Текст: Борис Кутенков
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Вышел третий номер журнала
«Знамя»,
посвящённый «молодой» прозе и поэзии. Интересной кажется разноголосица молодых писателей, рассказывающих о старте своей «литературной биографии», где отметим уверенное послание Анастасии Мироновой: «Я - ребёнок той России, и я постараюсь стать хорошим, серьёзным, большим писателем. Я люблю вычурную, красивую литературу, которую читают ради самой литературы, ради её красоты, ради наслаждения одним лишь писательским талантом и мастерством. Но сначала я напишу о том, как жили, на что надеялись и о чём жалеют сегодня те из моих ровесников, кто, как ни старался, не смог попасть на страницы журнала “Знамя”, не смог, как бы ни хотел, стать колумнистом ведущих изданий или кинорежиссёром. В общем, о тех, кто упал в зазор, в культурную пропасть. Сейчас я готовлю роман о детстве моего поколения…» Здесь же - сильная подборка стихотворений
Василия Нацентова (см. отзыв о его тонкой метафизической поэтике в одном из наших предыдущих обзоров).
Василий Нацентов:
Подумаешь о чём-нибудь ином,
но всё вокруг и глупо и неважно.
Плывёт по саду, листьями ведом,
вечерний дом с зашторенным окном,
и дому страшно, холодно и страшно.
Во сне и слове - время темноты -
как ветка голый, я дрожу и плачу.
Прижмись ко мне, безумцу немоты,
я ничего не знаю и не значу.
В четвёртом номере «Знамени» - блок материалов о Татьяне Бек , приуроченных к её 70-летнему юбилею. О поэте, внимательном критике, учителе многих состоявшихся сегодня поэтов вспоминают Леонид Бахнов, Наталья Иванова, Олег Клинг, Екатерина Орлова. Олег Клинг: «Мало кто из поэтов может написать про своего “ангела”, который «был мертвецки пьян, / Земные дни ополовиня», про “самообман”, который «менял» Т. Бек “как грандиозная давильня” - ассоциация с изготовлением вина (здесь как символом жизни, мудрости). Т. Бек фиксирует одну из главенствующих особенностей своего «голоса, что пел / В избытке жалости, как пыла». Леонид Бахнов: «Потом она будет то яростно отстаивать право на непохожесть, штучность, отдельность, то в порыве самоедства восклицать: “Я сама виновата, сама, Что душа точно сад в паутине, Горе-горюшко не от ума, А, вернее всего, от гордыни”. И так далее - много можно цитат привести. Но мало-помалу всё сильнее звучал иной мотив: мотив приятия жизни, природы, людей таковыми, каковы они есть - со всеми странностями, изгибами, перекошенностями и даже уродствами. Она как бы поняла, что всё это есть не только часть жизни, но и предмет поэзии. Не бунтовать, не убеждать, не лелеять изгойство, а - проживать эту жизнь. И являть её в слове…»
Евгений Степанов в «Детях Ра» продолжает серию публикаций о Бек для готовящейся не первый год книги интервью о ней - на этот раз его респондентом стала поэт Лидия Григорьева. «Например, она была очень дружна с семьей Войновича, который с большим скандалом и международной оглаской был изгнан из страны в Германию. Об этой крепкой дружбе, о тайных контактах с изгнанниками она сообщала мне шепотом, даже если мы сидели с ней на лавочке в пустынном и чахлом московском скверике. И про посылки от него с вещами и запрещенными в СССР книгами шептала. Дескать, с оказией передают. Есть такие люди, ездят. И давала почитать. Привозят, говорила, еще и “чеки” валютные для магазина “Берёзка”. Это была уже высшая степень дружеского доверия! У нее не было ни страха, ни сомнения, что не проговорюсь хоть кому-то…» Об уходящей традиции дружеского чтения «по кругу»:
«Но главное, что нас всех объединяло - это, разумеется, чтение новых стихов друг другу. <…> Собирались пишущие и примкнувшие к ним, как правило, у нее ли дома (Аэропорт), или у нас на коммунальной кухне (Сокол). Пока в нашей единственной комнате спал маленький сын, нам собираться было больше негде. Именно там Таня, запрокинув голову, громкоголосо и певуче прочла нам впервые: “Снова, снова снится папа”...» Фрагменты из будущей книги «Татьяна Бек. На костре самосожженья» публикует также «Дружба народов» в апрельском номере.
Апрельский «Новый мир»
открывается стихами Ирины Ермаковой - написанными, как свойственно этому поэту, на границе лирики и исторического нарратива. Отчётливо сквозит «украинская» тема - точкой отсчёта так или иначе становится «четырнадцатый год», от которого простираются нити и в керченское детство автора, и в
«большую историю» с её ложными надеждами на «грядущего археолога». Минута индивидуализма - заслоняемого ложным единением всеобщей разобщённости, остранением бытовой ситуации с её незаметным трагизмом, - остаётся для героини Ермаковой определяющей.
рассчитались на мёртвый живой
жизнь уходила в распахнутом пьяном пальто
до свиданья вспыхнуло как снегирь у входа
все говорили на русском это было до
накануне четырнадцатого года
Два важных интервью - с Ингой Кузнецовой в
«НГ Ex Libris»
и с Мариной Гарбер в «Эмигрантской лире». Кузнецова рассказывает о себе как о поэте: максимально дистанцируясь от собственного «я» и выходя на философский и культурологический экскурс, говоря об этом отстранении как о смысловом центре собственной поэзии: «Для меня очевидно, что биографическое и психологическое начала поэта не являются определяющими в его предельной работе. Выступают они в моей книге выпукло, остро? Может быть, и так, но это лишь эффект присутствия, свидетельство того, что текст добыт именно мной. Голос - вот это более серьезно. Но ни о каком самовыражении или разборках с множественными «я» автора внутри стихотворения говорить не имеет смысла.
Поэтическое “я” - лишь спонтанная точка сборки бесчисленных нитей/связей, тянущихся настолько издалека, что это невозможно охватить простым взглядом». Есть некоторый риск в трансляции на массовую аудиторию сложных - и объективных по сути - представлений о поэзии как о «внезапном контакте с полнотой мира», но тем интереснее. Александр Радашкевич беседует с поэтом и литературным критиком Мариной Гарбер. О собственном критическом методе: «Я люблю тех поэтов, читая которых я до конца не понимаю, как «сделаны» их стихотворения, почему «срабатывают», откликаются с такой силой? Я пытаюсь разобраться, читаю и перечитываю, пишу о них, иногда, как мне кажется, даже что-то нащупываю, но нечто более важное непременно ускользает, потому что всякий раз я заново оказываюсь, по Мандельштаму, в «царстве неожиданности». Это, вероятно, и есть тот недостающий ингредиент настоящего: когда узнаваемый, не похожий ни на чей другой голос способен удивить, снова и снова.
По этому признаку - не по созвучности, а порой даже по не-созвучности - я выбираю любимых и совершенно не похожих между собой поэтов…» О выживании поэзии в эпоху соцсетей: «Ощущение утраты “драгоценной преемственности” возникает в том случае, если рассматривать соцсеть как плодородную почву, в то время как она - лишь окно, вертикаль - вширь, а не вверх и не вглубь. Упомянутый тобой примитив существовал всегда, во все времена, просто в нашу виртуальную эпоху он стал более очевиден, сподручен. <…> И поскольку русская поэзия уже существует, то прорастать она будет где угодно, когда и в ком духу будет угодно».
Отвлечёмся немного от поэзии - и прочитаем отклики на книжные новинки:
на «Горьком»
Александр Беляев рецензирует книгу «Стингрей в стране чудес», недавно вышедшую в АСТ, - мемуары Джоанны Стингрей о приключениях в Советском Союзе 80-х и попытках популяризации русского рока на Западе. Рецензент отмечает полижанровость книги и её необыкновенную увлекательность: «…у Стингрей получилась необыкновенная по жанру книга. Это разом и музыкальный детектив с КГБ и погонями, роман взросления, роман воспитания, лавстори и так далее. И это не та книга, про которую пишут «основана на документальном материале». Это и есть документ. Видимо, стоило прождать пару десятилетий, пока литературные критики вместе с умными людьми признают нон-фикшн тоже литературой…»
На Textura
Дмитрий Бавильский совершает подробнейший экскурс в историю писательской и культуртрегерской деятельности Сергея Костырко - критика, прозаика, куратора «Журнального Зала», - к 70-летию последнего. О 90-х как «пике и расцвете отечественной культурной журналистики»: «Никогда ещё российская критика (не только литературная, но и художественная, киношная, театральная, музыкальная, даже балетная) не была такой глубокой и разнообразной, конгениальной изображаемому объекту, и так получилось, что Костырко, поступивший в критический отдел “Нового мира” в 1986 году, оказался в самом центре всех этих критических процессов, потребовавших для рецензий и обзоров особых пластических свойств. С одной стороны, литературная критика периода максимального расцвета добилась небывалого до сих пор общественного звучания, заработав репутацию ещё в перестройку, с другой - стала эстетически самодостаточным жанром. Как однажды сказал сам Костырко, мы пишем тексты как делаем табуретки, и все они должны стоять на своих собственных ножках. Каждое эссе или дежурный отклик на новую публикацию (в 90-х писали не только о книгах, но откликались ведь и на журнальные, даже на газетные публикации) не просто продолжал общий культурный контекст, но задавал собственный…» О старте «Журнального Зала»: «Я хорошо помню, как Костырко затевал тогда мало кому нужный сайт, как ему помогала удивительная Татьяна Тихонова, трагически погибшая затем во Флоренции под колёсами мотоциклиста-лихача, как искали инвестора, параллельно убеждая главных редакторов в необходимости общей электронной библиотеки для всех важных литературных изданий. Сейчас эта, отчасти общественная, деятельность Сергея Павловича, достигшего возраста патриарха, но несущего свой жизненный и творческий опыт с лёгкостью молодого человека из повести “Странник”, заслонила его прозу и даже критику, но для меня Костырко остается прежде всего тонким и негромким лириком, способным извлекать красоту откуда угодно…»
Завершает наш обзор эссе Александра Чанцева - крик души об унылости и инерции в крупных издательствах, ориентированных на «форматность». «Они [издательства] сами активнейше копают себе могилу, взбадривают даже себя бодрыми корпоративными речевками, играют в футбол черепом Йорика. Ибо спасти их может только гениальный, действительно выдающийся (новый, неудобный даже, в данном случае это синонимы) роман. Они же «заточены» - на бесконечное репродуцирование существующего…» По сути, очередное свидетельство постинституционального кризиса - и девальвации «традиционных» методов продвижения автора, казавшихся незыблемыми, будь то движение прозаика через издательство - или поэта через толстый журнал.