Мария Еремень, г. Берлин, Германия
Чудо обыкновенное
Мариус Рождество не любит. Он говорит, что Рождество могут любить только дети, а у взрослых от Рождества одна головная боль.
Выходит, что у Мариуса рождественская головная боль аж дважды в год, потому что мы с ним справляем и немецкое, и русское Рождество. На немецкое идем к его семье, а на русское - к моим друзьям.
Я иногда думаю, как он может не любить это время. Он же художник! А рождественский месяц такой живописный. Столько в нем огней, цветов, ароматов. Как же не любить!
Одни рождественские базары чего стоят. Их в Берлине десятки. Взять хоть базар на площади Жандарменмаркт с его белыми шатрами и стеклянными витринами или базар в Шарлоттенбурге прямо напротив дворца, где можно попробовать всякие старинные блюда, которых теперь нигде не отведаешь.
В районе Пренцлауерберг во дворе бывшей пивоварни мой любимый базар. Представьте только, обширный кирпичный двор старой пивоварни, а в этом дворе выстроен базар, как маленький городок из деревянных домиков-избушек. В домиках сидят торговцы яркими шарфами, серьгами из всякого стекла и камней, разукрашенной посудой и бог знает какими еще товарами и подарочками.
На каждом шагу поджидает какая-нибудь вкусность. Парочки стоят у столиков и делят пятнистые, словно в родимых пятнышках, блинчики с повидлом. Дети несут насаженные на палочки сахарные яблоки; эти яблоки такие красные, такие лакированные от сахара, что похожи на елочные шарики. Даже не верится, что их можно укусить.
На рынке веселье. Люди балагурят в толкотне. Смеются и то и дело поднимают кружки. Кружатся карусели, весело позвякивая цепями. Где-нибудь на сцене дети поют рождественское «Снежинка, белая юбочка, когда ж ты прилетишь!» Бабушки фотографируют внучков у кукольного вертепа и у елки.
Вокруг пахнет пряностями. В руках у людей дымятся кружки с рубиновым глинтвейном. Лица веселые, благостные. Все дышит ожиданием святой ночи. Всякие горести, страхи да печали остались за воротами базара. Покой.
Чем только Мариусу не угодил этот волшебный праздник? Тут мне вспоминается его мама, и все фантазии о елках, вертепах и сахарных яблоках рассеиваются, словно дым.
Рождество - семейный праздник. Из песни слов не выкинешь, как говорится. А из Рождества не выкинешь родственников. Их у Мариуса много, но празднуем мы только у его мамы, у Моники.
Мама Мариуса довольно молодая. Ей еще и шестидесяти нет. Она когда-то оказалась под впечатлением от моды тридцатых годов, поэтому выглядит, как журналистка с картины Отто Дикса: короткая мальчишеская прическа, фиолетовые губы и глаза с безумием. Характер у нее ломаный, непостоянный. То она шумная, смешливая, то вдруг сущий Пьеро со слезой на правой щеке. Считает себя вдовой, хотя бывший муж ее жив. Живет одна в огромном особняке на озере Ваннзее вместе со своей собачкой.
Вы только не подумайте. Я против его мамы ничего не имею. Моника славная женщина. Она хоть и сумасбродная особа и в некотором смысле подруга Бахуса, но женщина она неплохая. Незлая женщина.
Только каждое Рождество в ее доме - это катастрофа!
Во-первых, она из страшно богатой семьи, поэтому все ее родственники безнадежно перессорились, но она их все равно зовет праздновать каждое Рождество. Они все являются стиснув зубы. А Моника, как я уже говорила, с Бахусом на легкой ноге и в подпитии начинает всех мирить. Обязательно ляпнет что-нибудь, так что половина гостей еще до двенадцати сбежит.
Во-вторых, Моника дарит неприлично дорогие и совершенно бесполезные подарки. Она знает, что мы с Мариусом живем вдвоем на мою аспирантскую стипендию, но это не мешает ей дарить нам антикварные зеркала или дорогущие парфюмы, составленные эксклюзивно для нее. Что нам делать с этим добром?!
В-третьих, у бедной Моники под Рождество вечно случается личная драма. Иногда по ее вине, а иногда и по чужой. Несколько лет назад мы собрались у нее на рождественский ужин. Все приехали. Дядя с тетей, бабушка, Мариус, его старший брат, жена брата, подруга из Штутгарта, крестница из Гамбурга. В общем, собрались, сидим за столом и ждем отца семейства. Ждем папу. Он сказал Монике утром, что поедет в универмаг КаДэВэ докупить шампанского, и пропал. То Рождество Моника встретила в обмороке, а мы в полиции, потому что папу пришлось искать, как в детективе. А он, как оказалось, ничего никому не сказав, укатил в Альпы с любовницей.
В этом году по обыкновению мы собирались к Монике на рождественский ужас, то есть ужин. Другого мы и не ожидали.
- Ты сказала ей, что нам просто нужно денег на замок? - в очередной раз спросил Мариус, который резкими движениями завязывал себе галстук. Так резко, что мне казалось, он хочет им удушиться.
- Да, Марик. Сказала.
- Ты ей хорошо объяснила, что у нас полетела дверь и что квартира с моими картинами стоит нараспашку?
- Здесь кроме твоих картин и мои вещи есть, между прочим, - сказала я обиженно.
- Вера, ты знаешь, о чем я. Картины обещаны двум галереям, если их сопрут, мне два года придется выплачивать неустойки. Так ты ей сказала?
- Марик, что не надо зеркал и столового серебра, я ей сказала. Но гарантировать тебе, что ты не получишь в подарок персидский ковер, который нам некуда будет положить, или щипцы для завивки локонов девятнадцатого века, я тебе не могу.
- А что ты ей еще сказала?
- Попросила либо подарочный сертификат в стройтовары, либо просто денег на новый замок.
- А что она ответила?
- Что могла ответить Моника?! - я сделала мину а-ля «как будто ты сам не знаешь».
- Что? - Мариус посмотрел на меня с неподдельным удивлением.
- Спроси Мариуса, он будет картошку или клецки на гарнир! Вот что она мне ответила.
У Моники уже все были в сборе. Она в оранжевом боа и с бокалом шампанского поприветствовала нас громким смехом и призывами поторопиться к столу, а то гусь улетит!
Мы положили наш скромный подарок, по форме которого можно было догадаться, что это картина Мариуса, под елку и сели за стол.
На столе у Моники всего было много. Это была, как говорится, поляна. Цветы, кристаллы, бокалы, свечи, гусиные ноги, пестрые салаты, снова цветы, бутылки, закуски. Когда все уселись, за этим изобилием даже толком нельзя было разглядеть гостей. Моника была во главе стола. Ее место я угадала по дымку сигареты, поднимавшемуся к потолку и улетавшему в сторону праздничной елки.
Загремела посуда, заездили ножи, чавканье, хруст. Моника не ела. Она только пила и курила.
- Доедите и будем открывать подарки, - сказала она и пустила в воздух колечко дыма.
- Мама, мы с Беттиной уедем до двенадцати, - с набитым ртом сказал Генрих, старший сын. - Мы заедем за подарком завтра.
- Дожили. Детям не хочется смотреть подарки, - хмыкнула Моника и пустила очередное колечко.
- Мы и так рады видеть тебя, Мони! Без подарков, - оправдывалась толстая Беттина. - Правда, Генрих?
Генрих равнодушно жевал мясо и промокал губы льняной салфеткой. Тут бабушка, которой было точно под девяносто, принялась поправлять в ухе свой слуховой прибор, отчего тот завизжал как сирена. Все вздрогнули. Крестница из Гамбурга выронила бокал. А бабуля ничего. Прочистила ухо и заговорила, помахивая вилкой:
- Мони, признаться честно, ты не мастак делать подарки.
- Спасибо, мама, - обиженно посмотрела на нее Моника и опустила руки под стол. - Я дарю не подарки, а чудеса. Такая у меня прихоть. У всех представление о Рождестве какое-то… стандартное. А у меня необычное.
В необычности ее представлений не стоило сомневаться. В прошлом году она пожертвовала кучу денег одной художественной галерее и подарила Мариусу свидетельство о пожертвовании со словами: «Вот гляди, как я помогаю художникам!» И это в год, когда мы сидели кругом в долгах.
- Я просто хочу, чтобы каждое Рождество вам запомнилось! - сказала Моника.
- А я потом весь год пытаюсь его забыть, - пробормотал Генрих.
Генрих с женой уехали сразу после ужина, а оставшиеся пошли в комнату, где располагалась елка.
Началась комедия с подарками. Когда очередь дошла до Мариуса, он сидел, сжав руки в замок, и мысленно молился.
Моника торжественно протянула ему завернутый пакет размером с подушку. Мариус порвал подарочную бумагу, и в его руках оказался пакет, туго набитый какой-то сушеной зеленью.
- А это тебе, Мариус, для вдохновения! - произнесла Моника с лукавой улыбкой и засмеялась, а потом жутко раскашлялась от своих сигарет.
Мариус тоже рассмеялся, а потом вдруг на глазах у всех заплакал.
- Что ты, Мариус, дружок? - спросила Моника.
- Ничего, мамуля, это я так! От счастья!
Мы переночевали у Моники на втором этаже. Мариус перед сном повертел пакет в руках.
- Знаешь, что это? - спросил он у меня.
- Догадываюсь. Как только ей пришло такое в голову! Ты и сигарет в рот не берешь. И потом это настоящий крими…
- Это крапива. Обыкновенная сушеная крапива для отвара. На пакете этикетка есть. Посмотри, - с этими словами он протянул мне мешок.
- Пошутила Мони. Нечего сказать.
- Крапива обыкновенная, - повторил Мариус и заснул.
Мы уехали домой утром до завтрака. В нашем подъезде Мариус посмотрел на зеленый пакет и сказал со вздохом:
- Пойду выброшу эту крапиву и постараюсь забыть это Рождество.
Он пошел к помойкам во двор, а я наверх.
Не прошло и нескольких минут, как я распахнула окно на лестнице и закричала Мариусу, который копошился у мусорных ящиков.
- Мариус, беги сюда! Тут что-то невероятное!
А он смотрел снизу как-то особенно радостно и тут же поспешил ко мне.
Мы стояли у нашей двери и ахали! Дверь была новая, и на ней висел венок, обмотанный оранжевым боа.
Вытряхивая траву в помойку, Мариус нашел в ней связку ключей с большим брелоком и такую записку:
«Дорогие Мариус и Вера, в этом году я решила подарить вам обыкновенное чудо! Не обижайтесь! До следующего Рождества!»