Лариса Бесчастная, г. Волгоград. Музей Грина в Крыму
— Старый Крым! — объявляет водитель, и я выхожу из автобуса. Оглядываюсь: впереди станция, а сзади… там, в густой заросли кудрявых дерев, затаилось кладбище. Ну нет, туда я не пойду, по крайней мере сейчас. Рано ставить точку в моём путешествии тропами Александра Грина!
Решительно перехожу шоссе и вписываюсь в город, носивший до присоединения Крыма к Российской Империи имя Солхат, что по-половецки означает «Левая сторона». Наверное, речь идёт о левом бреге реки Леты, которая по преданию течёт под священной горой Агармыш. Кстати, Грин нередко забирался на эту гору, чтобы видеть море, по которому скучал в этих местах…
Июльский полдень. В городе на удивление малолюдно. Иду по улице Свободы, вглядываюсь в утопающие в зелени улицы: древность в них слилась с современностью. Добротные дома с глинобитными стенами прячутся за высокими заборами, зачастую выложенными из камня средневековых развалин, многие, включая «особняк» Грина, стоят на фундаменте древней кладки…
Пройдя четыре квартала, перехожу на улицу Ленина, некогда Екатерининскую. Воздух прозрачен, дышится и думается легко, тишина способствует сосредоточенности. Не зря во времена Екатерины II назывался сей град Левкополем, то есть «тихим городом», — но это пока не образовался Феодосийский уезд, после чего стали его называть Старым Крымом — созвучно с именем XIII века — Кырым, что переводе означает «ров, крепость». Был город и центром Золотой Орды, и «домом» султана Бейбарса, и могилой самозванца Мамая, и местом отдыха караванов Великого шёлкового пути.
Сворачиваю на улицу Пушкина, разглядываю угловой дом: осовременный, не тот, где семья Грина снимала угол. До музея совсем близко, иду туда, ведомая мыслью: тут ходил Грин. Бывали в Старом Крыму и другие гении: Паустовский, сёстры Цветаевы, Волошин, Мандельштам, Чичибабин, Друнина, Каплер, Всеволод Рождественский… да и художники тут живописали! К примеру, Богаевский и Айвазовский. Интересно, что маринист расписывал иконостас армянской церкви, только не уцелел он… вот она улица Либкнехта! Теперь направо, два квартала ещё...
Приехал Грин в Старый Крым в ноябре 1930 года по совету врачей, заподозривших у него туберкулёз. Почти два года семья мыкалась по квартирам и лишь месяц жила в своём «особняке», купленном за пятьсот рублей после продажи женой Грина своих часов.
Дошла! Маленькая аккуратная белая мазанка в цветущем саду за зелёным забором. Открываю калитку и ненадолго замираю, погружаясь в давность. Фотографирую памятник Грину работы Татьяны Гагариной, клумбу, двор, калитку… теперь — в дом!
С первых шагов погружаюсь в затерянный мир Грина. Экспозиция музея скромная, но доверительная соответствием всей жизни романтика-аскета. В «усадьбе» кухня и две маленькие комнаты. В одной из них витрина с рукописями, книгами и другими вещами семьи, на стенах фотографии и картины. На столике у окна — самовар и статуэтка Грина с беркутом на плече, на окне подсвечник и цветы. Всматриваюсь в каждую вещь и в идеально ровные целеустремлённые строчки на потемневших листках. Почерк Грина… сердце теснит…
Задерживаюсь у картин севастопольца Адеева, изучаю карту его Гринландии. Напоследок долго стою у книги в синем переплете — «Автобиографическая повесть» Грина, его последняя радость. Наполняюсь печалью и перехожу к мемориальной комнате. Входить в неё не разрешается, но она хорошо просматривается через барьер: последнее ложе Грина, белые стены с портретом Эдгара По и ломберный столик в углу. На нём чернильница, подсвечник, пресс-папье, две фотографии. У фото Нины Николаевы статуэтка собаки. Это их семейная тайна: Грин считал, что собака похожа на него, и даже часто подписывал свои письма жене: «Твой верный Трезор». И, бывало, шутил, что собака укоряет его, когда он бездельничает, и помогает сосредоточиться при обдумывании сюжетов.
Перевожу взгляд на дерево за окном и цветущую клумбу — такой же пейзаж рассматривал Грин в июльские дни угасающей жизни. Вспомнился эпизод из его рассказа об умирающем кочегаре, которого посадили у окна, и тот, глядя на холмы и полевые цветы, вобрал «кровоточащим обрывком лёгкого последние глотки воздуха».
Будто почуял Грин свою смерть! Тот день, когда спрячется сочная алыча в пышной листве, поймав последний задушенный вздох его: «Помираю…» А ведь надеялся, что напишет столько рассказов, сколько плодов даст посаженное им дерево…
Пообщавшись с «берегинями» музея, полная впечатлений, я усаживаюсь на лавку в саду заднего двора.
Ах, Александр Степанович, как сурова и коротка жизнь! И вещи, и посаженные вами деревья пережили вас! И алыча у вашей могилы плодоносит и помнит, как много людей пришло на похороны, — но не было среди них ваших коллег. Одни затерялись в толпе ваших гонителей, другие просто не смогли. Правда, Паустовский приезжал сюда через два года, познакомился с вдовой, пообщался с псом Тобиком, ослепшим от горя после смерти хозяина, и поклонился вашей могиле. Да и потом вместе с Олешей озаботился изданием ваших творений. Он всю жизнь был верен вам и жил на этой улице.
Но к нему я схожу в следующий раз. Сейчас я с вами…
Все работы шорт-листа здесь.