Текст: TaianaWitch
– Как же так получилось? – решилась я всё-таки спросить.
– Гулял во дворе, увидел бутылку с оранжевой жидкостью и выпил. Сок апельсиновый любит.
– А в бутылке?..
– Щёлочь.
И пищевода как ни бывало. Стенки желудка обожжены. Месяц в махачкалинской больнице, пока дядя не забил тревогу и не выбил квоту на лечение в Москве. Но чтобы здесь об этой квоте узнали, пришлось подсуетиться уже мне. Другой конец города, оббегала пять корпусов, отсидела два часа, но врач меня принял. Правда, чтобы он посмотрел документы, тоже пришлось постараться. Сначала выслушать жалобы а-ля «мест нет, а больных много», потом подключить обаяние несчастной девушки, у которой серьёзно болен любимый братик (и не важно, что я его никогда в глаза не видела), и вуаля – документы рассмотрены, разрешение получено, привозите ребёнка.
Рейс задерживали. Мы сидели в кафе в аэропорту, ждали самолёт. Камиль приехал вчера. Он изменился за те два года, что мы не виделись. Жена, видать, откормила, не такой худой, бреется, а не изображает ваххабита под прикрытием, спортивные штаны и вечная красная футболка сменились на джинсы и рубашку, вместо сандалий теперь кожаные туфли. Только вот глаза не улыбаются, как тогда, когда в парке он держал меня за руку…
– Вы в этом году во Владик едете? – полюбопытствовал он.
– Как всегда, – пожала я плечами, делая маленький глоток кофе.
Мы никогда не сидели с ним просто так, открыто, ни от кого не прячась. У нас никогда не было настоящего свидания, зато были незабываемые встречи за углом дома и у второй скамейки в парке.
– А к нам на недельку? Как тогда?
– Да, тогда было хорошо, – улыбнулась я.
Шесть лет назад я первый раз попала в Дагестан, первый раз увидела море, и пускай это не совсем было море, но оно штормило, солёная вода держала, и я впервые «сгорела» на пляже.
– Съездим в Гуниб, там очень хорошо, – продолжал заманивать он, положив руки на стол так, что его ладони оказались рядом с моими.
Я тяжело вздохнула, откидываясь назад. Там действительно было хорошо. Маленький городок на отрогах гор, весь утопает в зелени. Чуть ниже – горная речка перекликается с блеянием и кудахтаньем домашней живности. Чуть выше – горы. Все цвета зелёного радуют глаз, а если забраться на один из склонов, то огромные зелёные плато кажутся ступенями для великана. А вот та гора-седло, наверное, его дом. Хотя я прекрасно знала, что это именно на той горе раскидано село Куяда, откуда родом все Алихановы. Когда-то я мечтала там побывать, познакомиться с возможными будущими родственниками…
– Помнишь, пока твой дядя изображал альпиниста, за нами с соседней горы орёл наблюдал, – вспомнила я, делая вид, что не заметила его разочарованного взгляда.
– А мы наблюдали, как наши сворачиваются и уезжают, – усмехнулся он, глядя на меня с упрёком.
– Да, рыба тогда протухла, зато мясо промариновалось на славу!
Мы предались воспоминаниям. Выглядел Камиль хорошо, только под глазами залегли тени, а рукой он постоянно проводил по лицу и стучал пальцами по столу, будто от нетерпения.
– Как давно это было, – сказал он, глядя мне в глаза.
Я ничего не ответила. Общие воспоминания были прекрасными и болезненными одновременно. С той поры прошло столько времени, и казалось – за столом сидят совсем другие люди. Теперешние мы никогда бы не сбежали в лес, чтобы там гулять до заката. Мы бы никогда не передавали друг другу под столом записки и не обменивались короткими осторожными взглядами. И уж тем более не думали бы, не заметят ли нас, когда мы целуемся за крыльцом.
Самолёт прилетел в четыре часа, пассажиры выходили к встречающим в самом дальнем от центрального входа терминале. Невестку Камиля Ильнару я раньше никогда не видела, и радовалась, что должна их встречать не одна.
А потом поняла, что никогда бы не перепутала. Потому что женщина с маленьким ребёнком в инвалидном кресле была одна.
Медпункт отказался заранее вызывать скорую, заявляя, что сначала должны посмотреть на больного. Вдруг мы неадекватно оцениваем его состояние, и можно спокойно доехать на такси. Когда Камиль побежал забирать у Ильнары сумки, а я поспешила открыть дверь в медпункт, меня пробил озноб.
Я видела Шамиля на фотографиях с его отцом Гитиналом, мне присылал Камиль. Я видела красивого рыжего мальчика, висящего на голове у папы, улыбающегося и жующего конфету. Это был маленький ангелок, случайно оказавшийся в одном из домов людей. Разве мог тот ребёнок сейчас сидеть в этом кресле?
Кости, обтянутые кожей. Волосы, уже не такие рыжие, скорее русые, топорщились в разные стороны, придавая и так непропорционально большой голове ещё объёма. Непонятно, как эта шея держала на себе эту голову. Маленькие худые ручки вцепились в подлокотники, так что побелели костяшки пальцев. Трубки торчали из таких мест, откуда в принципе не может ничего торчать, если предварительно не сделать для них отверстия – из шеи, из живота, из-под ключицы. Говорить он не мог, только хрипел. Из носа текло, а самое страшное – кресло было кожаное, и ребёнок медленно сползал по нему вниз, уже наполовину лёжа. Ножки не доставали до нижней подставки, он не мог оттолкнуться, а сил подтянуться, чтобы сесть удобней, у него не было.
– Его приподнять надо, а то ему так больно, – устало попросила Ильнара.
Камиль осторожно начал его приподнимать. Мальчик закричал. Мужчина застыл, но потом, причитая и уговаривая, одним рывком посадил, чтобы ему было удобней. Я стояла сзади и боялась, что мать или ребёнок увидят моё лицо, полное ужаса.
– Ну что тут у нас? – в коридор вышел врач аэропорта.
Взглянул на ребёнка, перевёл взгляд на нас.
– В какую больницу?
– Вот все документы, – протянул Камиль папку.
– Пойдёмте, отправим заявку.
– Аня, там в сумке носочки, надень на него, – попросила Ильнара, и все ушли, оставив меня одну.
Надеть носочки? Я боялась к нему прикоснуться, боялась подходить близко и дышать в его сторону, а тут «надень носочки»! Благо, носочки нашлись быстро. Ребёнок смотрел на меня безразлично. Наверное, за то время, что он провёл в больнице, он видел столько незнакомых людей, и плюс-минус ещё одна странная тётя его уже не удивляла.
Слёзы у него ещё не высохли. Я достала бумажные платки и вытерла ему глаза и нос. Заметив, что он снова сползает, начала придерживать его за пояс, больше всего на свете боясь, что самой придётся его приподнимать. Попеременно вытирая нос и приговаривая что-то ободряющее, я то и дело кидала взгляды на дверь, за которой скрылись остальные.
– Ты кто? – вдруг спросил мальчик.
– Аня.
– Ты будешь тут с нами?
– Да.
– Когда я буду опять здоровым, – шмыгая, прошептал он будто по секрету, – мама купит мне чипсы.
– Чипсы – это вкусно, – согласилась я, снова вытирая ему нос.
– А мама говорит, они вредные, – пожаловался он.
– Вредные, но вкусные, – подмигнула ему. – Тебе удобно?
– Мне больно.
– Ну, ты же у нас терпеливый. Такой маленький, а уже на самолёте полетал. Сейчас на большой машине поедешь, с мигалкой. А потом будешь самым здоровым и будешь есть всё, что захочешь! – пообещала я, не зная, будет это правдой или нет. Сейчас казалось, ребёнок долго не протянет.
– Ну как тут наш джигит? – к нам вышел Камиль.
Пока с Шамилькой возились родные, я вышла из медпункта, отошла подальше, спряталась за колонну и разрыдалась. Плакала навзрыд, не обращая внимания на проходящих мимо озабоченных моим состоянием людей. Позвонила маме и кричала в трубку, что не могу смотреть на такого ребёнка, не могу понять, как такое вообще возможно, не могу слышать, как он хрипит и кричит от боли, не могу видеть, как он сползает по креслу вниз, не в состоянии сам приподняться.
– Ты должна успокоиться, взять себя в руки и вернуться к ним, – говорила в трубку мама. – Им и так тяжело, ты ещё добавляешь. Зайди в туалет, умойся холодной водой. И не вздумай подавать вида, что ты не можешь. Ты сейчас единственная, кто может помочь. Ты же знаешь, они на тебя рассчитывают.
Врачи приехавшей через полтора часа скорой помощи долго заполняли бланки, прежде чем мы наконец пошли к машине. Слышать, как ребёнок кричит, когда его перекладывают из кресла на каталку, было ещё невыносимей. Я отвернулась. Камиль смело приобнял меня за плечи, а я уткнулась ему в грудь, чтобы Ильнара не видела опять выступивших слёз. Сама она уже давно не плакала.
Благо, аэропорт «Внуково» был не так далеко от нужной нам больницы, но всё равно мы застряли в пробке. (Потом Шамильчик из всего своего московского приключения вспоминал, как его везла большая машина с мигалкой и сиреной.)
Приехав на место и оказавшись в приёмном отделении, мы получили ещё кипу бумаг. Мне, как самой образованной и единственной москвичке, вручили документы и попросили всё заполнить. Я смело взяла ручку и...
– Камиль, – позвала я. – А почему здесь написано, что она Мадина?
– А, – улыбнулся он. – Потому что по паспорту она Мадина.
Вряд ли меня мог удовлетворить подобный ответ, но времени на объяснения не было: от меня требовалось писать быстро, без вопросов и без ошибок.
Мать с ребёнком забрал врач приёмного, мы остались ждать в холле.
– Так почему её зовут Мадина, а мы зовём её Ильнарой? – снова поинтересовалась я.
– Потому что у нас есть обычай: если ребёнку при рождении дают имя, а он в течение трёх месяцев заболевает, значит, оно ему не подходит, и тогда имя ему меняют.
Я смотрела на него во все глаза, не веря своим ушам.
– Как это, имя меняют?
– Ну вот так, я тоже на самом деле не Камиль, все мы тут конспираторы, – он достал свой паспорт и протянул мне.
В графе «Имя» значилось «Нурула». Вот так вышла бы замуж за Камиля Алиханова, думая, что у детей будет красивое отчество, а потом выяснились бы шокирующие подробности.
– Это обычное дело, – пожал плечами Камиль, беря мою ладонь в свою руку. – Я два года не держал тебя за руку.
– Ты два года женат.
Я осторожно высвободила руку, дверь открылась, и вышла Ильнара с врачом.
***
Камиль уехал на следующий день, его ждала беременная жена. Из-за учёбы и работы я не могла часто приезжать в больницу, но иногда всё же туда выбиралась.
В отделении, где лежали Ильнара с Шамилькой, было полно детей с разными повреждениями внутренних органов. Кто-то проглотил батарейку, и она сожгла ему стенки пищевода. Кто-то съел лампочку, и теперь из желудка нужно было извлечь осколки. Кто-то что-то не то выпил.
Шамильчику всё откладывали и откладывали операцию, потому что он был слишком худой. Врачи недоумевали, почему махачкалинская больница так затянула с отправкой ребёнка в Москву, ведь отделение не было переполнено, они могли бы принять его ещё месяц назад.
Чтобы у четырёхлетнего ребёнка не пропал жевательный рефлекс, ему давали жевать вату и рассасывать маленькие конфетки, а он ужасно хотел чипсов. Первый раз, собравшись их навестить, я была в замешательстве, что привезти тому, кому нельзя есть? Повезла дивиди-проигрыватель и несколько дисков с мультфильмами. Угадала.
Шамилька стал ждать моего приезда, особенно после того, как я пообещала обязательно сводить его посмотреть на танки и вертолёты и поесть чипсов, когда он поправится. Ещё он хотел картошку фри. Для этого нужно было набрать ещё немного веса, и тогда ему разрешат понемногу кушать жидкую пищу.
Операцию сделали только через четыре месяца – Шамилька умудрился заболеть. В больнице объявили карантин, и мне пришлось на время прекратить свои посещения.
После операции мальчик становился всё крепче, и им разрешили уехать ненадолго домой. Когда я приехала в больницу, чтобы их проводить в аэропорт, Шамилька повис на моей шее, а потом уселся ко мне на колени, пока Ильнара бегала по палатам и собирала их вещи, которых оказалось на удивление много.
Уже неделю они лежали в палате не одни. С ними был мальчик, у которого с рождения не было желудка. Он не разговаривал и не мог самостоятельно дышать. Организм не выдерживал нагрузки из-за лекарств и постоянных операций, а сам ребёнок в свои четырнадцать выглядел лет на восемь-десять. Был как раз час обхода, и в нашей палате устроили чуть ли не консилиум, разговаривая непонятными и страшными словами, глядя на несчастного, не сводящего взгляда с потолка.
Потом я узнала, что жить ему оставалось не больше месяца.
В аэропорт мы приехали неожиданно быстро. Шамилька окреп настолько, что бегал вокруг нас и упрямо хотел поиграть в прятки между чемоданами. Мне пришлось подчиниться, поймать его один раз, а потом взять на руки, чтобы никуда больше не убегал. Самым страшным было случайно задеть трубку в желудке, тогда он начинал плакать и кричать от боли. Есть ему по-прежнему было нельзя. Ильнара вводила питательные растворы в желудок через трубку. Зато можно было рассасывать чипсы, чем мы и занимались те полчаса, пока ждали объявления на посадку.
Прощание было недолгим, но трогательным. Я обнимала малыша и обещала, что скоро увидимся, ведь нам ещё предстояло покататься на танке, посмотреть на вертолёты и полакомиться картошкой фри. Он пообещал выздоравливать быстро-быстро, и тогда ему разрешат кушать.
– Увидимся через два месяца, – улыбнулась Ильнара. – Мы тебе очень благодарны.
– Да я-то что, всё сделал Камиль, я лишь помогла с документами, – обняла я женщину. За последние месяцы она стала спокойней, синяки под глазами исчезли, а глаза уже не смотрели на ребёнка со страхом и виной.
– Он не хотел жениться, – вдруг сказала она.
– Знаю, – кивнула я, целуя её на прощанье.