Текст: Дмитрий Шеваров
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Август
Я полюбил весомые слова,
просторный август, бабочку на раме
и сон в саду, где падает трава
к моим ногам неровными рядами.
Лежать в траве, желтеющей у вишен,
у низких яблонь, где-то у воды,
смотреть в листву прозрачную
и слышать,
как рядом глухо падают плоды.
Не потому ль, что тени не хватало,
казалось мне: вселенная мала?..
Николай Майоров
1939
Москва. 22 июня 1941-го. Еще несколько дней, и - студенческие каникулы. А пока - сессия. В Горьковской читальне, что под куполом здания МГУ на Моховой, ребята склонились над учебниками.
Из воспоминаний Ирины Пташниковой: «Окна были широко открыты. И не все сразу поняли, что же произошло, когда с площади донеслась передаваемая всеми радиостанциями Союза грозная весть. Но все, один за другим, вдруг поднялись и вышли на улицу, где у репродуктора уже собралась толпа. Война!.. Помню лицо пожилой женщины, в немом отчаянии поднятое к репродуктору, по нему текли слёзы... У нас с Николаем в это время как раз была размолвка. Увидев друг друга, мы даже не подошли, поздоровавшись издали...»
Поэт, счастливый в любви, редко о ней пишет. Коля почти каждый день писал о любви. В этих стихах было много ревнивых нот, много юношеской горести - Коля был невысок, не широк в плечах, не умел «производить впечатление».
Идти сквозь вьюгу напролом.
Ползти ползком. Бежать вслепую.
Идти и падать. Бить челом.
И все ж любить её - такую!
Забыть про дом и сон,
Про то, что
Твоим обидам нет числа,
Что мимо утренняя почта
Чужое счастье пронесла...
Товарищ его юности Даниил Данин вспоминал о Коле: «Ничего завидного во внешности — ничего впечатляющего, что заставило бы на улице оглянуться прохожего... Еще меньше, чем на поэта, Николай Майоров был похож на записного героя».
Девушки не видели в нем гения. А он им был и знал об этом. Не бахвалился, не гордился, не рассуждал, а ежедневно «отрабатывал» врученный ему свыше дар.
В стихах он часто говорил о себе - «нескладный».
Я шёл весёлый и нескладный,
Почти влюблённый, и никто
Мне не сказал в дверях парадных,
Что не застёгнуто пальто...
Через неделю после начала войны Ира и Коля расстались навсегда. «...Я очень хорошо помню этот вечер. Заходило солнце, и запад был багровым. На широком дворе одной из краснопресненских школ выстроились повзводно уезжающие на спецзадание студенты. Помню Николая в этот момент - высокий, русоволосый, он смотрел на кроваво-красный запад широко распахнутыми глазами... Видно, и у меня в этот момент шевельнулось тяжёлое предчувствие и горестно сжалось сердце, только я бросилась к Николаю, и мы крепко обнялись. Это была наша последняя встреча...»
Перед отъездом Николай оставил портфель с рукописями знакомым. Портфель так и не найден до сих пор. Поэмы «Ваятель» и «Семья» сохранились только в отрывках.
Зимой сорок второго 1106-й стрелковый полк, в котором служил вчерашний студент-историк Коля Майоров, удерживал деревню Баранцево на Смоленщине. 8 февраля Николай погиб. Ему было 22 года.
Тебе, конечно, вспомнится несмелый
и мешковатый юноша,
когда
ты надорвешь конверт армейский белый
с «осьмушкой» похоронного листа...
Он был хороший парень и товарищ,
такой наивный, с родинкой у рта.
Но в нем тебе не нравилась одна лишь
для женщины обидная черта:
он был поэт, хотя и малой силы,
но был,
любил
и за строкой спешил.
И как бы ты ни жгла
и не любила, -
так, как стихи, тебя он не любил.
И в самый крайний миг перед атакой,
самим собою жертвуя, любя,
он за четыре строчки Пастернака
в полубреду отдать бы мог тебя!
Земля не обернется мавзолеем...
Прости ему: бывают чудаки,
которые умрут, не пожалея,
за правоту прихлынувшей строки.
СТРОКИ БИОГРАФИИ
Родился 20 мая 1919 года в деревне Дуровка Конадиевской волости Сызранского уезда Симбирской губернии. В этом же году вместе с семьей переехал в деревню Павликово Гусевского уезда Владимирской губернии, где прошло его детство. С 1929 года вместе с семьей - в Иваново-Вознесенске. Окончил среднюю школу (ныне школа № 26 им. Д. А. Фурманова). По ее окончании в 1937 году поступил на исторический факультет Московского университета, посещал поэтические семинары в Литературном институте. Несколько его стихотворений появилось в университетской многотиражке (в том числе «Мы» - 1 мая 1940 года).
В начале Великой Отечественной войны Майоров работал на строительстве оборонительных сооружений в районе Ельни, а осенью добровольцем ушел на фронт.
Имя Николая Майорова занесено на мемориальную доску в Центральном доме литераторов в Москве. В октябре 1966 года поэт посмертно удостоен в Иванове областной премии Ленинского комсомола, в 1968 году - Всесоюзной премии имени Николая Островского. Именем поэта в Иванове названа улица, на которой он жил. В Литературном сквере областного центра установлен бюст поэта. На школе, где он учился, - мемориальная доска.
К 100-летию со дня рождения поэта Ивановская писательская организация выпустила книгу Николая Майорова «Избранные стихотворения».
Юрий Орлов, председатель Ивановского отделения Союза писателей России
Довоенная тетрадь Николая Майорова
«Мне двадцать лет...»
Одесская лестница
Есть дивные пейзажи и моря,
Цветут каштаны, выросли лимоны.
А между нами, впрочем, говоря,
Я не глотал ещё воды солёной.
Не видел пляжа в Сочи, не лежал
На пёстрой гальке в летнюю погоду,
Ещё ни разу я не провожал
В далёкий рейс морского парохода,
Не слышал песен грузчиков в порту.
Не подышал я воздухом нездешним,
Не посмотрел ни разу, как цветут
И зноем наливаются черешни.
Не восходил к вершине с ледорубом,
Не знал повадок горного орла.
Ещё мои мальчишеские губы
Пустыня древним зноем не сожгла.
Ташкента не узнал, не проезжал Кавказа,
Не шёл гулять с ребятами на мол.
Ещё одесской лестницей ни разу
Я к морю с чемоданом не сошёл.
Мне двадцать лет. А Родина такая,
Что в целых сто её не обойти.
Иди землёй, прохожих окликая,
Встречай босых рыбачек на пути,
Штурмуй ледник, броди в цветах по горло,
Ночуй в степи, не думай ни о чём,
Пока верёвкой грубой не растёрло
Твоё на славу сшитое плечо.
1939
После ливня
Когда подумать бы могли вы,
Что, выйдя к лесу за столбы,
В траву и пни ударит ливень,
А через час пойдут грибы?
И стало б видно вам отселе,
Лишь только ветви отвести,
Когда пойдёт слепая зелень
Как в лихорадке лес трясти.
Такая будет благодать
Для всякой твари! Даже птицам
Вдруг не захочется летать,
Когда кругом трава дымится,
И каждый штрих непостоянен,
И лишь позднее - тишина...
Так ливень шёл, смещая грани,
Меняя краски и тона.
Размыты камни. Словно бивни,
Торчат они, их мучит зуд;
А по земле, размытой ливнем,
Жуки глазастые ползут.
А детвора в косоворотках
Бежит по лужам звонким, где,
Кружась, плывёт в бумажных лодках
Пристрастье детское к воде.
Горит земля, и пахнет чаща
Дымящим пухом голубей,
И в окна входит мир, кипящий
Зелёным зельем тополей.
Вот так и хочется забыться,
Оставить книги, выйти в день
И, заложив углом страницу,
Пройтись босому по воде.
А после - дома, за столом,
Сверкая золотом оправы
Очков, рассказывать о том,
Как ливни ходят напролом,
Не разбирая, где канавы.
1939
В грозу
Он с моря шёл, тот резкий ветер,
Полз по камням и бил в глаза.
За поворотом свай я встретил
Тебя. А с моря шла гроза.
Кричали грузчики у мола,
И было ясно: полчаса
Едва пройдёт, как сон тяжёлый,
И вздрогнет неба полоса.
И гром ударит по лебёдкам.
Мне станет страшно самому.
Тогда, смотри, не выйди к лодкам:
В грозу и лодки ни к чему.
А ты пришла. Со мной осталась.
И я смотрел, запрятав страх,
Как небо, падая, ломалось
В твоих заплаканных глазах.
Смешалось всё: вода и щебень,
Разбитый ящик, пыль, цветы.
И, как сквозные раны в небе,
Разверзлись молнии. И ты
Всё поняла...
1939
Отелло
Пусть люди думают, что я трамвая жду.
В конце концов, — кому какое дело,
что девушка сидит в шестом ряду
и равнодушно слушает «Отелло»?
От желтой рампы люди сатанеют.
Кто может девушке напомнить там,
что целый год ищу ее, за нею,
как этот мавр, гоняюсь по пятам?
Когда актеры позабыли ролли
и нет игры, осталась лишь душа,
партер затих, закрыл глаза от боли
и оставался дальше не дыша.
Как передать то содроганье зала,
когда не вскрикнуть было бы нельзя?
Одна она с достоинством зевала,
глазами вверх на занавес скользя.
Ей не понять Шекспира и меня!
Вот крылья смерть над сценой распростерла
и, Кассио с дороги устраня,
кровавый мавр берет жену за горло.
Сейчас в железо закуют его,
простится он со славой генерала,
а девушка глядела на него
и ничего в игре не понимала.
Когда ж конец трагедии? Я снова
к дверям театра ждать ее иду
и там стою до полчаса второго,
а люди думают, что я трамвая жду.
1940
Я не знаю, у какой заставы
Вдруг умолкну в завтрашнем бою,
Не коснувшись опоздавшей славы,
Для которой песни я пою.
Ширь России, дали Украины,
Умирая, вспомню... И опять -
Женщину, которую у тына
Так и не посмел поцеловать.
1940
Мне только б жить и видеть росчерк грубый
Твоих бровей. И пережить тот суд,
Когда глаза солгут твои, а губы
Чужое имя вслух произнесут.
Уйди. Но так, чтоб я тебя не слышал,
Не видел... Чтобы, близким не грубя,
Я дальше жил и подымался выше,
Как будто вовсе не было тебя.
1939
Из стихотворения «Мы»
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Когда б не бой, не вечные исканья
Крутых путей к последней высоте,
Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,
В столбцах газет, в набросках на холсте.
Но время шло. Меняли реки русла.
И жили мы, не тратя лишних слов,
Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устных
Да в серой прозе наших дневников.
Мы брали пламя голыми руками.
Грудь раскрывали ветру. Из ковша
Тянули воду полными глотками
И в женщину влюблялись не спеша.
И шли вперёд, и падали, и, еле
В обмотках грубых ноги волоча,
Мы видели, как женщины глядели
На нашего шального трубача.
А тот трубил, мир ни во что не ставя
(Ремень сползал с покатого плеча),
Он тоже дома женщину оставил,
Не оглянувшись даже сгоряча.
Был камень твёрд, уступы каменисты,
Почти со всех сторон окружены,
Глядели вверх - и небо было чисто,
Как светлый лоб оставленной жены...
1940