Начало вечера намечено на 20:00. Тексты Григория Дашевского и свои прочитают Михаил Айзенберг, Дмитрий Веденяпин, Сергей Гандлевский, Виктор Голышев, Линор Горалик, Михаил Гронас, Юлий Гуголев, Филипп Дзядко, Евгения Лавут, Анатолий Найман, Анна Наринская, Татьяна Нешумова, Алеша Прокопьев, Мария Степанова, Елена Фанайлова.Эти люди были хорошо знакомы с Дашевским лично и много с ним общались. Но Григорий Дашевский оказал воздействие и на молодых людей следующего за ним поколения, которые сами никогда с ним лично не общались. Один из них - студент ВШЭ, поэтический корреспондент «Года Литературы» Александр Соловьёв объясняет, как так вышло.
Текст: Александр Соловьев
Фото: Colta.Ru/Facebook
Я не застал Дашевского. Когда была возможность его услышать - я еще не знал ни его стихов, ни его статей. Однако для меня (как и для многих моих сверстников, также его не заставших) переживание потери стало очень личным - уже постфактум. В какой-то момент я задал себе вопрос, почему Дашевский сейчас кажется единственной фигурой, хоть как-то объединявшей (по привычке пишу - объединяющей) рассыпающееся на глазах поэтическое и, шире, интеллектуальное пространство. К пятилетней годовщине смерти прозвучали самые разные вариации ответа на этот вопрос, я не устрашусь банальности и озвучу свой.
Дашевский умел разговаривать со всеми. Его критика была, цитируя его же, «протягиванием руки». Он ставил перед собой задачу донести мысль так, чтобы ее смог воспринять и интеллектуал, и рядовой читатель. За этим стоит очевидное убеждение, что при определенных обстоятельствах любого человека можно убедить. Сегодняшнее общее молчание, уход от диалога и презрение к собеседнику - полная противоположность всему, что было важным для Дашевского. Он научил меня, что главным этическим действием является разговор.
Точно так же он работал с поэзией - начиная каждое стихотворение с самого начала, выстраивая каждый текст так, чтобы тот мог объясниться с читателем сам по себе, без хитроумной системы цитат и аллюзий. При условии, что у читателя найдется, какой этому тексту задать вопрос. Даже его знаменитые переложения из Катулла - цикл «Имярек и Зарема», «Карантин» - по моему глубокому убеждению, работают и без знания катулловского оригинала или традиции его переводов, эти переложения рассчитаны на то, чтобы донести переживание Катулла до современности, начать разговор с начала, без сожалений жертвуя при этом буквалистской точностью. Сам он в качестве примера почти идеального поэтического текста называл, например, такое стихотворение Михаила Гронаса: «дорогие сироты, // вам могилы вырыты // на зеленой пажити // вы в могилы ляжете // и очень нас обяжете // очень нас обяжете». Он научил меня, что поэзия - тоже форма разговора, и неслыханная простота (пусть и обманчивая) часто делает высказывание более точным и сильным.
Дашевский был этиком. Будучи иногда (по воспоминаниям знакомых) в повседневной жизни чрезвычайно легкомысленным, в своих текстах и публичных высказываниях, касающихся важных предметов, он всегда, как мне кажется, был серьезен. Он ставил этику выше эстетики и в поэзии, и в прозе (вспомнить хотя бы историю с романом «Благоволительницы»). Вернее, этика и была для него эстетикой, единственно возможным способом переживания мира. Поэтому его немногочисленные поздние стихи так ошеломляюще просты, а критические статьи его - так вызывающе прямолинейны. Показательно, что он очень ценил Рене Жирара, французского философа, чьи тексты выходили на русском в переводах Дашевского. В этом контексте Жирар оказывался этиком, обладающим экстремальной интеллектуальной свободой - и честностью. Дашевский научил меня, что, не размышляя об этике, человек рискует стать проводником зла, несомненно, существующего.
За всем вышеперечисленным стоит еще одно слово, наверное, самое важное - «сострадание». Умение если не почувствовать, то понять боль другого (или Другого - в зависимости от контекста) всегда в большом дефиците, но сделать ее лейтмотивом всей твоей мысли способно еще меньше. Дашевский - мог. И научил меня рефлексивному состраданию.
Все это, как мне кажется, и стало причиной того, что спустя пять лет после очень ранней смерти о Григории Дашевском вспоминают люди, которых невозможно в иной ситуации было бы представить в одном пространстве. А те, кто в силу возраста Дашевского не застал, называют его своим учителем, хотя он сам, наверное, меньше всего хотел бы, чтобы его так называли. И все же.