Текст: Дмитрий Шеваров
- Я выхожу из своего одиночества к вашему сиротству.
- Мераб Мамардашвили
Маленький человек с печальным лицом Пьеро стоит на темной сцене, вокруг него лишь небольшой ореол света. Кажется, это маленькая голубая планета, а рядом - бесконечный черный космос... Человек поет, напевает - так, как он напевал бы дома, склонившись над кроваткой ребенка. Его смешные, будто приклеенные брови то и дело удивленно взлетают...
«Здравствуй, мой старый друг...» - говорю я про себя, когда редко-редко вижу Азнавура по телевизору. А когда ставлю его диск, мне кажется, что он снова пришел проведать меня. «Ну что, старина, - говорит он, - ты опять, я вижу, киснешь... Что тебе сегодня рассказать?..»
В детстве мы часто болеем. Когда родители уходили на работу, они ставили рядом со мной не только морс, но и проигрыватель. У меня было несколько любимых пластинок. Среди них - «Под крышами Парижа».
Я заглядывал в пластинку как в колодец. А за окном по-февральски хмуро шел мокрый снег. Как писал один французский поэт: «То было время хмурых дней, что светят нам в воспоминаньях...»
В песнях Азнавура слышалось такое одиночество, какое бывает в длинной дороге, где-нибудь в степи или в вечернем поезде.
Совсем не тоскливое одиночество, потому что ты грезишь дружбой или влюбленностью, или видишь таинственный остров, о котором читала тебе накануне вечером мама, - он весь как на ладони, на горячей ладони...
Нет, не язык делает нас близкими. Иногда говорят или поют по-русски, а я или ничего не понимаю, или был бы рад ничего не слышать и ничего не понимать. А французского языка до сих пор не знаю. Азнавур когда-то незаметно внушил мне, что куда важнее сердцу понимать другое сердце, чем понимать слова в их буквальном значении.
С конца шестидесятых годов, когда состоялись первые гастроли Азнавура в СССР, в его репертуаре было несколько песен на русском. Он мог лихо спеть «цыганочку». Но что-то несомненно родное, почти сокровенно русское, проступало в его голосе, когда он пел свое, парижское. «Je sais qu un jour viendra...»
Карьеру Азнавура трудно назвать взлетом на вершину музыкального Олимпа. Известность пришла к нему лишь в тридцать восемь, когда, согласитесь, нелепо мечтать о том, чтобы завтра проснуться знаменитым.
Сын армянских репатриантов Вахинак Азнавурян начинал в парижском кафе, где его увидела Эдит Пиаф, к тому времени знаменитая певица.
«Этот маленький, с кривым носом - личность. У него все задатки...»
- сказала она своим спутникам и с того вечера взяла его под свое покровительство. Далеко не все ее подопечные выдерживали опеку, граничившую порой с тиранией и сумасбродством. Азнавур стал самым терпеливым учеником Пиаф и ответил на ее внимание самой преданной дружбой. Он служил великой певице как паж служит королеве - бескорыстно, безропотно, с детским благоговением... Носил за ней чемоданы на гастролях, был ее шофером, ходил с ней по двадцать раз на ее любимые фильмы в кино и, самое главное, - сочинял для нее песни. Азнавур написал для Эдит Пиаф такие шедевры, как «Идет дождь», «Однажды», «Иезавель»...
При первом же их знакомстве Эдит сказала Азнавуру: «С твоим носом нельзя лезть на сцену...» Шарль только пожал плечами: мол, другого у меня нет. Он надеялся, что Пиаф привыкнет к его носу, но во время первого их турне по Америке Эдит вспомнила: «Я тебе обещала переделать нос...» Шарль послушно лег в клинику и вышел оттуда с наклейкой на новом носу. Эдит была довольна переменой, а он еще долго привыкал к своему отражению в зеркале: «Мне кажется, что это не я, а мой приятель...»
Когда он сочинял песню, листочки бумаги с вариантами летали по всему дому и знакомые собирали их на память. Все уже понимали, что Азнавур - гениальный поющий поэт.
А он не ждал вдохновения, работал, зарывшись в книги. Однажды в интервью «Фигаро» он рассказывал: «Я, наверное, вас удивлю, если скажу, что, сочиняя песню, труднее всего найти не мелодию, а слова... Я роюсь часами в словарях, чтобы найти самое точное. Главное, не затертое. Вы даже не представляете себе, как эти раскопки в словарях обогатили и мой разговорный язык, сколько новых слов я узнал...»
Моя песня напоминает мне
порхающую бабочку.
Я пою иногда
как слепой.
Даже в плохой день
я танцую
со своей любовью,
забывая обо всем на свете.
Я вспоминаю
о своем детстве,
но я не плачу,
я танцую...
(Перевод Евгения Савченко)
«Шарль, - говорила Эдит, - ты робеешь перед публикой... Много еще воды утечет, пока ты себе купишь «Роллс-Ройс»...
Много воды утекло, а «Роллс-Ройса» он себе так и не купил. В том же интервью «Фигаро» он рассказывал: «У меня позади много печали, много драм... Позади - бедность, слава Богу, не нищета. Много трудностей, через которые пришлось пройти и о которых я никогда не забываю. Вот, кажется. Сейчас я могу позволить себе купить все, что мне действительно хочется иметь, но, даже когда речь идет о вещах необходимых, сколько-нибудь дорогая покупка угнетает меня... Да как же платить такие деньги, неужели не стыдно?.. Где-то в глубине души я по-прежнему чувствую себя бедняком... Мне бы в голову не пришло, например, иметь свой самолет или снимать в отеле королевские апартаменты...»
Он никогда, кажется, не пел об Армении. Но когда сорок лет назад, в 1988 году, там случилось страшное землетрясение, он создал фонд «Азнавур для Армении», который собрал миллионы долларов в помощь Кировокану и Спитаку.
Недавно в коротких новостных кадрах мы видели, как Азнавур пел на последних гастролях в России. Беспощадная камера показала, как дрожит микрофон в старческих руках. Но пел он так, что в этом дрожанье рук было что-то юношеское, трепетное, будто к нему вернулась та робость, от которой его мечтала избавить Пиаф.
Пробьет когда-то час,
Ведь жизнь того захочет,
Его боюсь я очень,
Но ты покинешь нас...