Текст и подбор фото: Андрей Цунский
Фото: ru.wikipedia.org
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Биг Ривер - матушка-река
Они родились с разницей в две недели. Один стал великим писателем, примером для подражания, «культовой фигурой». Второй перевел его произведения на русский язык и во многом сделал его в СССР именно таким. Две эти фигуры в отечественной культуре совершенно неразрывны. Хотя более разных людей (астрологи, привет вам!) трудно себе представить.
«Всю свою сознательную жизнь я преклонялся перед русскими писателями, они научили меня многому, тому невыразимому, что и составляет суть любой талантливой прозы. Если бы я хотел родиться кем-либо еще, то только русским, и читать книги на русском языке». Э. Хемингуэй. Из письма Борису Пастернаку, ноябрь 1958 года.
«Есть писатели - среди них и виртуозы своего дела, - которые умеют и могут писать о чем угодно и довольствуются этим, с них и спрашивать больше нечего. А есть другие, которые не могут не писать, должны писать всегда об одном, для них самом главном, которые взяли на себя этот обет, которые любят в жизни многое, "лишь бы только это не мешало работе", их писательской работе, но которые в то же время терзаются, когда, действительно не мешая, жизнь проходит мимо самой совершенной их работы. К таким писателям принадлежит и Хемингуэй». И. А. Кашкин. «Перечитывая Хемингуэя», "Иностранная литература", 1956, № 4.
«... смущала одна мысль: не надо меня так жалеть». Э. Хемингуэй, из письма И. А. Кашкину, 12 января 1936 г.
Папа Хэм и Папа Карло Маркс
Хемингуэй стал в СССР народным героем. Про него появились анекдоты, преимущественно неприличные, обыгрывающие нечастое для русского языка сочетание начальной и конечной буквы, но зато с оптимистичным выводом – «мне нравится ход вашей мысли!». Были не далеко ушедшие от них частушки («трам-парам, но только я / не понял ни Хэмингуя»). Но его не поместили на холщовые сумки, и не клали в него хлеб и картошку, как в Есенина с Высоцким. Самых популярных фотографий Папы Хэма было 4:
1. Хэм в свитере. Для квартир советской творческой интеллигенции.
2. Хэм с расстегнутым воротником. Для квартир не очень творческой, но все же интеллигенции.
3. Хэм с трубкой. Несколько версий, похоже на Есенина с трубкой, дань вкусу невзыскательному).
4. Хэм пинает консервную банку. Вариант для советского бытового бунта, тот, у кого висела такая фотография, уже, как правило имел разговоры с ОВИРом.
Под музыку Гиллеспи, Гиллеспи, Гиллеспи...
Разговоры в квартирах с Хемингуэем были почти вольнодумные. Звучал джаз, да не абы какой, а Гиллеспи, Паркер, Роланд Керк или Оскар Питерсон. Свободная музыка настоящих интеллектуалов. Но это «для понтов». Для души бралась гитара, и – Визбор-Окуджава-Кукин-Никитины-Иваси... кинотеатр «Спартак», в чьей плюшевой утробе...» - то же самое, что и везде.
«Там» уже не слышат себя самих на стадионах The Beatles, уже Элвис вот-вот умрет. Но тут все медленно. Обрывочно. «Если друг оказался вдруг на той единственной гражданской», и русский Роберт Джордан – Кузьма Кузьмич Иорданов тоже хочет вспомнить, когда же деревья были большими... А Синявский с Даниэлем уже сидят... А Бродский уже... А Аксенов вот-вот... Затянулось послевоенное похмелье, растянуло шестидесятые аж до московской Олимпиады... застряло веселое некогда поколение на Биг Ривер - матушке-реке... А на столе... Так. Минутку.
Герой чужого времени
«Ощущение моря, охота на большую рыбу, борьба, объятия женщины, удовольствие от выпивки, запах шторма и встреча с опасностью — все это дает такое физическое ощущение и такое удовольствие от жизни, что становится даже стыдно за то, что тебе так хорошо, когда большинство людей не знают ничего хорошего», –
Хемингуэй - Кашкину. Цитата не кончилась, потом продолжим.
Хемингуэй быстро и без притирки вошел в российский (и в надстроенный над ним советский) культурный код, поскольку место для него было там давно приготовлено. Советская власть до последнего пыталась пичкать людей агиографической легендой о романтическом фанатике Павке Корчагине, но незанятым осталось в культуре огромной русской страны место народного героя – желанного дамами вольнолюбивого воина, азартного игрока, выпивохи – то есть героя светского, а не советского – бледного, как мощи, и бессильного, испустившего весь дух на неясную борьбу, лицемерно внушающего себе, что ему уже «мучительно не больно». Когда-то это было место Дениса Давыдова, декабристов, лихих гусар, впоследствии вынужденных мчаться по крашеным коврам на фоне беспросвестной ночи «Одного дня Ивана Денисовича». Любая культура увядает и чахнет без деятельного светского героя. Довлеющая надо всем власть никогда и нигде его не любила, всегда ожидала его явления с ужасом, затыкая все щели, поставив у двери старуху с со шваброй, плотно занавешивала железом окна. Но он явился – и он всегда является, когда нужно спасать страну и ее культуру, и всегда – откуда не ждали.
Власть загнала человека в бесконечный понедельник, в зарплату нищего. Отошел послевоенный каток репрессий, но не было им ни войны, ни приключений, ни дальних странствий (если только за казенный счет на целину или тех, что в один конец). Только запретить человеку мечтать не удавалось еще никому. Послевоенные интеллигентные – и не очень – мальчишки нашли себе героя, кто на гражданской войне в Испании, кто на фронте Первой мировой в Италии, кто на просторах Океана... И всеми героями оказался американец Хемингуэй. И как же точно он вписался не только в культурный код России, но и в бытовой...
Ну, за общее дело!
«Когда целый день напряженно работала голова и знаешь, что назавтра предстоит такая же напряженная работа, что может отвлечь мысль лучше виски и перевести ее в другую плоскость? Когда ты промок до костей и дрожишь от холода, что лучше виски подбодрит и согреет тебя? И назовет ли кто-нибудь средство, которое лучше рома дало бы перед атакой мгновение хорошего самочувствия? Я лучше откажусь от ужина, чем от стакана красного вина с водою на ночь. Только в двух случаях пить нехорошо, когда пишешь и когда сражаешься. Это надо делать трезво. Но стрелять на охоте мне вино помогает. Современная жизнь часто оказывает механическое давление, и спиртное - это единственное механическое противоядие». Э. Хемингуэй, из письма И. А. Кашкину. 19 августа 1935 г.
Читателю на заметку: если поместить английское название книги Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой» в онлайн-переводчик, получится «Передвижной банкет».
Коктейль «Дайкири» изобрел в 1896 году горный инженер Дженнинг Кокс. Потом коктейль полюбил Хемингуэй. И не знал бы о нем никто – но это был любимый коктейль Эрнесто «Че» Гевары. Романтично и в советской моде, его стали пить в СССР. Но по-своему. Итак, дайкири по-советски. Рецепт с комментариями:
Белый ром – 1 рюмка.
Сок лайма... Нет, у вашего дедушки лайма не было (он и не видел его никогда). Дедушка брал лимонный сок то из импортной дефицитной черной банки «Сок лимонный», пробив в крышке две дырки, то прямо из лимона – но зимой (летом лимонов не было). Полрюмки, короче.
Сахарный сироп – полагается, но настоящие мужчины сахар не кладут! А уж сироп тем более пить не станут. Что за сопли с сахаром? Лимон и ром.
Пейте советский дайкири за дружбу и любовь.
Что? Еще рано? Ну, как говорил Папа Хэм, «дайкири с вечера, мохито с утра». Берете мяту, лайм, содовую, коричневый тростниковый сахар... и выкидывайте. Нечего. Пейте просто ром. А вот он, как, кстати, и немужественный тростниковый сахар, слава Фиделю, у дедушки был! «Гавана клуб». «Озверин». Четыре тридцать бутылка! Трубка и голландский табак «Клан» в клетчатом полиэтиленовом кисете... Джинсы Lee. Ярко-красная рубашка в черную полоску. Жёлтые плетёные ботинки... Прибалтийская керамика...
Кто с запросами, тот знал еще и авторский рецепт хемингуэевского коктейля «Смерть после полудня»:
«Налейте 1 джиггер абсента в бокал для шампанского.
Добавляйте ледяное шампанское, пока оно не достигнет надлежащего опалово-молочного оттенка.
Медленно выпейте от 3 до 5 таких бокалов».
Только что это за джиггер и где взять тот абсент? Эх, тоска. А вот бы...
Задумались? – верно. Вот откуда ушки-то торчат! Денатурат, бархатное пиво, политура очищенная... "Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не ошибиться в рецептах". (Венедикт Ерофеев, "Москва – Петушки"). Вот вам, падлы, Павка Корчагин, вот тебе, американец, смерть после полудня. И советский читатель – правильно, под рев магнитофона – немедленно выпил. Подвиги тут только трудовые, и такие, что найти бы место без них («Служил он в Таллине, при Сталине, теперь лежит заваленный, нам жаль по-человечески его»), пойдешь по бабам – персональное дело по аморалке, за границу ездят только «товарищи» («А жена моя, товарищ Парамонова, находилась в это время за границею»), так что... За общее дело, и «Серп и Молот – Карачарово». Но это будет потом. А сначала...
«Зенкевич похож на игрушечного Хемингуэя»
«Едва я отрываюсь на месяц или два от письменного стола, как сразу выхожу в море и становлюсь абсолютно, в животном смысле, счастлив. И когда пишешь и получается именно так, как тебе хотелось, Становишься счастлив, но уже совсем иначе. И оба эти переживания одинаково для тебя важны, стоит только вспомнить, как коротка наша жизнь» - а вот это конец цитаты. Э. Хемингуэй. Из письма И. А. Кашкину.
Своеобразным – и при этом самым ныне известным и популярным зеркалом послевоенного поколения стал Сергей Довлатов, так и не оцененный до конца сверстниками. Современники не прощают писателю трех вещей – иронии, внимания к деталям и откровенности. А он пишет: «1960 год. Новый творческий подъем. Рассказы, пошлые до крайности. Тема – одиночество. Неизменный антураж – вечеринка. Вот примерный образчик фактуры:
«– А ты славный малый!
– Правда?
– Да, ты славный малый!
– Я разный.
– Нет, ты славный малый. Просто замечательный.
– Ты меня любишь?
– Нет…»
Выпирающие ребра подтекста. Хемингуэй как идеал литературный и человеческий…
Недолгие занятия боксом… Развод, отмеченный трехдневной пьянкой… Безделье… Повестка из военкомата…»
Ужас. «Чисто конкретное» био писателя-шестидесятника. Есть такому, за что возненавидеть Довлатова, хотя тот пишет о самом себе. Но как же обидно знать, что ты не единственный... А дальше – больше.
«Вечером я сидел в театре. Давали «Колокол» по Хемингуэю Спектакль ужасный, помесь «Великолепной семерки» с «Молодой гвардией». Во втором акте, например, Роберт Джордан побрился кинжалом. Кстати, на нем были польские джинсы. В точности, как у меня.
В конце спектакля началась такая жуткая пальба, что я ушел, не дожидаясь оваций. Город у нас добродушный, все спектакли кончаются бурными аплодисментами.
Рано утром я пришел в контору. Мне была заказана положительная рецензия. Мертвея от табака и кофе, начал писать:
«Произведения Хемингуэя не сценичны. Единственная драма этого автора не имела театральной биографии, оставаясь „повестью в диалогах“. Она хорошо читается, подчеркивал автор. Бесчисленные попытки Голливуда экранизировать…»
Да... «Ей-богу, этот Гоголь бы нам не поверил бы».
После этого Довлатова начали бы ненавидеть (если бы прочитали) режиссеры, актеры, журналисты. Не говоря о театральных зрителях, и, конечно, не говоря о безызвестном Зенкевиче, который, как вы уже знаете, «похож на игрушечного Хемингуэя». Как, кстати, и завотделом «Авроры» Козлов, выбросивший рукописи авторов журнала на помойку, слишком много накопилось, – за что тоже воспет Довлатовым в таком же виде. А вот у Довлатова и удачная фраза дважды играет. И трижды иногда. И четырежды...
«В том числе и Гладилину»
Но «ребра подтекста» выпирали не только из Довлатова. НТСовец Владимир Максимов – уж казалось бы? Но его ранние повести, например, «Мы обживаем землю» все построены на до боли знакомых диалогах. Битов, Маканин, – даже Василий Белов! А уж Василий Аксенов сразу вылез из пресловутой шинели с образной бородкой Чехова и при почти реальных усах Хемингуэя. Из выдающихся литераторов поколения никто не смог выйти из тени Хемингуэя бесследно. Например, биограф Анатолия Гладилина Дмитрий Петров пишет:
«Если не считать довоенных журнальных публикаций, Хемингуэя в СССР опубликовали позже Анатолия Гладилина. Т.е. он не мог, как многие советские писатели, вдохновляться стилем и образами Папы, в 1956-м ему пришлось выдумывать диалоги Виктора Подгурского самому. И когда в 1959-м в Издательстве художественной литературы вышел знаменитый двухтомник, оставалось только удивляться: как это он угадал? Как написал на русском т а к и е диалоги, не читая переводов текстов матерого американца? Но – удивляйся не удивляйся, а Эрнест есть Эрнест; и как ни противился Анатолий моде на Хэма, в его текстах 60-х – "Песня золотого прииска", "Дым в глаза", "Вечная командировка" сквозит та же хэмовская интонация, что и у его друга Аксенова. И она тем заметней, чем сильнее они стараются от нее избавиться, отдалиться от Хемингуэя, отделиться от него, куда-то деться. Но никуда не денешься. Поедешь на север, поедешь на юг, везде тебя встретит праздник, который всегда с тобой. Либо попадешь на берег Ист-Ривер... Советская литературная романтика дальних дорог - уж так оно как-то вышло - неотделима от Хемингуэя. И никакими великими комсомольскими стройками задекорировать ее не удалось никому. В том числе и Гладилину».
В чем тут загадка и где разгадка, как писал уже помянутый сегодня Венедикт Ерофеев? Мы не знаем, в чем загадка, а разгадку попытаемся найти в следующей статье – где речь пойдет в большей степени об авторе и его переводчике Иване Кашкине. Кстати, своими соображениями с вами поделятся переводчики Дмитрий Коваленин и Максим Немцов.
Фото с сайта hemingway-lib.ru