10.05.2019
Мои любимые поэты

Булат Окуджава. 9 мая

Самые мои поэты, или Мой «роман» со стихами

Мои_любимые_поэты_Окуджава
Мои_любимые_поэты_Окуджава

Текст: Дмитрий Шеваров

Песенка о пехоте

  • Простите пехоте,
  • что так неразумна бывает она:
  • всегда мы уходим,
  • когда над землею бушует весна.
  • И шагом неверным
  • по лестничке шаткой (спасения нет)...
  • Лишь белые вербы,
  • как белые сестры, глядят тебе вслед.
  • Не верьте погоде,
  • когда затяжные дожди она льет.
  • Не верьте пехоте,
  • когда она бравые песни поет.
  • Не верьте, не верьте,
  • когда по садам закричат соловьи:
  • у жизни и смерти
  • еще не окончены счеты свои.
  • Нас время учило:
  • живи по-походному, дверь отворя...
  • Товарищ мужчина,
  • а все же заманчива доля твоя:
  • весь век ты в походе,
  • и только одно отрывает от сна:
  • чего ж мы уходим,
  • когда над землею бушует весна?
  • Булат Окуджава

Я был пехотой совсем недолго. Пехотой учебной, холостой. Потешным полком вчерашних студентов мы поднимали пыль по проселкам. Это сейчас я такой храбрый и могу посмотреть в те дни иронически. А тогда грусть по дому, сбившиеся на ходу портянки и наряд вне очереди делали жизнь почти трагическим занятием. Правда, со своими светлыми моментами.

Запевал определяли так. Каждая шеренга пела по одному куплету, а майор шел рядом и прислушивался. Потом говорил: "...Стой, раз-два..." И командовал: "Вот ты и ты..." А пели мы Окуджаву.

  • Отшумели песни нашего полка,
  • отзвенели звонкие копыта.
  • Пулями пробито днище котелка,
  • маркитантка юная убита...

Залихватская песня не могла заглушить саднящую тоску по дому, но она делала эту грусть какой-то доблестной, мужской. Мол, терпи казак - атаманом станешь. "Едва слышная музыка домашнего тепла, до которой, кроме меня, уже никому не было дела... Тихая музыка невозвратимого..."

Это из рассказа Булата Окуджавы "Уроки музыки" - там, где он, семнадцатилетний, в учебном батальоне, окапывается с утра до ночи и месит грязь, а на строевой запевает "Утро красит нежным светом..." Сержант Ланцов зовет его "Акаджав". (Сержанту казалось, что окончание "ва" должно относиться к женщине.)

...Когда после военных сборов я вернулся домой, то он мне показался тесным, маленьким. До слез маленьким.

В сентябре того же 1984 года меня вызвали в военкомат, забрали паспорт и выдали предписание: явиться в такую-то часть такого-то числа. Туманно сказали, что часть сейчас находится в Средней Азии.

Перед отъездом я выписал из сборника Окуджавы несколько стихотворений, самых любимых. "Грузинскую песню", "Моцарт на старенькой скрипке играет", "Песенку об открытой двери", "Синяя крона, малиновый ствол..." Потом стоило заглянуть в блокнот, сидя на втором ярусе в палатке где-нибудь на полигоне в Гарбазе, как с фотографической точностью воскрешались счастливые мелочи домашней жизни.

Это было время перед отбоем, когда подшивались, бренчали на гитаре, травили анекдоты, а мой сосед по койке, мягкий и добрый Витек из Киева, сочинял письмо невесте. Иногда Витя заглядывал в мой песенник и вписывал в свое письмо что-нибудь из Окуджавы.

  • Дождусь я лучших дней
  • и новый плащ надену,
  • Чтоб пред тобой проплыть,
  • как поздний лист кружась...

И вот тут наши грезы обрывались по команде "В ружье!". Мы бежали, толкаясь в темноте и теряя амуницию. Было весело ощущать себя частью нелепого существа, которое грузно топает, но вот-вот затихнет по команде "Смыр-р-на!..". Пока лейтенант ставит взводу задачу, я смотрю на южное небо, такое женственное, близкое.

Когда мы в очередной раз побежали со склона в учебную атаку, я споткнулся, упал и ощутил под руками что-то круглое и приятно холодное. Наша атака захлебнулась на бахче. Где-то не очень далеко от нашего полигона шли настоящие бои, а мы воевали с арбузами.

Опять тихо и виновато мы построились перед лейтенантом, бледным от лунного света. Он сказал: "Вы все убиты... А я хочу, чтобы вы были живы. Поэтому повторим развертывание. Командиры отделений - ко мне..."

Худой, скуластый, гибкий и ловкий как пантера, в ладной полевой форме (не темно-зеленой, как на нас, а песочной, "афганской", - мы такой до армии нигде не видели), с нашивкой за ранение и гвардейским значком, - нам казалось, что лейтенант должен презирать нас. За все - за то, что мы вчерашние студенты, за то, что не нюхали пороху, за то, что саперная лопатка может болтаться у нас на заду, как, впрочем, и подсумок с магазинами. За эти арбузы, которых мы налопались украдкой и теперь норовим добежать только до кустов...

А он жалел нас. И это было непонятно. Приказания отдавал сухим ровным голосом. Не ругался матом.

Я вспомнил все это, когда перечитывал недавно фронтовую прозу Окуджавы. Там ему, молоденькому сержанту, дали на выучку десять новобранцев, и первое, что он говорит им: "Я хочу, чтобы все остались в живых..."

Нет, всего нам не высказать.

Может, потому так немногословны записи в книге отзывов музея Окуджавы в Переделкино.

"В далеком теперь уже декабре 1976-го мне, курсантику военного училища, песня Булата Окуджавы помогла выжить и остаться самим собой. Так впредь, когда случалось совсем тяжко, я повторял: "Пока земля еще вертится..." (Александр Рожнов, капитан 1 ранга, Балтфлот).

Оригинал статьи: "Российская газета"  - 03.04.2014