***
СОН
В лихие девяностые
Легко
Мелькало детство
Черно-белой плёнкой.
Заправив джемпер в серое трико,
Я за водой спускался до колонки.
Из Питера «продвинутый» сосед
Привёз пятидюймовые дискеты.
А мы ловили крабов на обед.
И в Новый год — лепили взрывпакеты.
Играли до рассвета «в города».
Удили в Балаклаве барабульку.
Уехал Макс в Канаду навсегда.
А я влюбился безответно в Юльку.
Без света, ночью наблюдали дождь;
Чаи варили из вишнёвых веток.
Ненужный и забытый в сквере вождь
Позеленел, как допотопный предок.
Потом исчез на рынке керосин.
Тянулась жизнь — пронзительно и просто.
На всю округу: бар и магазин.
Мне снился сон:
Мы снова в девяностых...
ЛЬВЫ
Я знаю: оживают львы
Из мрамора и алебастра.
Но фотографий нет,
Увы,
Как львы шагают за пилястры.
Львы южный город сторожат.
Рычат с карнизов лет по триста.
Добычу прячут в витражах
И гордо охраняют пристань.
Среди простых цветочных клумб
И звёзд, рассыпанных зачем-то
Лев, как взволнованный Колумб
Ночами ищет континенты.
Лев в окруженье верных львиц,
Напившись ночью из фонтана
Охотится на синих птиц
В урбанистической саванне.
Молчит об этом Интернет.
Ни в Красной книге, ни в газете
Заметок достоверных нет,
Как львы играют на рассвете!
ОСЕННИЙ ДВОР
Тот двор – не плод мечты сюрреалиста.
Вполне конкретны: дым и листопад.
На пустыре неизъяснимо чисто.
Скребет метлой задумчивый Рефат.
Скандальных воробьев галдят семейки.
Слежалась виноградная лоза.
Забыта кем-то книга на скамейке,
А на обложке книги – стрекоза.
Мобильной связи нет. Всегда помехи
В осеннем царстве этого двора.
Цветут дубки. И грецкие орехи
В траве находят ангелы с утра.
***
В месте, которое выдумал Грин,
В царстве, которого нет на карте
На Рождество цветет розмарин.
И начинают купаться в марте
В море лазурном и ледяном
Аборигены в турецких шортах.
Здесь инкерманским сухим вином
Пахнут старинные натюрморты.
В городе береговых котов,
В обществе уличных музыкантов
Я до рассвета бродить готов,
Слушать торжественный бой курантов.
Старых троллейбусов табуны
В небо плывут сквозь дворы и клумбы.
Снятся под утро цветные сны:
Парк Рыбаков и кафе "Лумумба".
ПАМЯТИ АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА
1Чёрный дым из разрушенной шахты.
В обнаженной степи перекур.
Опасаясь бандитов и шляхты,
Поезд следует на Чевенгур.
Все мы здешние,
Все пассажиры.
Монотонный стальной караван.
Ночь темнее и крепче чифира.
Лопухами зарос котлован.
2Словно мухи – спокойные птицы
Чертят в комнатном небе межу.
– Эй, старик, где воды нам напиться?
– Подходите, я вас провожу!
Долго помнится доброе слово.
У дороги – шершавый ковыль,
Одинокая бродит корова;
Всходит солнце
И светится
Пыль.
***
Куда бежать Сковороде?
Куда уедет Гоголь в бричке?
Когда безумие везде
И жизнь горит быстрее спички.
А тучи медленно ползут,
Как самоходные машины;
И растекается мазут
В лиманах зимней Украины...
ОКТЯБРЬ
Осенняя дымка размыта, стареет листва.
И дворникам некуда спрятать такие улики.
Всё это свидетельства времени и естества.
Созрела айва. На газоне застыли улитки.
Термометр напоминает, что всё же – «за плюс»,
Что стыдно ворчать, что неплохо бы к морю спуститься.
В эпоху свершений какой-то немыслимый пульс
Доступен южанам, живущим у самой границы,
На периферии, где в поле гуляет Махно.
Гнилой урожай сторожат половецкие дивы,
Военная форма мелькает почти, как в кино.
И что-то все время теряется из объектива.
ПОРТОВЫЕ ОКРАИНЫ
Юность уходит необратимо.
В памяти тысячи пустяков.
В недрах портовых окраин Крыма
Тени мифических моряков.
Татуировки их позабыты.
Замысловатый культурный код
Коммунистической Атлантиды,
Блекнет от плеска соленых вод.
Редко случаются здесь морозы,
Сырость затягивает хуторки.
В тридцать, страдая туберкулезом,
Тихо спиваются рыбаки.
В мутных лагунах ржавеют краны.
Молниеносно скользит хамса.
На волнорезах галдят бакланы.
Там, где прибойная полоса –
Ороговевший скелет дельфина
Среди ракушек и липкой глины.
Заплесневелые парапеты.
Яхты тоскуют без миражей.
Неразделенной любви приметы –
В ликах русалок и сторожей.
От ностальгии укрыться негде
Тем, кто однажды попал сюда.
Хрипы буксира и привкус нефти
Не забываются никогда.
МИСТИЧЕСКАЯ СТАНЦИЯ
Мозаики подземной Византии
Под куполом Московского метро.
Гигантские советские святые
Рассеивают медь и серебро.
В подземном небе метрополитена
Суровые имперские гербы
Вмонтированы в мраморные стены.
В текстурах камня — линии судьбы.
В прохладных криптах Нового Царьграда
Стремительно мелькают поезда.
Сбегают в подземелье колоннады.
Мерцает смальта. Светится слюда.
С айфоном замирает Эвридика.
Орфей грустит с гитарой вдалеке.
И торопливо дворники-таджики
Воркуют на персидском языке.
ЮЖНЫЙ ПОКРОВ
Тянутся птиц процессии;
Воздух покровский чист.
Плюс двадцать два по Цельсию.
Кружится хрупкий лист.
У октября за пазухой
Марочный виноград.
Призраки долгой засухи
На пустыре царят.
— Видишь, уже расходится
Дымка с прибрежных гор.
Светится Богородицы —
Праздничный
Омофор.
ГАВАНЬ СИМВОЛОВ
Разрушенные башни. Чудеса.
Ученый кот, как призрак, на причале,
Считает в Балаклаве паруса
И смотрит сны о дармовой кефали.
Дочь рыбака весь вечер говорит,
Смеется и сверкает телефоном.
Над бухтой скоро солнце догорит,
И выйдут к побережью листригоны –
Разжечь костры на черных склонах гор…
Пока беспечно отдыхают греки,
В кофейне не стихает жаркий спор
И жадный боцман съел все чебуреки.
ANTICIPATION
Мой зимний город в призрачных тонах.
Раскрыты створки илистых окраин.
Скелеты ЛЭП чернеют на закате,
Как трубчатые кости динозавра.
Испанский дрок, наследие айланта,
Артерии колючей алычи –
Лишь «тень теней» из мистики Платона.
Реальны только дикие собаки,
Живущие на срезе пустыря.
Печален лик всех тех, кого поймала
Декабрьская ломкая ризома;
Кочуют по кафешкам киммерийцы,
Но всюду запароленный Wi-Fi…
Сверкают возле моря новостройки,
Как дивные сады Семирамиды.
Знакомый волхв, из третьего подъезда
Постит про то, что скоро Рождество.
И сразу представляешь: апельсины,
Гирлянды над облезлыми домами,
Волшебную дорогу до Сухуми
И праздничные звезды из фольги.
***
В последний вагон электрички скользнуть.
И тут же забыть пустырей гобелены.
Пульсирует звезд раскаленная ртуть
Над всей моей крымской осенней вселенной.
Беспечно уснуть на скамейке под стук
Колес, пробуждаться от резкого свиста.
Вернуться домой, разгоняя тоску
Нелепою шуткой ночного таксиста.
Увидеть, что тополь дрожит, как фарфор
Фамильный. Над ним облака без движенья.
И холм городской, как библейский Фавор,
Где хочется веровать в Преображенье.