Текст: Шамиль Керашев
Кадр из фильма «Кавказский пленник». Режиссёр Сергей Бодров-старший. Россия и Казахстан, 1997 г./afisha.ru
190-летие со дня рождения Льва Толстого - повод поговорить о его литературно-философском наследии (которое до сих пор остается неисчерпаемой темой для дискуссий), но и, например, о том, какой след творчество классика оставило в отечественном кинематографе.
Счет экранизаций - как дословных, так и "по мотивам" - романов, повестей и рассказов графа идет на десятки. Особняком же среди них - "Кавказский пленник" Сергея Бодрова-старшего. Весьма нетипичная адаптация толстовского текста и его идей под формат жанрового драматического кино. И в то же время -
крайне актуальное высказывание и для девяностых, когда фильм вышел в прокат, и - ничуть не менее - для наших дней.
Впрочем, актуальность эта за время, прошедшее с премьеры, претерпела значительные и вполне объяснимые метаморфозы. Ни для кого, пожалуй, не секрет, с чем у абсолютного большинства чаще всего ассоциировался Северный Кавказ в позапрошлом десятилетии. Соответственно, взгляд Льва Николаевича - с его не то чтобы развенчанием, а корректировкой этакого романтического флера (привычного для эпохи великого писателя) вокруг региона - пришелся очень кстати.
И сам Толстой, и взявшийся за перенос его суровой баллады на экран режиссер прекрасно понимали: иное, чуждое и непонятное может быть прекрасным - и в такой же степени опасным. При этом речь - вовсе не о топорной "ксенофобии":
и у Толстого, и у Бодрова Кавказ - метафизическое пространство, в котором человек проверяется на человечность.
И на то, достоин ли он вообще носить звание человека (или, если угодно, Человека). Тем более - в условиях войны, прошивающей такое пространство кроваво-красной нитью.
Конкретно та война, к счатью, забыта. Но сами по себе типажи Жилина и Костылина (в крайне необычных, хотя и вполне объяснимых и узнаваемых сквозь призму "чеченских кампаний" трактовках разухабистого "прапорщика" Олега Меньшикова и мечтательного "рядового" Сергея Бодрова-младшего) на то и вечны, чтобы оставаться таковыми в любом прочтении и в любых обстоятельствах.
Два непохожих понимания ценности человеческой жизни. Две модели выживания. И общее на всех, не разделенное ни на какие числа, величины и "национальные особенности" отрицание насилия и кровопролития, над которыми всегда и везде возвышается и сияет любовь. Любовь даже не столько мужчины к женщине (впрочем, и линия своеобразных "Ромео и Джульетты" - отношений русского пленника и горской девушки - тут важна), сколько человека к человеку вообще.
Она-то и сияет в бездонных глазах Бодрова-младшего, для которого Ваня Жилин стал трамплином к другому персонажу - тоже по-своему наивному и по-своему беззащитному, вот только существующему совсем в иной конъюнктуре - Даниле Багрову. И уж точно хватило любви - в том числе, разумеется, отцовской - Бодрову-старшему.
Как хватило ему и вполне толстовской мудрости для того, чтобы не занять ни одну из сторон в жестоком конфликте, изображая войну как абсолютный, не делающий исключений ни для кого и ни для чего кошмар. Тот, что зачастую превращает любой героизм и любой подвиг во имя чего-то вроде бы великого в относительность.
"Кавказский пленник" 96-го, несмотря на его номинации на "Оскар" и "Золотой глобус", трудно назвать прорывным моментом в истории отечественного кино. Снят он не без эстетики (спасибо мастеру-оператору Павлу Лебешеву), но все-таки довольно скупо. Да и каких-либо грандиозных истин и откровений не подразумевал. С другой стороны,
мало кому в современном искусстве как таковом удавалось настолько точно передать толстовское мировоззрение и отразить толстовскую систему ценностей.
Что до простоты формы... Не стоит забывать: ценил ее и стремился к ней и сам Лев Толстой.