня не было. Наш доктор Тамара Павловна, которая жила по соседству, ближе к ночи выходила гулять с собакой. И часто спрашивала у меня, когда же я сплю. «Два часа ночи, а у вас все свет горит», – удивлялась она. Обычно по вечерам я готовила дочкам еду на завтра. Потом допоздна приводила в порядок костюмы Бориса, поскольку считала, что на руководителе костюм всегда должен выглядеть безукоризненно. Иногда Борис не выдерживал – заходил на кухню и выдергивал шнур утюга из розетки: «Хватит, спать».
Я никогда не сдавала белье в прачечную. Мне не нравилось, что там стирают все вместе, – так, во всяком случае, делали в те годы. В том, что приходилось заниматься хозяйством допоздна, я не видела ничего особенного. И моя мама тоже домашнюю работу часто делала по ночам. Конечно, дочки мне помогали по дому – в основном с уборкой.
Я так привыкла поздно ложиться, что до сих пор не могу избавиться от этой привычки. Обещаю себе в одиннадцать лечь в постель, но каждый раз нахожу чем заняться и не замечу, как переваливает за полночь – читаю книги, листаю газеты, журналы, копаюсь в каких-нибудь бумагах. Знаю, что вредно, но поделать уже ничего не могу.
Никто в доме никогда не знал, что у меня что-то болит. Меня в семье считали самым здоровым человеком. А может быть, мне просто везло, и Бог не посылал мне боль, которую я не могла бы вытерпеть.
Готовить я всегда любила и умела. Как только вышла замуж, купила себе книгу «О вкусной и здоровой пище». Это была первая советская книга для домашних хозяек – она у меня жива до сих пор. На работе мы всегда обменивались рецептами, записывали их в специальные тетрадки, годами хранили. Мы пытались из того немногого, что было в советских магазинах, приготовить что-то вкусное. И это удавалось. […]
Борис к еде относился очень спокойно. Никогда не слышала от него: «Я это есть не буду». Ел все, что бы я ни приготовила. Но особенно любил, конечно, пельмени и жареную картошку. Сладкое вообще не ел.
Спецмагазинов в Свердловске не было. Но какие-то продукты можно было купить в нашей дачной столовой – мясо или, к примеру, конфеты «Метеорит» нашей свердловской фабрики, их все очень любили. Но мясо для пельменей я все равно старалась покупать на рынке. В магазинах любое мясо было редкостью. Это в Москве его можно было иногда купить в магазине. У нас же – только какие-нибудь полуфабрикаты, фарш или котлеты. Ну и при Борисе появились куры. Только на рынке с мясом проблем не было: дорогое, зато всегда свежее. Для пельменей и котлет нужно именно такое, а их у нас в семье все любили.
Пользоваться положением Бориса мне даже в голову не приходило. В Свердловске был салон для новобрачных, где продавали разный дефицит по приглашениям из ЗАГСа. На одном из дней рождения наших друзей зашел разговор об этом салоне. Моя сокурсница говорит:
– У меня родственница там работает. Рассказывает, все обкомовские жены туда ходят, а Ельцина – нет.
– Почему нет? – удивилась я. – Мы пытались там купить Лене туфли, когда она выходила замуж. Ее размера не оказалось – купили две подушки.
Я даже не знала, что жены партийных работников пользовались этим магазином безо всяких приглашений из ЗАГСа, чтобы купить дефицитные вещи.
Одежда, купленная по блату, в то время становилась чем-то вроде ярлыка. Как-то я познакомилась с милой женщиной – заместителем директора нашего свердловского ЦУМа, надо было срочно купить Борису костюм. Нас представил заведующий отделом торговли обкома партии. Через какое-то время купила в ЦУМе пальто и себе. Ни разу не смогла его в Свердловске надеть – многие торговые работники ходили в таких же. Если в город привозили партию, то она тут же расходилась среди своих. Ну и вообще я готовую одежду не любила. Всегда было что-то не так: то широко, то рукава длинные… Чаще всего шила одежду в ателье. Иногда, правда, что-то покупала в закрытых городах, куда ездила в командировки, – в Глазове и других. Там выбор в магазинах был лучше. Потом поняла, что и этого делать не стоит.
Как-то привезла из командировки в Глазов коричневый брючный костюм из кримплена и черное платье в розочку. Очень радовалась этим вещам – мы как раз собирались с Борисом в отпуск в сочинский санаторий «Россия». В первый же день пошли на танцы. Я в новом брючном костюме. Только заходим, вижу женщину точно в таком же. Ужас. Бросилась немедленно переодеваться А через несколько дней мы столкнулись с другой женщиной – теперь уже в одинаковых платьях. На этот раз посмеялись, познакомились. Оказалось, что она жена крупного партийного начальника из Киргизии и купила эти вещи в спецмагазине – в столицах союзных республик они были. Видимо, снабжала их та же торговая организация, что и закрытые города. В общем, после этого случая я больше не рисковала. Из готовых вещей носила только то, что покупала сестра в Германии. Она привозила мне два-три костюма, которых хватало на несколько лет.
Какие-то вещи мне привозил из поездок Борис. Удивительно, но всегда угадывал с размером. Говорил: «Попросил продавщицу с такой же фигурой, как у тебя, померить». Ладно платья, но угадывал даже с обувью.
Презентация книги - 5 июня в 18.00 в шатре "Нон/Фикшн"