* * *
коридор кончается бесконечностью,
за которой стоит звезда.
ты сидишь, дуреешь с какой-то нечистью,
как давно ты попал сюда?
да и как сидишь — взад-вперед болтаешься
от двери до другой двери.
говорят, что и та бесконечность — та еще,
и звезда — с темнотой внутри.
и пока ты ждешь, не подходит очередь,
не оставить ли все как есть,
раз не станут там ни любить, ни потчевать?
ты заходишь. и вот я здесь.
* * *
Клементине Ширшовой
мы вылеплены из снега —
снегурка и снеговик.
мы ждем середины века
и в той середине — миг.
пускай этот миг недолог,
но в сердце его — жара.
стоим в окруженье елок,
"родная, жива?" "жива".
обклеванный нос морковкой
незрячие угли глаз.
не сманивай нас обновкой,
спаси и помилуй нас.
пусть тем, кто за нас в ответе,
воздастся по их трудам.
мороз, выбегают дети,
а я тебя не отдам.
* * *
кофе в пластиковом стакане
исключительно дармовой,
а душа в самом деле камень,
так что я не вернусь домой.
где твой дом, никогда не знаешь,
вот и выбери, правдоруб, —
там, где предки легли как залежь,
или там, где живешь как труп?
хлеб изгнанья? но ты не Бродский.
эмиграция, кофеек.
а ночной самосуд сиротский —
экий все-таки экивок.
* * *
лежать и вспоминать сюжеты книг.
устроить на обочине пикник,
сплавляться по реке с бездомным другом,
в три года втиснуть пятилетний план,
спасти землян от инопланетян,
бороться с неопознанным недугом.
в знак дружбы подарить индейцу скальп,
обжить пещеру на вершине Альп,
не избежать проклятья фараона,
спасти блондинку, оживить врага,
убить блондинку и уйти в бега...
ну что, опять проспал, наследник трона?
* * *
А.С.
портативная пишущая машинка
с западающей клавишей, черт возьми,
вот бы мастер узнал, что твоя начинка
не достойна дотошной его возни!
я имею в виду не себя, конечно,
хоть и я прозреваю твое нутро:
там действительно холодно, там кромешно,
но зачем там, где клавиша " ", мертво?
ты красивая рухлядь, металл и пластик,
так зачем барахло я несу в ремонт?
тонкий мастер починит, и будет праздник.
а вот мне – кто мне _______ мою вернет?
* * *
лицо, заросшее щетиной,
заржавевшее невзначай.
как из дитяти стать детиной,
а из детины... изучай.
летейская библиотека,
тяжелый взгляд из-подо лба,
по лбу прошелся коготь века,
что называется, судьба.
так и деревья, худо-бедно
сухой покрытые корой,
растут в себя, а их бесследно
касается снежинок рой.
* * *
молодость смеется на морозе,
старость шею кутает в кашне,
в секонд-хендах роется в привозе,
вечер отдает презренной прозе,
обживает страшное во сне.
вот очков надломленная дужка,
кот плешивый, свитер шерстяной
и для друга рядом раскладушка.
старость не стоит и равнодушно
молодость обходит стороной.
* * *
начни вводить свои войска
и выводить войска
повсюду здесь печаль-тоска
кому она близка?
в окне рассвет-закат-рассвет
не раз не два воспет
но как сказал один поэт
пора оставить след
следы ботинок сапогов
на родине снегов
и вот уже не до следов
ни до каких стихов
простимся на передовой
осеннею порой
а что стою перед тобой
так это не впервой
* * *
растения из сада Прозерпины,
фиалка, ирис, роза, гиацинт,
в руках у смерти полные корзины:
цветочный мир — цветочный геноцид.
срезать живое — горестный обычай,
тем горестней, когда оно в цвету,
но разве у растений нет отличий
от девочек, играющих в саду?
* * *
это запах оседлости,
бархатный запах трав,
это в старости в целости,
молодость закопав.
это в сумерках Сенека
пишет тебе письмо,
это мерзость из телека —
лишь бы узнать число.
это вечности кузницу
здравнице предпочесть,
это выйти на улицу
и на скамейку сесть.
* * *
Юрию Рыдкину
если в верхних слоях атмосферы
одинокие твари летят,
здесь на дачном столе из фанеры
два стопарика, сало, салат.
это все нам досталось до срока,
и когда он настанет Бог весть,
но уже прилетала сорока,
душу вынула, нет бы поесть.
холодила и в воду глядела,
а потом помавала крылом,
это песенка, это полдела,
но не дело в прогнозе кривом.
нам положено счастье без меры
и уверенность как результат.
в запредельных слоях атмоферы
одинокие твари летят.
похоронный блюз
(из Уистена Одена)
останови часы, забудь про телефон,
дай псу сочнее кость, и пусть уймется он,
пусть не звучит рояль и стихнет барабан,
и пусть выносят гроб, и пусть аэроплан
мятущийся, помочь не в силах тишине,
чтоб знали все, «он мертв» начертит в вышине.
пусть голубь в пух и прах свою запрячет грусть,
не сносит черный цвет регулировщик пусть.
он был мой север, юг, восток и запад мой,
и шестидневный труд, и славный выходной,
и ночь моя, и день, и вот, его обняв,
я думал, быть любви всегда, но был неправ.
на что теперь смотреть? считай, что я незряч.
все звезды погаси, луну и солнце спрячь,
сотри леса, моря на миллиарды лет,
отныне ничего хорошего в них нет.
* * *
как буднично все это происходит —
все эти люди, хлопоты, венки,
а ты не в черном и не по погоде,
да ты с ним бегал наперегонки!
а помнишь, в глубине чужого сада
играли в прятки, ели виноград...
теперь не плачь, по правилам не надо,
он спрятался, и ты не виноват.
* * *
призраки по квартире
бродят туда-сюда
жизнь дважды-два четыре
морок и суета
но нелегко и в смерти
мерзлая горсть песка
и как на этом свете
так и на том тоска
в комнате в коридоре
в кухне пугать кота
если бы знать, что вскоре
если бы знать куда
* * *
поезд едет по эстакаде,
запах водорослей в купе.
что ни пей, при любом раскладе
выпадает пиковый туз.
как там в Библии? не укради,
но на столике канапе,
мелкий бес из моей тетради
только-только вошел во вкус.
проводница не вяжет лыка,
но зато защитила честь
от китайца, меня, таджика
(убеждения не ясны).
ах ты Господи, Анжелика,
неужели и вправду есть?
все от мала и до велика
фантастичные видят сны.
можно выйти на полустанке,
можно в тамбуре втихаря
причаститься вонючей склянке,
экий молодец удалой!
я женился на иностранке
и, по-честному говоря,
проводницу приплел по пьянке.
пьянка в поезде. путь домой.
дом культуры
I.
Алексею Третьяку
председатель колхоза
довезет до райцентра,
а потом через площадь пешком.
в дом культуры с мороза,
полчаса до концерта —
и стоишь, человек со стишком.
круговерть у палаток
овощей, секонд-хенда,
у лотков черт-те с чем толчея.
дым отечества сладок,
и талдычишь у стенда:
«воздух — чей-то, а горечь — ничья».
чай со вкусом пластмассы,
пустота чебурека —
наслаждайся, не стой москвичом.
снова точишь балясы,
а судьба человека —
в мельтешне узнавать что почем.
выбирать: или-или,
крыть забористо цену
или что там стоит на кону.
но уже объявили,
выползаешь на сцену
и читаешь — не видишь кому.
II.
Жене, Олегу, Оле
мимо райисполкома,
мимо ЗАГСа и церкви,
мимо частного сектора — вниз.
как смешно и знакомо
скоморошество в центре,
жаль, никто не попросит на бис.
ты вернулся к пенатам
ради эксперимента,
а припомнил столичный музей,
где торчал экспонатом,
но сбежал с постамента,
с глаз долой погрустневших друзей.
испугали глубины
светового колодца
или светом насытился впредь,
но свистулька из глины —
это все, что дается,
чтобы высвистеть и просвистеть.
пять минут на маршрутке,
остановка у школы,
а потом по деревне пешком.
шутки и прибаутки —
чтобы правду скрыть, что ли?
скоморох. человек со стишком.
* * *
шесть соток фамильного сада
луна освещает, но мне
немного по совести надо,
и этого хватит вполне.
сидеть на ступенях веранды,
смотреть, как сгущаются: тьма,
и жизнь, и ее варианты,
и прочие игры ума.
* * *
упадешь с велосипеда,
будешь плакать.
такова на вкус победа,
правда, пакость?
покорежены колеса,
в кучу спицы,
и посматривают косо
очевидцы.
и не светятся в грязище
катафоты.
но глазищи! но глазищи
той, в кого ты...
* * *
ни поздний Блок,
ни ранний Мандельштам —
никто не бог
и не поможет нам.
а если так,
не лучше муравья
твой Пастернак,
Цветаева твоя.
но что за страх
велит за будь здоров
топтать в сердцах
великих муравьев?
* * *
а те, с кем ты чаевничал над бездной,
допили чай.
ты самому себе твердил, что бездарь,
так получай.
пустынный стол, расколотые блюдца,
бычки, зола…
ты жаждал стихотворного уютца?
твоя взяла.
* * *
за гаражами, где бомжи пьют водку,
и начиналась молодость моя.
ты показала мне себя за сотку
среди металлолома и старья.
прошло немного времени, и снова
мы встретились на этом пустыре.
летел снежок на Рождество Христово,
и зябко было горькой детворе.
куда меня с тех пор не заносило —
в поля чудес, чащобы бытия...
я должен был сказать тебе "спасибо",
и я пришел, но не было тебя.
* * *
мертвая Беларусь,
как я тебя боюсь!
только глаза открою —
ты уже тут как тут,
ищешь какой-то «кут»,
как мне с тобой такою?
есть у меня мечта:
вместо мечты — места
разные, дорогие,
а у тебя из глаз
льется мертвящий газ
с запахом ностальгии.
я не такой как ты,
но затянув жгуты,
как оживить искусство?
утром дубинкой бей,
вечером дай рублей,
и не расти капуста?
днями с тобой делись?
рядом с тобой молись
соли и караваю?
вот он — чырвоны кут.
я расслабляю жгут
и глаза закрываю.
* * *
бездействие как деяние,
пускай себе и орла,
и белое одеяние,
скрывающее крыла.
пока не в суме, не в коробе,
и молодость в их телах,
пока остальные голуби
не знают о вертелах.
* * *
поджидая Нину из института,
Ходасевич стоял вот здесь.
ядовитый воздух, почти цикута,
и поэзии злая взвесь.
я дышу тем воздухом петербургским,
Владислав, и неровен час,
как меня, дворнягу, накличут русским,
и поэтом, как звали Вас.
только это, наверное, злая шутка,
Г. Иванов писал — игра.
потому что муза не институтка,
потому что в пальто дыра.
потому что в воздухе невесомом
сотворен идеальный ад:
Вы — лежащим на письменном толстым томом,
я — писакой, склоненным над.
* * *
снег в подмосковном Домодедово.
забрел же я в сии края!
и пожалев, что не отседова,
подумал: "а откуда я?"
оттуда я, где утро вечера
не мудренее, а пьяней.
где вроде хочется, да нечего,
а тут еще в страстях по ней.
оттуда, где выходишь паинькой
под снегопад, как под обстрел.
где знаешь все о жизни с паникой,
а вот и доктор подоспел.
где календарь луны и облака
висит на призрачном гвозде.
где не страна, а что-то около.
где Домодедово — везде.
* * *
в туалете есть перекладина,
а на кухне играет радио,
инфернальный какой-то звук.
отшумела свое окраина,
а душа как-то так ошпарена,
что выскальзывает из рук.
в подворотне не мать, не мачеха
под шумок воспитала мальчика,
а мелодия, чей мотив
жизнь и прочее имитировал,
а потом в темноте мутировал
в речь и вовсе в речитатив.
посмотри, это я с тетрадкою
на прохожих смотрю украдкою,
впереди еще много лет.
и вот это я тоже — сгорбленный,
не расслышавший, не особенный
и собравшийся в туалет.
* * *
будешь раздет, разут,
вынут и повезут,
и далеко задвинут.
слишком ты был раздут,
слишком твой рот разинут.
а за твоей спиной
холод и мрак стеной,
что глубиной манили
мертвенной, костяной,
словно ты жил в могиле.
если бы не она,
стройно оголена,
ты бы ушел отсюда.
это не слабина,
а ко всему остуда.
но отвезут в уют,
вколют, вотрут, вольют,
крови возьмут бесплатно.
может быть, не убьют,
а не убьют — и ладно.
* * *
время складывать вещи в сумку
и за пазуху камни класть.
не прогонишь разлуку-суку —
глянь, как та разевает пасть.
накорми ее чем попало,
только будущим не корми.
да, стихов она не читала,
но клыки у нее в крови.
отведи ее в подворотню,
первый камень прицель и брось.
что, помилуешь тварь Господню?..
ну, теперь подыхайте врозь.
* * *
кентавры или контролеры,
что все бегут как от огня?
я по делам другой конторы,
прошу, не трогайте меня.
будь я такой же, китоврасы,
бесплатно вас бы покатал,
но вы сегодня мимо кассы:
мой капитал — не капитал.
борюсь и я в известном роде,
держа стило наперевес.
а там, где мы сейчас выходим,
нас равно обступает лес.
* * *
не оглядывайся назад
не засматривайся вперед
небеса остаются — над
разверзаются бездны – под
потому что любовь и смерть
потому что вино и яд
потому что ты прожил треть
а на сто уже виноват
* * *
сдается квартира в подвале,
мы в этой квартире бывали —
бессонница и полумрак,
печурка согреет едва ли,
она для сжиганья бумаг.
а нас не объяла остуда,
и мы не спешили отсюда,
из бедности, из-за стола,
но вырвалась речь из-под спуда
и в печке остыла зола.
и вот мы стоим на пороге,
в прологе, потом в эпилоге
чадит и коптит потолок.
и что остается в итоге?
продрогла? я тоже продрог.
* * *
широка страна моя родная
а другая также широка
и по этой и по той рыдая
протекает хищная река
на ее брегах резвятся дети
подступая к пепельной воде
и приходят звери на рассвете
к лопухам и прочей лебеде
и на склоне что лежит полого
злой писака вечно в стороне
пишет что-то вроде эпилога
или некролога о стране
* * *
громкоговоритель тишины,
извини, что я тебя не слышу,
я и сам вещаю со стены,
не хотел, но занял эту нишу.
двое пьяных, ангел и монтер,
привинтили и ушли куда-то.
если б руки — тут же распростер,
не Христос, но тоже жутковато.
можно все, и за спиной стена,
где двукрылый? где монтер-хранитель?
и какая, к черту, тишина?
больше шуму, тихоговоритель!
* * *
была дешевой, стала дорогой,
но тайной, тайной быть не перестала,
а мы уже в нигде одной ногой,
другой ногой коснулись пьедестала.
и посередке держим эту склянь,
и по селедке продолжаем страсти.
кого просить «спаси и устакань»,
когда сорокаградусное в пасти?
наступит день (известный поворот),
расслышится гитары переборчик,
и кто-то наши строчки переврет,
и стопочку глотнет, и помидорчик.
* * *
Евгению Бесчастному
покурим на перекрестке
мой друг а скорее брат
уже мы не те подростки
что выкурят все подряд
хорошие сигареты
достались плохим парням
но женщины и газеты
не сходят с ума по нам
чем брать эти замки с боем
продолжим наш разговор
а там подмигнет обоим
сломанный светофор
* * *
звонил отец, и я базлал с отцом.
не думаю, чтоб он бухал спецом,
а просто — отчуждение, усталость,
оглох на ухо и болит нога,
зарплаты не осталось нифига,
а сыну ни за что тогда досталось.
достались избиения, детдом,
и он оттуда выбрался с трудом,
поступку было место и проступку,
и вырос он писатель и гордец.
об этом, правда, думал не отец,
а думал я, когда повесил трубку.
* * *
красивой подметальщице асфальта
скажи "привет",
а что не сделал из эпохи сальто,
так не поэт.
когда как лисы порыжеют листья,
возьми метлу,
летят и красота, и хитрость лисья
во тьму, во тьму.
так заметай, пока она смеется,
пути назад,
что после листопада остается?
один асфальт.
пусть листья не хранят твои писульки,
найдешь сполна
под ними откровения — рисунки
и письмена.
* * *
дешевое платье становится дорогим,
когда облегает ее золотое тело,
и он предстает перед нею таким нагим,
и он представляет: она его не надела.
картина и статуя, если со стороны,
а если очами ангела или Бога —
наверное, ясно, зачем они рождены
людьми, а не точками звездного каталога.
* * *
пока мой город изнывает от
политики, жары, литературы,
пока еще не кончился завод
у сердца и другой аппаратуры,
пока мы говорим друг другу "ты"
и в транспорте отдавливаем ноги,
пока у дня хватает долготы
и времени — у нас — на диалоги,
пока добры, безумны, влюблены
и быть свободным позволяет смета,
попробуем еще и без войны —
а вдруг у нас получится и это.