Интервью: Галина Рымбу
Фото: Елена Баянгулова (представлено автором)
Подведение итогов первого сезона премии «Поэзия» естественным образом привлекло внимание к ее победителям. Но если имена Дмитрия Кузьмина (критика) и Григория Кружкова (перевод) давно и хорошо известны ревнителям отечественной изящной словесности, то имя Екатерины Симоновой известно за пределами узкого профессионального круга гораздо меньше, чем даже имя Дмитрия Веденяпина, с которым уроженка Нижнего Тагила, работающая в екатеринбургской библиотеке, разделила победу в собственно поэтической номинации. Хотя новичком ее тоже, разумеется, не назовешь.
С новоиспечённой лауреаткой по просьбе «Года Литературы» побеседовала ее «сестра по оружию» - поэт(ка) Галина Рымбу.
Катя, ваше письмо за последние пару лет довольно сильно изменилось. От (чаще всего) рифмованных, метрически организованных текстов, находящихся в близости к постакмеистической традиции и отчасти к поэтам «Московского времени», вы перешли к пространным, свободно организованным текстам автобиографического характера. В которых важна, однако, аккумуляция определенного социального и поколенческого опыта, роль среды и детали, а также работа с личной травмой, личной историей. С чем связана такая смена поэтики?
Екатерина Симонова: Сразу честно признаюсь, что про круг «Московского времени» я узнала так поздно, что в приличном обществе о таком честно лучше не сообщать. Поэтому правильнее, наверное, будет говорить только о влиянии постакмеистической традиции. К Серебряному веку и всему, что с ним связано, я всегда неровно дышала.Хотелось бы сказать, что у «смены моей поэтики» была какая-то интересная предыстория или что это было обдуманное изменение манеры письма, однако на деле все гораздо проще.
В феврале 2018 года Юлия Подлубнова рассказала мне о появившейся у нее идее антологии о путешествиях поэтов в Серебряном веке и предложила участие в проекте – как в качестве автора, так и в качестве составителя. И первый же текст, сам по себе, самым естественным и бездумным образом, оказался другим, не таким, как раньше. Я посмотрела на него, пожала плечами, написала на следующий день второй, третий, четвертый, еще раз посмотрела на них и решила, что это хорошо – стилизация поэтического текста под прозаический, более того – стилизация текста под личный дневник.
Что же касается работы в стихах с личной травмой, то мне кажется, это не совсем так. Я просто описываю жизнь такой, какая она есть: не всегда хорошая, но ведь и не всегда плохая. И то, что она именно плохая или хорошая, зачастую придумано нами самими, постоянными наблюдателями за чужими жизнями.
Чувствуете ли вы свою принадлежность с так называемой «уральской поэтической школе»? Насколько для вас релевантно это понятие и даёт ли оно что-то в разговоре о вашей поэтической идентичности?
Екатерина Симонова: Начнем с того, что «Уральская поэтическая школа» – это несуществующая школа. Есть некоторое (немалое) количество поэтов, которых объединяет одно – география.
Мне кажется, на Урале точно можно говорить о существовании только одной поэтической школы, которая имела все необходимые атрибуты, – о нижнетагильской. О ее влиянии на себя говорили и говорят многие уральские поэты, например, Наталия Санникова, Василий Чепелев, Александр Петрушкин, Сергей Ивкин. Так что при разговоре о моей «поэтической идентичности» для меня важна принадлежность именно к «тагильскому кругу» – Евгению Туренко, Алексею Сальникову, Елене Сунцовой, Елене Баянгуловой, Руслану Комадею, Вите Корневой, Наталии Стародубцевой, Елене Михеевой, Ольге Мехоношиной.
Какие современные авторы и авторы старших поколений сейчас важны для вас и повлияли на ваше письмо?
Екатерина Симонова: Все. Давайте честно:
на нас влияет все увиденное, услышанное и прочитанное. Иногда даже сама вспомнить не можешь, когда, как и у кого в тексте выкрала что-то интересное и/или нужное, а главное – зачем.
В конце концов, даже отрицание чужого текста – это тоже его влияние на тебя.
Кстати, прилюдно перечислять по именам свои симпатии – это лично для меня недопустимая роскошь. Так что я давным-давно взяла за правило симпатии не обнародовать, а перечни имен выдавать только в том случае, если нужен какой-то не эмоциональный список.
Есть ли какие-то «поэтические принципы», которых вы придерживаетесь в своём письме? Грубо говоря, что «так» или «об этом» вы писать никогда не будете?
Екатерина Симонова: Про «так». Здесь нет никаких внутренних запретов. В конце концов, все должно меняться, если оно живое. И даже мертвое продолжает меняться. Что уж тогда говорить о поэтике?
Про «об этом». Точно есть один принцип – моя реальная жизнь. Я очень четко разделяю личное и не личное, факты и вымысел (даже если по моим текстам так не кажется) и всегда точно знаю, на какое расстояние к своей настоящей жизни и к настоящей себе хочу подпустить (и подпущу) читателя. Кажется, у Сомерсета Моэма в «Театре» есть фраза вроде: «На сцене нужно казаться естественным, а не быть им». Уверена, поэзии это тоже касается.
В своих стихах последнего времени вы часто актуализируете так называемый «женский опыт». Да и внимание к микрособытиям повседневности, быту, чуткой коммуникации часто бывает свойственно письму женскому и феминистскому. Вы описываете красные деревянные бусы, мешок морковки, как мама «посадила пятьдесят саженцев помидоров и пятьдесят саженцев огурцов», когда врач сказал, что у нее депрессия… Могли бы вы сказать, что занимаетесь феминистским письмом или вам сложно идентифицировать себя таким образом?
Екатерина Симонова: Несомненно, я занимаюсь феминистским письмом. А еще я знаю, что все мы – разные, поэтому логично, что каждой из нас нужно от феминизма что-то свое, зачастую совсем не то, что нужно от феминизма женщине, сидящей рядом. Меня в моих текстах интересуют не столько какие-то социальные проблемы, травмоговорение, а ежедневные мелочи жизни, не явная её сложность, а её незаметная, но от этого не менее важная простота.
Для меня феминизм – это не столько про то, что все плохо, сколько про то, что «но есть и хорошие новости».
Это про внутреннее равновесие, про внутреннюю цельность и умение радоваться, про нежность, в конце концов, про мир пронзительных мелочей.
Вы стали лауреаткой премии «Поэзия» в номинации «Стихотворение года». Неизбежно ваши стихи попали в зону повышенного внимания — не только со стороны литературного сообщества. Со стороны некоторых представителей последнего слышна также и критика. Какие чувства вы испытываете по этому поводу? Любая премия — это признание экспертного сообщества. Даёт ли оно вам какой-то стимул?
Екатерина Симонова: С интересом прочитала все критические отзывы, которые смогла найти в Сети. В очередной раз удивилась тому, что людей так волнуют стихи. Даже чужие.
Что касается моих чувств по поводу прочитанного – их просто нет. Конечно, чисто по-человечески, как и любому другому, кто мог бы оказаться на моем месте, неприятно, когда обесценивают твой опыт, как жизненный, так и поэтический, когда на основании поэтического текста делают какие-то выводы о тебе как о человеке. Однако я трезво понимаю, что других реакций от большинства людей в подобной ситуации ждать и не приходится. Главное, что свои, родные, близкие, за меня рады. Ведь это действительно – главное. И вообще: спасибо каждому, кто проголосовал за меня.
Что касается стимула, то такие удачи – всегда отличный стимул какое-то время – наконец-то! – ничего не писать. Какое-то время спокойно пожить своей маленькой жизнью, побыть естественной, а не казаться ею.
Расскажите о том, как было написано стихотворение «Я была рада, когда бабушка умерла». Как бы вы могли описать его «метод»?
Екатерина Симонова: Нужно, наверное, начать с того, что у меня действительно умерла бабушка, которая была очень близким мне человеком. Умирала она долго и тяжело. Думаю, я даже не сразу поняла, что ее больше нет. Просто понемногу, незаметно, стало ее не хватать. Когда ты в какой-то момент вдруг понимаешь, что не можешь ей позвонить, или что она привычно на тебя не поворчит, а ты на нее привычно ненадолго не обидишься, или что ты больше не придешь к ней в гости и не принесешь ей йогурт и творог, которые не ешь ты, но которые всегда ей приносишь (приносила). Маленькие такие, болезненные вещи, похожие на то, как заусенец цепляется за одежду. Только заусенец можно отрезать, а эта печаль и эта боль не проходят. Вот как-то так и написалось. Я просто пришла на работу, включила комп, разобрала письма по работе, потом открыла пустой вордовский файл и написала – разом, практически «на чистовую», будто под диктовку.
Наверное, это единственный текст в моей жизни, при вычитке которого я плакала.
Потому что нет ничего глупее, чем плакать над стихами, тем более своими. Но как-то так вышло. Но это все – все равно не про травму. Это все – про естественный ход жизни, с которым нам так трудно смириться. Потому что всегда трудно смириться с неопределенностью и безнадежностью одновременно.
Что касается метода, то я скорее практик, чем теоретик. Сказать могу одно – это действительно очень банальный текст. И простой. Маленькое горе маленького человека, говорящего из маленькой точки на карте. Требующее обязательного вывода, кажущегося со стороны необязательным, потому что маленькому человеку всегда нужен хоть какой-то вывод, хоть что-то, за что можно зацепиться, чтобы удержаться на месте. Ведь горе, как и любовь, – одно из самых банальных чувств.
Недавно вы вместе с Наталией Санниковой и Юлией Подлубновой основали новую уральскую поэтическую книжную серию «InВерсия», которая выходит в издательстве «Кабинетный ученый». Расскажите немного про концепцию серии. На каких поэтических практиках вы планируете фокусироваться? Будете ли отдавать предпочтение уральским авторам?
Екатерина Симонова: Книжная серия (надеемся мы все втроем) будет представлять разные поэтические практики, потому что в поэзии постоянно происходит много действительно интересного. Мы хотели бы издавать, как сказано в релизе проекта, и наших любимых поэтов, и молодых – в этой связи мы надеемся на долгое сотрудничество с Премией Аркадия Драгомощенко. Любой поэт, пишущий на русском языке в любой точке мира, может оказаться нашим автором, хотя, конечно, да, мы хотим издать тех уральских поэтов, которые нам дороги и важны. Кураторские подходы будут неизбежно меняться во времени, если нам удастся задержаться сколько-нибудь долго на поле поэтического книгоиздания (и нам хотелось бы, конечно). Единственное непреложное условие публикации в серии «InВерсия» – желание всех трех кураторов видеть того или иного поэта нашим автором.