Текст: Фёдор Косичкин
Фото: Портрет Петрарки работы Андреа дель Кастаньо, фрески виллы Кардуччо/ru.wikipedia.org
Один из рассказов Честертона про отца Брауна построен на парадоксе: определяя «на глаз», кто из двух незнакомых ему джентльменов - знаменитый поэт, а кто - удачливый биржевой маклер, герой падает жертвой въевшегося стереотипа и принимает за поэта статного, вычурно одетого красавца с кудрями, а не толстоватого коротышку средних лет с бородкой. Который в действительности и является знаменитым поэтом. «Сколько недоразумений породило одно совпадение в начале девятнадцатого века, когда жили три красавца, аристократа и поэта: Байрон, Гете и Шелли!» — вздыхает отец Браун. Двое из которых, добавим от себя, были к тому же заносчивы, бедны и оказались обречены на раннюю смерть.
Петрарка жил задолго до возникновения вокруг слова «поэт» этого романтического ореола. И не думал ему следовать. Он прожил невероятно долгую для XIV века жизнь, ровно 70 лет, причем прожил ее не в веселых пирушках и бесконечных скитаниях, как его современники-ваганты, не в любовных томлениях и военных походах, как другие его современники - трубадуры, а в сосредоточенных и уединенных ученых занятиях, довольствуясь скромным домиком и небольшой рентой, предоставленных ему могущественным покровителем - от чего, вероятно, «настоящий поэт» байроновского извода с негодованием отказался. Потому что сам себя он считал в первую очередь гуманистом.
Сейчас это слово тоже нуждается в пояснении. Под «гуманистами» понимаются активные граждане, готовые бороться за все хорошее против всего плохого (в последнее время всё чаще - за счет принимающей стороны). Но Петрарке и его коллегам куда больше подошло бы близкое по звучанию, но далеко ушедшее по значению слово - гуманитарии. Потому что свою задачу они видели не в борьбе с бедностью, а в том, чтобы восстанавливать гуманитарное знание: искать и исправлять, сличая разные копии, античные тексты и распространять их дальше. А также - писать самим на «золотой латыни», очищая ее от варварских - в прямом смысле - напластований Средних веков. Сам Петрарка («эллинизироваваший свою природную фамилию «Петракко») считал своим главным достижением огромную латинскую поэму «Африка». Сейчас никому, кроме специалистов, решительно не известную,
В отличие от «Книги песен», «Канцоньере». Само это название стало нарицательным, не нуждающимся в переводе. А речь идет всего-то о книжечке нежных сонетов, написанных ученым-филологом на народном тосканском языке вслед за старшими товарищами и земляками - Данте, Квальканти, Гвиницелли. Которые сами еще не знали, что возродившийся с их легкой руки интерес к поэзии на этом языке определит мощнейшее ментальное течение на много веков вперед - Возрождение.
Но сонеты поэтов «нового сладостного стиля» всё-таки оставались достоянием относительно узкого кружка. Из которого смогла вырваться только мощнейшая обличительная и спиритуальная «Комедия» Данте, не случайно прозванная «Божественной». «Канцоньере» Петрарки оказались первым бестселлером дольчестильновистов.
Сейчас, много веков спустя, кажeтся очевидным, почему так произошло. Во-первых, очищенный язык. Упиваясь красотами итальянского языка, объявляя его языком музыки и поэзии, европейцы имели в виду именно язык Петрарки. Который, будучи филологом и поэтом, первый собственным примером показал, насколько певучими могут быть самые простые слова, составленные друг с другом в не просто "не случайном", но в тщательно продуманном порядке.
Во-вторых,
Петрарка не то чтобы «изобрел чувства» - но изобрел оттенки чувств.
Перешел, так сказать, от пикселей к градиентам. При этом сама «отправная точка» этого градиента - девушка Лаура, благополучно вышедшая замуж, родившая 11 детей и умершая в возрасте около пятидесяти лет (что тоже тогда считалось нормальным) оставалась где-то вдалеке. Настолько вдалеке, что это до сих пор вызывает споры - полно, «да был ли мальчик»? В смысле - так ли важна была Лаура для Франческо или это некая условная фигура, источник бесконечных каламбуров и аллегорий (Lauro - лавр, yвенчивающий чело поэта, l’aura - золотая, т. е. исполненная добродетелей и т. д.), которой поэт считал обязанным обзавестись по аналогии с Данте и его Беатриче (чья жизнь, трагически ранняя смерть и воздействие, оказанное на Данте, сомнений не вызывают).
И в-третьих - то, что это оказалось не важным! Продуманная поэтическая форма перевесила содержание. Именно в Canzoniere
Петрарка до совершенства довел саму форму сонета -
14-строчника с рифмовкой abba abba cde cde, за которым на века закрепилось понятие «петраркистского». И тем самым породил само понятие «авторского сборника стихов» как отдельной смысловой и материальной сущности.
Не случайно именно Canzoniere оказалась той самой книгой, для которой полтора века спустя создатель современной книжной индустрии Альд Мануций изобрел убористый шрифт «курсив» (по легенде - имитирующий почерк Петрарки) и стал печатать их книжечкой малого формата - «покетбуком». Таким образом, уединенный гуманитарий оказался, говоря по-современному, драйвером индустрии, а его Canzoniere - не только бестселлером, но и «лонгселлером»:
в практически неизменном виде альдина Петрарки переиздавалась тоже столетиями -
она была приторочена к седлу елизаветинского аристократа и поэта Филипа Сидни, когда он поехал в Нидерланды на войну, с которой ему не суждено было вернуться, лежала в дорожных сундуках Гёте и Батюшкова, когда они отправились в Италию. И наконец полтысячелетия спустя после появления Canzoniere
Пушкин в «Метели» именно ради Петрарки приподнял на минуточку маску скромного основоположника русского реализма Ивана Петровича Белкина,
чтобы описать робкую любовь героев «Метели» именно его словами: «Нельзя было сказать, чтоб она с ним кокетничала; но поэт, заметя ее поведение, сказал бы: Se amor non è, che dunque?..»
То есть, в переводе Вяч. Иванова:
Коль не любовь сей жар, какой недуг
Меня знобит? Коль он - любовь, то что же
Любовь? Добро ль?.. Но эти муки, Боже!..
Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..
На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?
Коль им пленен, напрасны стоны. То же,
Что в жизни смерть, - любовь. На боль похоже
Блаженство. "Страсть", "страданье" - тот же звук.
Призвал ли я иль принял поневоле
Чужую власть?.. Блуждает разум мой.
Я - утлый челн в стихийном произволе.
И кормщика над праздной нет кормой.
Чего хочу - с самим собой в расколе, -
Не знаю. В зной - дрожу; горю - зимой.
И наконец еще сто лет спустя другой русской поэт, Мандельштам, в совершенно других условиях именно с помощью Петрарки пытался добраться до новых ритмов и новых смыслов:
Речка, распухшая от слёз солёных,
Лесные птахи рассказать могли бы,
Чуткие звери и немые рыбы,
В двух берегах зажатые зелёных;
Поэзия Петраки не отошла в область истории литературы; и потому 20 июля - день рождения поэта и повод перечитать его стихи, а не повод возложить цветочки к его бюсту.