Текст: Сергей Цевменко
Фото с сайта natsbest.ru
Студент семинара прозы Литературного института, мценский житель Сергей Цевменко продолжает читать «новую русскую прозу», выпускаемую в авторских сериях. На сей раз речь идет о выборе Валерии Пустовой, заведующей отделом критики журнала «Октябрь».
Евгений Эдин. «Дом, в котором могут жить лошади»
М.: Эксмо, 2018
Серия «Критик Валерия Пустовая рекомендует»
Евгений Эдин, как следует из аннотации, родился в 1981 году в г. Ачинске Красноярского края. Работал сторожем, актером, журналистом, радиоведущим, давал уроки игры на гитаре, был стипендиатом Министерства культуры России и помощником министра сельского хозяйства и продовольственной политики Красноярского края.
Его книга оказалась сборником произведений, уже отчасти известных по публикациям в литературных журналах - «Новый мир», «Октябрь», «Урал» и т. д.
Этот автор — из числа тех, кто стремится донести до читателя глоток жизненной правды. Его герои пытаются ухватить мгновения настоящего. Им за тридцать и в редких случаях — за сорок. Все они живут в одном и том же городе, видят те же дома, деревья с искривленными ветвями, ходят по виадуку, который кажется бесконечным. Они отражаются в окнах, сливаются с ним.
У героев — кризис; так, герой рассказа «Ракета и мост» хочет двигаться не как его жена — «вверх и вперед», а «внутрь и вширь».
Прошлое постоянно оживает, проходит где-то рядом. Герои ищут чуда в настоящем, но оно оказывается лишь бледным отражением прошлого.
В заглавной повести-телеспектакле (авторское жанровое определение) герои опаздывают к чуду, грезят наяву, тоскуют, пытаются вернуть прошлое, обмануть время, перебегая на красный…
По сюжету — это история о молодой паре, которая всю повесть ищет съемное жилье, чтобы начать свою жизнь, но так и не находит. Девушка знакомится с отцом молодого человека, который не живет с семьей. Она пытается понять его, но возможно ли это? Сентябрёв (такова его фамилия) — личность странная: бывший актер (его постоянно называют именем какого-нибудь известного актера), «пропавший в зазеркальной реальности между своих фантазий и микросхем», телемастер, который обманывает своих клиентов, забирая из их телевизоров золотые детали. Однажды он все же пытается перемотать пленку, вернуться в семью, подарить сыну его детскую мечту, исполнить свое обещание. Но сын так и не принимает отца:
Гера был способен светить только отраженным фосфорным светом отца на компасных стрелках, притворившихся настоящим чудом.
И никакого дома с лошадьми быть не могло. Все оказалось призрачным, иллюзорным. К концу повести становится грустно, потому что оказывается понятен ее трагический исход…
В книге есть еще одна повесть — «Танцы». Все начинается в танцевальном кружке.
На нас влияет то же самое, что и на жителей каменного века, думал Павел. Те же примитивные страсти, ритмы... Мы добровольно, легко и охотно опьяняемся ими, отказываясь от разума и воли.
Героя терзает измена, которую он допускает впервые.
Она поднималась и покидала комнату, бесшумно прикрывая дверь, и тогда его охватывала жгучая вина, он ощущал в душе воронку в том месте, где раньше за идиллическим заборчиком пестовалось его самодельное чувство к ней, прививалось бережно, как дичок, чтобы со временем выросло большое раскидистое дерево любви, в тени которого будут играть их дети и дети их детей.
Особенно — после посещения похорон участника их танцевального кружка, где он задумывается о смысле жизни, чувствует, что перешел на какой-то этап — молодость ушла.
Он не думал о том, чтобы расстаться с Любой и начать жить с Анной — втайне Анна пугала его, потому что влекла к некой явно ощущаемой им бездне, — и вспыхивали перед глазами черные пиявки на белом лице Снеговика.
В итоге героиня оказывается лишь блеклой картинкой, отражением в стекле…
…Павел чувствовал приливы глубинной тоски, будто был уже мертв, недвижим и смотрел на прокручиваемой пленке историю своей жизни, где он был только безвольным персонажем недоброго автора, безжалостного энтомолога, коллекционера мертвых бабочек, — и не было никакой возможности сорваться с цепких крючков, выбраться из поворотов придуманного сюжета.
Евгений Эдин щедр на описания, иногда они могут показаться чересчур натуралистичными, дикими, но всегда крепко срастаются с сюжетом. Сочные эпитеты всегда достоверны, никогда не случайны.
Лес двинулся и начал набирать скорость, пока перед глазами не слился в сплошную стену с мелькающими ветвями, листьями, благодатно травянистой, вегетариански бесстрастной массой, лишенной крови и способности к мясному, острому страданию.
Удивляют детали; автор внимателен к их изображению — всегда живые, емкие, точные, словно вырванные из действительности.
Рассказы не похожи друг на друга. Они разноплановые. У них разные настроения, разные смыслы. Они будто бы написаны разными людьми: точка видения постоянно меняется.
Истории почти всегда не получают желаемого развития, они куда-то проваливаются. И герои остаются на месте, наедине со своими мыслями и какими-нибудь картинками бытия: холмами, деревьями, мостом, окном. Цельным рисунком вырисовывается не внешняя жизнь, а внутренняя — сам человек, его мир.
Миражный возраст
Рассказы и повести Евгения Эдина – красноярского писателя из тридцатилетних – интригуют нас, будто изображение одной известной оптической иллюзии: нарисованы ступени, мы взглядом следуем по ним, будто идем, и – теряемся, оказавшись в начальной точке пути. Куда же вели они: вверх или вниз?
«Бесконечная лестница» Лайонела и Роджера Пенроузов была бы отличной иллюстрацией для этой прозы – пусти по ней шагать героя Эдина. Схематичный рисунок-головоломка обретет вдруг приятную наполненность – спелым светом августовского вечера, дыханием сырого леса за городом, обеденным теплом кухни, где собралась семья. Человек как будто дошагал до цели и берет паузу: герои Эдина встречаются нам в расслабленные минуты релакса и интима, на шоу и танцах, на прогулке и по дороге домой. Теплые, размягченные, размечтавшиеся – не подозревающие, что вот-вот их настигнет и подстегнет ловушка, задуманная автором.
И герой вдруг – задумается, собьется с размеренного хода.
Вверх или вниз? Куда пришел я вот такой, как сейчас: при пиджаке и разменянном тридцатнике, финансовой независимости или проваленных амбициях, опасной любовнице или скучном женихе, со страстной мечтой о ребенке или совсем выросшей дочерью, в съемной хате или большом доме на всю семью, – ну так куда же пришел я: к исполнению желаний или полному фиаско, к стабильности или рутине?
К себе я шел, короче, или от себя?
Герои Евгения Эдина меряют пройденный путь вещами конкретными – но смотрят на них из какого-то мечтательного далёка.
И было бы проще всего сказать, что это не окончательно отпущенная юность оценивает, стоило ли потратить ее на обретение таких вот плодов зрелости.
Нет, проза Эдина сталкивает не поколения и не этапы жизни, а ее стихии.
Среды обитания.
Говоря образами из его рассказов – «глину» и «ветер прерий».
Герои вязнут старыми сапогами в «красной глине» – а волосы их растрепаны «ветром прерий». И всякий разумный читатель поймет, что «глина» реальна и героям сильно докучает, а «ветер прерий» – удачно найденная метафора и героев никак не выручит.
Однако в этой прозе реальность и метафора – равно достоверны.
И вот она, «бесконечная лестница» Евгения Эдина: совмещение вязкой правды с воздушной мечтой.
Тонкая, литературными средствами созданная иллюзия, что человек может проживать разом две жизни: реальную и воображаемую, – как будто идти одновременно вниз и вверх.
Напрасно в рассказе «Кнапнугель», где невесомо подует «ветром прерий», жена возразит, что ничего подобного не было, апеллируя к своему статусу главного свидетеля, – все равно ее муж живо припомнит, как на свадьбе подрался, а потом умчал с невестой на мотоцикле.
Напрасно и в центральной повести книги – «Доме, в котором могут жить лошади» – девушка пытается вывести на чистую воду отца своего жениха. Мерцающий человек, живая городская легенда, кто он: актер по жизни или аферист, сказочник или неудачник? Аргументов в повести наберется для любой версии, но важнее ответить на другой, куда менее очевидный вопрос: почему именно в ускользающем присутствии этого инфантильного враля девушка наконец чувствует себя готовой к настоящим поступкам и взрослым решениям?
Задумаешься тут и сам, что же важнее в зрелом возрасте: как следует укорениться в жизни или научиться ускользать от всего, что держит на месте?
Вниз или вверх, взаправду или в мечтах, осесть или оттолкнуться – из литературной ловушки Эдина нет определенного выхода. Это проза перехода, остро внимательная к зыбким, перекатным состояниям жизни, к моментам выбора.
Эту книгу хорошо открыть, как окно в нагретой, заставленной, давно обжитой комнате. И вспомнить, что свежесть чувств – награда рискующих и уязвимых, а новизна обстановки оплачивается неуверенностью в завтрашнем дне.
С Евгением Эдиным приятно оказаться в начальной точке пути, сколько бы ни прошел. Ощутить, как в каждом возрасте, периоде, моменте жизни открываются разом две перспективы: роста – и кризиса, взросления – и пригасания юности, стремления к дразнящей новизне – и внезапной печали о том, что, казалось, давно наскучило.
С ним удастся побыть опять невзрослым, незрелым, неуверенным – а значит, готовым к кульбиту в ветре прерий. К странному, мечтательному, свободному повороту сюжета, которого вы боялись, но хотели просить.
Иначе – другой поворот, назад, и будем, как герои Эдина, маяться чувством вины, ошибки, мучиться, что обознались насчет себя: обманулись в любви, разминулись с настоящим предназначением. В книге есть возможность и для такого выбора. Но нет за него наказания и искупления.
Проза Эдина музыкальна, ритмична. И дело не только в коротком поэтическом дыхании фраз, выразительности и причудливости образов – музыка этой прозы лежит глубже слов, пронизывает само мировосприятие автора. Благодаря ему и мы начинаем вслушиваться в нюансы и переклички, в нежные оттенки и текучие настроения, которыми здесь выражены широкие развороты судьбы.
Такое, музыкальное восприятие жизни исключает суд над ней. Вина и разочарование здесь не убивают, а примиряют – с самой человеческой природой, которая обречена тянуться к идеалу и никогда не обладать им.
Состояние перехода и неопределенности, ставшее главным сюжетом рассказов и повестей Евгения Эдина, открывается нам как ключевое. Жизнь и есть переход, и только тот живет по-настоящему – кто познал и принял эту ее открытость вероятностям и незавершенность на любом этапе пути, и вечную свою вину перед не исполнившейся мечтой, и разлуку с не воплощенным идеалом.
И ощутил, что зрелый возраст поэтому – всего только оптическая иллюзия.
Валерия Пустовая