Изображение: фрагмент иллюстрации Джесси Уилкокс Смит "Семь возрастов детства"
Евгений Казарцев, г. Минск
Подмосковье встретило его неприятной моросью и сплошной серостью. Куда ни глянь — кругом лужи, серые дома, покосившиеся дорожные знаки и тусклые вывески продуктовых. Славный город Королев явно не готовился к встрече с Лешей.
«Зря ты, славный город Королев», — подумал Леша и, сверившись с картами в «Гугл», повернул за угол от улицы Суворова.
Несколько сотен метров, кривая дорожка и пара новых пятен грязи на штанах — и Леша стоял у типичной девятиэтажки. Такие встретишь, наверное, на половине земного шара: от Владивостока до Будапешта так точно.
Домофон не работал; под козырьком от дождя спрятались несколько голубей. Они с интересом поворачивали головы и следили за тем, как Леша сначала сверился с номером подъезда, затем медленно, будто боясь чего-то, поднялся по ступенькам, отворил дверь и пошел в темноту — к подмигивающему красной кнопкой лифту.
Голуби не могли увидеть, как он поднялся на лифте на последний этаж, долго вытирал ботинки о коврик и звонил в квартиру номер сто один.
Не услышали они и того, как за дверью раздался характерный дзинь ложки о чашку, как кто-то торопливо поспешил к глазку в шлепающих тапочках и звучно повернул замок.
***
Познакомился с Катей он два года назад: они вместе отдыхали на море. Душный Адлер погружал всех в состояние полусна, от этого родители Леши предпочитали выбираться из гостиницы только к вечеру. Он, шестнадцатилетний, розовощекий и немного лопоухий, последствий погоды на себе не ощущал — бродил днями то по набережной, то по роще, то просто по улицам в поисках ларьков с вкусной чурчхелой.
— А ты откуда?
Рядом на скамейку в роще упала девушка — наглые губы, насмешливые глаза и спутанные русые волосы. Из кармана коротких шорт выглядывал треснувший телефон.
— Из Беларуси, Минск.
— О, из Белоруссии, как забавно! — она посмеялась чему-то.
— Нет, из Беларуси, так правильно, — поправил Леша и демонстративно поднял в руках книгу. — Я вообще-то читал.
— Правильно, читай, это полезно. Я Катя, — протянула руку.
— Леша. Ты сама откуда?
— Из Москвы. Ну, почти. Там совсем рядом город такой есть — Королев. Наукоград типа, космические дела всякие делаем. С родителями приехала отдыхать — каникулы, все дела.
Он отложил книгу и откинулся на спинку скамейки.
— Мы тоже на каникулы. Просил родителей ехать в Турцию — деньги почти те же, а все включено и никто не продает теплую газировку, но вспомнили молодость и решили сюда, ностальгировать.
— И я готов расцеловать город Сочи — за то, что свел меня с тобой-бой-бой, — напела Катя и снова посмеялась.
— Именно, — улыбнулся он.
Встретились они и на следующий день — прогуливали экскурсию к даче Сталина, на которую поехали и ее, и его родители. Мама Леши начала было причитать и ругать его за отсутствие интереса к истории, но отец мягко положил ей руку на плечо и одним движением заставил ее помолчать. Она с сомнением посмотрела на сына, на сидящую под деревом Катю и махнула рукой.
— Улетаем через два дня, надо как-нибудь целый день погулять, — предложила Катя.
Так и сделали. Дождавшись родителей после экскурсии, они поехали на рынок за чурчхелой, потом долго шли по растянутому вдоль моря городу и говорили: об учебе, о разнице между странами, о винограде, о музыке, о книгах, о планах.
— Знаешь, — протянула Катя, доедая мороженое. — Я вот не хотела бы здесь оставаться. Думаю поступать на иностранные языки — ну, английский и французский. Уеду потом в Па-а-ари и буду там царевишной. Ну или хотя бы официанткой, лишь бы не здесь.
— Еще не попробовала ничего, а уже уезжать. Да ладно, сама ведь не знаешь, как через два года жизнь может сложиться — будешь и тут царевишной, если захочешь.
Катя долго не отвечала. Стрельнула сигарету, выдыхала правым уголком рта дым и улыбалась сама себе.
— Если захочу — стану, — сказала она и через полчаса побежала к своим в гостиницу.
На третий день они встретились тоже случайно — во всяком случае, Леша надеялся, что так будет все выглядеть. Нашел сквер недалеко от ее отеля, сел с книгой и бутылкой газировки — теплой, как бабушкин поцелуй, — и ждал. Одним глазом — в книгу, другим — в сторону выхода. Вскоре Катя действительно вышла и сразу уверенным шагом направилась к нему.
— Сегодня дожди обещают, — вместо приветствия сказала она.
— Ну до того времени ведь можно погулять.
— Ага. Ну, пойдем. Хочу по набережной походить.
С одной стороны шумело море, с другой простирались кафе и магазинчики — кофе, водка, вино, сувениры, футболка российской сборной, белорусские молоко и обувь, грузинские сладости, осетинские пироги, специи, арбузы. Шли они совсем медленно — их обгоняли даже дети на трехколесных велосипедах.
Сели прямо к воде.
Катя скинула босоножки и гладила босыми ногами песок, Леша надвинул кепку прямо на глаза и слушал море, шелест песка, ее дыхание.
Что-то негромко рассказывала — про своего склочного деда («Быстрее бы его квартиру в наследство»), про подругу Нинку («Она у меня добрая, но такая бестолковая»), про три дня занятий в школе рисования («Как мама потом кричала, что выкинула деньги на ветер! Ну а как я могла знать, что не мое это?»), про жизнь и самолеты.
С неба упали несколько капель — теплых и соленых. Через минуту дождь стоял стеной — Леша даже не успел опомниться, как они были насквозь мокрые, а все сидели на том же месте. Катю, казалось, ничто не смущало.
— Нет, не пойдем мы никуда. Это всего лишь дождь, — откинула волосы и подставила лицо небу.
— Катя...
— Можно, — не дослушав вопрос, ответила она.
Губы у нее были сладкие, как инжир.
Она оставила ему свой электронный адрес: сказала, что не любит социальные сети и почти там не бывает, но письму всегда будет рада.
Леша спрятал бумажку с аккуратными косыми буквами в книгу и после ее отлета весь оставшийся родительский отпуск лежал в номере с температурой и отсутствием желания двигаться.
По прилету в Минск сразу написал ей и спросил почтовый адрес — не электронный, а реальный, куда можно было бы посылать настоящие письма и открытки. Через день Леша получил его — сразу пошел на почту, долго выбирал карточку с акварельным городом и выводил на обороте почтовый индекс.
Через неделю она ответила.
«Привет! Ты писал, что отправил мне открытку — я получила ее, красивая такая, спасибо! К сожалению, пока не могу прислать тебе ничего — времени вообще нет, репетиторы, всякое такое. Твоя Катя».
Списывались они раз в месяц.
Леше хотелось чаще: он часами ворочался в кровати и думал о том, что готов ей описывать каждый свой день, писать бумажные письма на десятки страниц.
Скандалил с родителями, чтобы поступать в Москву, — мама хваталась за валидол, папа хмуро курил на кухне. Так продолжалось чуть больше года. На его последнее письмо она ответила, что очень занята и вот-вот обязательно ответит; что скучает и помнит; что его глаза ей снятся и помнится запах мокрых волос.
Ответа Леша не дождался. Сдал выпускные экзамены, сдал вступительные, успешно прошел на маркетолога и в качестве подарка за поступление выпросил у родителей поездку в Москву на неделю. Мама потом плакала на кухне два дня, неизвестно почему. Билеты и деньги ему протянул отец.
— Если что случится — звони сразу. Можно будет обменять билеты и вернуться ведь, — бросил он.
Пропахший в поезде колбасой и вафлями, на следующий день Леша заселился в гостиницу, скачал в телефон карты и Москвы, и Королева. Нашел транспорт, собрался с духом, почистил зубы и поехал.
***
— Кто там? — звонкий голос за дверью принадлежал не Кате.
— Эм... Я к Кате, здравствуйте. Меня Леша зовут, я из Минска.
Дверь приоткрылась, на него посмотрела сухонькая старушка в цветастом халате. За ее ногой мяукнула такая же худая и старая кошка.
— Из Минска, говоришь? Ну заходи... Не разувайся, чего стоишь как вкопанный? На кухню давай, Леша. Я — Марфа Сергеевна.
Старушка уселась на табуретку и помешала свой чай. Рядом — банка варенья, на стареньком холодильнике — график посадок и ни одного магнита. В кухне — ни запаха, ни намека на Катю.
— Собственно, я к Кате приехал, вот. Сюрприз, так сказать, — неуверенно протянул Леша и отказался от протянутой чашки с чаем.
Марфа Сергеевна громко отхлебнула чай и посмотрела на легшую у холодильника кошку.
— Твои открыточки, значит? Ну, из Минска — красивые такие, мне понравились.
— Ага... А вы ее бабушка?
Женщина покачала головой и ненадолго вышла из кухни в единственную комнату. Леша следил за кошкой и думал про то, как громко у старухи тикают настенные часы. Сердце опережало их стук — билось в два раза быстрее.
Она вернулась с пухлым конвертом в руках. Достала четыре минские открытки и одно распечатанное письмо — все те, что он отправлял почтой и никак не получал ответа.
Положила перед ним, снова пододвинула чашку с чаем. Кошка мяукнула.
— Не бабушка. Я вообще никакой Кати здесь отродясь не знаю, а живу в этой квартире уже третий десяток лет.
Будто извиняясь, Марфа Сергеевна развела руками.
— Твою мать... Простите. Ох, она адрес не так написала. Или я все перепутал. И к вам вот заявился. И слал эти глупости. Простите, пожалуйста, я таким идиотом себя чувствую, я… — Леша запнулся из-за подступившего к горлу кома.
— Она не ошиблась, внучек. И ты не ошибся, — старуха высыпала содержимое конверта на стол: с десяток открыток, писем и извещений о посылках. — Вас таких несколько... Хотя приехал пока только ты.
Весь день Леша сидел у незнакомой старушки, пил чай и плакал. Она аккуратно поглаживала его по голове и кормила сосисками. Перед отходом вручила ему обратно открытки и письмо.
— И не плачь, мальчик. Это как дождь – быстро проходит. В первый раз — желаю, чтобы и в последний. — И она совсем по-матерински потрепала его за щеку.
На следующий день он посмотрел Кремль, погулял по Мясницкой и Никольской, посидел в парке Горького, поел хинкали недалеко от Лубянки и сел в вечерний поезд. Проводница проводила Лешу к его к месту, предложила постельное. Пока она шла за бельем, он уснул на голом матрасе плацкартной полки.
Утром проводница аккуратно потрогала его за плечо.
— Ну что, спящий красавец, уже в Минске. С погодой повезло — обещали дожди, а ни капельки.
Леша посмотрел в мутное окно вагона. Родной город встречал солнцем. Солнцем и спокойствием.