Текст: Юрий Смирнов *
Фото: scoop.it
Есть ощущение, что я знал это имя всегда. Когда его убили (скорее всего, убили), сделав инъекцию яда, путчисты Пиночета, мне было пятьдесят семь дней от роду. Тогда о Чили говорили все — дед с отцом, мама с бабушкой, наш первый телевизор "Электрон". Я, безусловно, не могу об этом помнить. Но это было. Последние красные герои мира — Альенде, Виктор Хара. И отдельно — старый грузный больной человек. Великий поэт Пабло Неруда.
Прошло лет пять или шесть. Имя продолжало меня преследовать из глубин самой первой памяти. Моя мама вместе с двумя своими сестрами, моими прекрасными тетками, выиграла подписку на "Библиотеку Всемирной Литературы". Сотня с лишним томов-кирпичей в суперобложках, которым не было равных в моем тогдашнем понимании мира. Книги делили наудачу: разбили на тройки и бросали жребий, доставая бумажки из дедовой шапки. Я наблюдал за этим священнодействием и умолял судьбу, чтобы мы с мамой выиграли книгу Неруды. И о чудо: вместе с Шекспиром, Уитменом, По и Маяковским он достался нам.
Дома я схватил книгу, пахнущую апельсинами и кровью… и разочарованно выдохнул. Это были стихи. Я не любил стихи в шесть лет - я любил Вальтера Скотта и журнал "Мурзилка".
Еще через пару-тройку лет моя огромная, как СССР, семья отмечала чей-то день рождения. Естественно, много пели под гитару. Когда закончились Визбор и Высоцкий, а вино, напротив, все никак не кончалось, отец и его братья, мои прекрасные дяди, начали дурачиться и петь эстрадные хиты с нелепыми словами. Знаменитую "Червону руту" они спели так: "Пабло Неруду не шукай вэчорами". Я впервые в жизни рассвирепел. Я почувствовал дикий неуправляемый гнев. Я сказал им, моим богам, что так нельзя, что так нельзя с героями. И убежал к себе, по дороге прихватив этот самый толстенный том стихов Неруды.
Он был великолепен.
Мир мужчины не так прост, как кажется женщинам. Мужчина вынужден открывать для себя то, что женщина понимает интуитивно. В ту ночь я открыл для себя любовь, ни больше ни меньше.
Вероятно, есть более тонкие лирики, чем Неруда. Более небесные. Или наоборот, более приземленно-чувственные, с великой оптикой, направленной в небо. Но в тот вечер я прочел:
Твой голос, рот… твой каждый волосок. Мне голодно без них. Я так далёк.
Бреду по улицам в молчанье о тебе. И голод одиночества во мне.
Или:
всюду вижу, как зыблется твоё тело
твоё молчанье — облава моих пугливых минут.
твои хрустальные руки — долгожданная гавань
моим поцелуям и влажным моим желаньям приют.
Или совсем другие строки. Когда-то Вознесенский написал : "Оцепенев от Битлз". Я задохнулся от Неруды.
***
Никогда не стоит смотреть фото великих лирических поэтов. Они редко бывают не то что красивы — они редко бывают сносны для современного мира глянцевой аллертности. Неруда в молодости был похож на Франца Кафку. Вероятно, если бы антибиотики изобрели на два десятилетия раньше, если бы Кафка пережил Холокост, а самое главное — внутренний ужас вечного одиночества, он к шестидесяти выглядел бы как Неруда. Лишний вес, глаза на выкате, поредевшие волосы.
Счастье Пабло Неруды, взявшего себе чешский псевдоним, модерниста и авангардиста, в том, что он видел в одиночестве счастье. Лучезарное одиночество, так он говорил.
Хорошо быть поэтом, Франц.
Я смог бы печальные строки выпустить в ночь.
Словами бы выткал звёзды на небосклоне:
Дрожат, голубые, в его чёрном бархатном лоне,
И ветер, танцуя, уносит стихи мои прочь.
Я смог бы печальные строки выпустить в ночь.
Я помню, держал на руках её. В эти мгновенья,
Когда целовал, уходили из мыслей сомненья,
Под небом, похожим на то, что сегодня, точь-в-точь.
Её я любил, и она любила, быть может.
Прекрасные очи забыть мне, поверьте, не в мочь.
Я смог бы печальные строки выпустить в ночь.
Услышьте тоску, что сердце разбитое гложет.
И нет бесконечнее ночи, чем ночь без неё.
Мой стих пусть ложится на душу, как росы на травы,
Нет смысла: в потоке разлуки нам нет переправы.
Пусть звёзды её согревает тепло не моё.
Вот близок конец. И вдали кто-то тихо поёт.
Я душу свою потерял без неё навсегда.
Ёе я искал, и искать буду даже тогда,
Когда взгляд потухнет, и голос навеки умрёт.
В ту ночь будут плакать листвою деревья седые,
О том, что уже не увидим мы звёздную медь,
Я, право, смирился, но буду любить, как и впредь.
Пусть ветер на ухо ей шепчет те строчки пустые.
Пускай будет кто-то другой целовать её руки,
Пускай будет кто-то другой смотреть в эти глаза.
Я, право, смирился, но снова упала слеза,
Ведь раны так долго тревожат после разлуки.
И мне в эту ночь с одиночеством трудно мириться.
Я душу свою потерял без неё навсегда.
Но боль уж не тронет сердце моё никогда,
За строчкой последней я с жизнью согласен проститься.
***
Неруда — синоним поэтического успеха. Он начал рано и начал прекрасно; он писал до последних дней, зная, что лейкемия убьет его и лекарства уже не помогут. Он пронес, нет, протащил за шкирку по всем своим возрастам, всем странам и континентам, где жил и работал, удивительное чувство вечного семнадцатилетия, удивления жизнью. Это стоит больше, чем Нобелевская премия. Хотя и она досталась ему абсолютно заслуженно.
Он ненавидел многочисленные толкования своих стихов. Неруда считал, что все, что нужно, уже есть в тексте, а придуманные подтексты — это работа мозга читателя (где результатам этой работы желательно и оставаться). А еще он был убийственно язвителен в своем отношении как к "высокой" поэзии, так и поэзии лобовой, рациональной и, уж извините, пролетарско-бухгалтерской.
"Поэт, который не стал реалистом, — ни живой, ни мертвый. Но поэт, ставший только реалистом, — ничуть не лучше. Иррациональный поэт доступен лишь самому себе или своей возлюбленной, что весьма прискорбно. Рационального поэта поймут и ослы, что еще более прискорбно. Для этих уравнений нет готовых ответов, и ни бог, ни дьявол не дают рецептов, как писать стихи. Оба они вступают в единоборство внутри самой поэзии. Побеждает то один, то другой, но сама поэзия не знает поражений".
***
Поэзия не знает поражений. Ей не страшны ни лейкемия, ни фашисты, громящие твой последний дом, ни прекрасные женщины, вяжущие тебя по рукам и ногам невидимыми нитями, ни премии, ни забвение. Поэзия побеждает, как русские под Сталинградом, чей подвиг воспел великий чилиец Неруда, потому что она отталкивается от последнего рубежа обороны, за которым заканчивается человек и начинается зверь, куст, камень. Последний рубеж обороны.
Злой дух здесь овладел землёю омрачённой,
сгрёб нивы нежные, кривые горы сдвинул;
когтями он изрыл поверхность защищённой
прямолинейными аллеями равнины.
И насыпь поднялась, стряхнув свою усталость;
ладонью скорбною раскрылся холм; и, точно
хмельные всадники, галопом тучи мчались
в отрыве от небес, от бога и от почвы.
И землю взрыл поток; земля от наводненья
бежала с мокрым лбом, утробу раскрывая.
В проклятых сумерках в различных направленьях
катились поезда, как тигры, завывая.
Я — слово этого пейзажа неживого,
я — сердце этого пустого небосвода;
когда иду в полях с душой, открытой ветру,
в моих артериях шумят речные воды.
А ты куда идёшь? Как глина голубая,
пространство под рукой ваятельницы-ночи.
И не зажгут звезду. Глаза мне застилая,
медовый аромат плывёт с полей Лонкоче.
***
Я написал в фейсбуке, что пишу статью о Неруде.
В следующие два часа ко мне в личку стучались люди и цитировали свои любимые строки.
Пять человек.
Это великая статистика.
У каждого поэта свой набор наставников.
Мой таков. Пушкин научил улыбаться буре, Уитмен — летать в космосе, Слуцкий - держаться на линии огня, когда хочется убежать.
Неруда научил меня любить женщину и запах земли.
Я люблю тебя здесь,
Где в тёмных соснах запутался ветер,
Где мерцает луна над волной бродячей
И тянутся дни, похожие друг на друга.
Танцуют в тумане неясные тени.
Чайка горит серебром на фоне заката.
И парус порой. И высокие-высокие звёзды.
На испанском это еще лучше.
*Юрий Смирнов (Кировоград) - поэт, сценарист. Лауреат поэтической премии Григорьева.