Фото: pixabay.com
Моя мама хотела стать учительницей. То ли по инерции, как многие влюбленные в школу отличницы, то ли по интуиции, следуя укладу в сельском социуме: учитель – профессия почетная, всегда уважаемым человеком будешь. Так или иначе, но учительницей мама не стала. Она, пафосно выражаясь, сделала карьеру экономиста. Карьеру в полном смысле: от практикантки до руководителя, с правительственными наградами, бессонными ночами, сердечными приступами, почетом и уважением коллег в широком ареале востребованности ее знаний и практического опыта.
А мечта осталась.
Может, конечно, и не мечта – так, порыв души. Потому что позже выяснилось, что мама даже артисткой хотела стать, но побоялась, что гастрольная жизнь будет мешать построению семейного счастья. Кем еще мечтала стать моя маленькая мама, пока неизвестно: в мастерстве скрывать истинные мотивы и свои желания она преуспела даже больше, чем в экономике сельского хозяйства. Но если все же учесть, что мы с сестрой по первым дипломам педагоги, то мечта ее в какой-то степени все же осуществилась. И степень эта далеко не квадратная.
В свой воображаемый класс мама набирала без экзаменов: поступали все наши одноклассники, соседские дети, внуки – короче, любой ребенок, вошедший в дом. От 0 до 76. Почему 76? Именно столько маминому старшему брату, и никого взрослее в семье я не знаю. Из маминых подопечных.
Мама учит всех и всему. Уважению, ответственности, отчетности, морали, спокойствию – всему, что умеет сама. Чего не умеет, заменяет железобетонным аргументом: «Так». Спрашиваешь у нее:
- Мам, можно?
- Нет.
Лет до тридцати этого было достаточно, чтобы больше не хотеть. А потом вдруг родился вопрос:
- Почему?
- Так…
И продолжение не следует. Просто "Так".
Иногда мама позволяет себе раскрепоститься. Например, очароваться мной или сестрой. Или припомнить "нашу мать". Тоже вслух. После подобного проступка непременно следует краткая формула публичного самобичевания «Это непедагогично». Но шалость – в мамином определении – уже совершена. И в этот редкий момент ее внутренний ребенок очень-очень доволен. Нашкодзіў!
Из маминой школы не так просто отчислиться. Даже если многие и многие жизненные университеты закончены и фундаментальные науки постигнуты, учительница первая моя на перерыв не отпускала.
В 12 лет я уже умела самостоятельно включить плиту: открыть газ в трубе, повернуть вентиль, соответствующий конфорке, и протяжной очередью из электрической зажигалки пустить огонь по дырочкам. До сих пор процесс завораживает.
С ранних лет – думаю, всегда – мама привлекала нас к приготовлению пищи. Выключить кастрюлю через час, например. И отзвониться ей на работу (мама же делала карьеру, которая не мешает семейному счастью никакими гастролями, см. выше). Потом начались нехитрые самостоятельные супы, тоже по телефону: когда бульон закипит, две крупных картофелины или три-четыре средних – почистить, нарезать кубиками, бросить в кипяток. Варить двадцать минут, потом все остальное. Очень просто. Как мантра. Потом котлеты…
Пришло к тому, что по осени на копке картошки, когда у бабушки собиралась вся большая семья (дяди, тети, братья, сестры), мне доверяли убрать церемониальный отрезок на второй разоре и отправляли домой – обед готовить. Меня и сейчас томят сомнения: берегли или издевались? Потому что в тот момент меня распирало от почетности порученной миссии – кормить всю семью! взрослых! мужчин! – и от благороднейшего повода избежать изнурительной возни с кошами. Но чем-то периферийным чуяла подвох. Возможно, хозяйки умаялись от ежедневной готовки, им и впрямь веселее на воздухе, со своими. Но я была не единственным ребенком на поле и не самым младшим. Может, остальных детей там тоже не напрягали: поручали мешки сторожить, коня покормить (, ворон посчитать...). Не знаю. Такой выбор между кухней и землей мне казался странным при любом раскладе, но правду я не выясняла – отпустили и ладно. Щи всегда поспевали вовремя, котлеты нарывались на комплименты, юная хозяйка набирала плюсы к самооценке.
Но самым интересным в кухонной науке было тесто.
Мама много стряпала. Пироги и булочки пеклись каждые выходные, мелким оптом отправлялись родственникам в Ленинград (спустя много десятилетий после снятия блокады и выхода из продовольственного кризиса 90-х).
Рогалики с маком, пирожки с начинками, белочки-грибочки, хворост – все это мы, дети, лепили и крутили вместо пластилина. Тесто замешивалось у нас на глазах, пробовалось на вкус, проверялось на консистенцию, выкладывалось на противень или по формочкам, ставилось в духовку, подходило, диагностически протыкалось спичкой и пахло, и манило, и съедалось с молоком.
У каждой из нас был свой кусочек теста как посыл включить фантазию и соригинальничать. Мы сами творили и сами съедали свой первый маленький хлеб.
А однажды в доме появился рецепт. Шоколадный торт со сметанным кремом. Мама говорит, тетя Люда, жена папиного брата, поделилась. Почерк разборчивый, рецепт простой, решение скоропостижное: “Мы, – говорит мама, – в гости идем, к Кунцевичам. Как духовку включить, ты знаешь. Давай”. Щёлк выключателем в коридоре (энергию мы на генетическом уровне экономим – мама делала карьеру экономиста, все уже запомнили) – и ушли.
Вот какая аналогия напрашивается? Да, так плавать учат. Но про бассейн я уже рассказывала: инструктор думал, я задохнусь в приступе паники, и до того, как классически столкнуть в воду, провел щадящие тренировочные окунания с кратким курсом психоанализа. Все получилось, но не сразу, не сразу. А тут…
Кухня, я, рецепт, духовка.
Все получилось. С первого раза. В этой воде я до сих пор люблю плавать. Потому что умею. Всегда умела как будто.
Но откуда мама знала об этом?