Текст и подбор иллюстраций: Андрей Цунский
Для писателей столетние юбилеи чреваты катастрофами. Их еще знают, помнят, жива родня, знакомые. И где-то за год до события — начинается… Сначала резко вырастает количество друзей. Те критики и коллеги, которых юбиляр при жизни и знать не хотел - покровительственно похлопывают его в своих статьях и книжицах по плечу. Чиновники несут возвышенную чушь, приноравливая цитаты к сиюминутным собственным нуждам. Различные негодяи подбирают цитаты, записывая писателя после смерти в свои негодяйские компании. Но это полбеды. Это всегда так случается, и на это можно не обращать внимания. Пройдет юбилей - и сдует всю эту пену, как и не было вовсе. Другое плохо. Остается после даты искаженное представление о личности человека, о его настоящей боли, о подлинных мыслях. «Цитатники» ловко тасуют чужие слова, и вот перед нами возникают с чьих-то кривых подач - Абрамов-антисемит, Абрамов-националист, Абрамов-мракобес, Абрамов-святой, Абрамов-трезвенник, ангел во плоти… Не играйте с этими шулерами их краплеными цитатами. Если читать - то самого Абрамова, без комментариев и чужого соуса. А мы давайте лучше вспомним одну замечательную историю. Историю о том, как Федор Абрамов стал самым известным в мире из представителей русской «деревенской прозы», как его слово обрело силу и облетело весь мир - причем в голос, а не на бумаге.
В 1950 году аспирант филологического факультета ЛГУ Федор Абрамов начинает главный труд своей жизни, который завершит только через 28 лет. Тетралогия о деревне Пекашино и о судьбе семьи Пряслиных - самое значительное и объемное произведение советской «деревенской прозы». Роман «Братья и сёстры» писатель закончит в 1958 году, «Две зимы и три лета» (1968), «Пути-перепутья». В 1978 году, хотя три романа составили трилогию, имеющую законченный вид, и даже награжденную Госпремией, писатель дополняет романом «Дом».
Четыре романа вместе образовали то, что критики назовут не иначе как «эпическим циклом».
Огромный труд просто в силу своего масштаба не мог обрести широкую популярность - у людей в городах очень мало времени. А в деревне его иногда и вовсе нет.
«…человек, который родился в городе, всю жизнь живет в городе, ведь он же обворован жизнью, он не знает по-настоящему мира природы, он не знает животных, он не знает рек, воды, трав, он не знает по-настоящему сказок, былин, всей духовной основы своей нации, он живого слова, родников, бьющих оттуда еще бог знает из каких языческих глубин, - ничего этого он не знает. Кичиться горожанину перед деревенским нечего. Деревенский человек всегда нагонит горожанина, горожанину деревенского в познании и богатстве своих чувств не нагнать». Ф. Абрамов
В то, что городской человек способен до конца, до тонкостей понять его труд, Федор Александрович долго не верил. Он, как и всякий человек, радовался вниманию к своей работе. Однако, когда однажды явились к нему две студентки ленинградского театрального института, явно не был к этому визиту готов. Они ведь просили разрешить их курсу сыграть в студенческом театре спектакль по мотивам трилогии.
Этот «поход» не вполне можно назвать студенческой инициативой. Знаменитый сейчас на весь мир курс Льва Додина и Аркадия Кацмана примеривался к истории Пряслиных еще в 1976 году. Для Льва Додина обращение к Федору Абрамову уже было не первым - еще в 1974 году он хотел перенести на сцену его «Пелагею». А спектакль был закрыт. Додину очень хотелось ставить Абрамова. Но писатель был очень недоверчив к попыткам драматизации его произведений.
Додин сам признавался: «Сначала к Фёдору Абрамову были засланы самые симпатичные студентки курса. Но строгий писатель вытолкал делегаток с гневной отповедью». Сначала спросил, есть ли хоть один студент, родившийся в деревне. Наивные девчонки ответили, что нет, но Сергуня (так они называли Сергея Бехтерева) каждое лето ездит к бабушке на каникулы в деревню. Да и ответ на вопрос о том, кто выбрал его книги для постановки, тоже оказался «провален» - рассказ о самоуправлении на курсе и о студенческой инициативе Абрамова (служившего, кстати, во время войны в контрразведке) уж никак обмануть не мог. И фамилия Додин уже была писателю известна.
"И тогда я принял волевое решение: ехать без благословения Абрамова. Прав передвижения внутри Советского Союза нас никто не лишал, - и мы отправились искать Пекашино (по названию, которое обозначено в романе, - настолько мы были наивные)…"Л. Додин
Курс отправился на родину Абрамова, в село Веркола. Сам режиссер вспоминает: «Мы жили в полуразрушенном монастыре, который переоборудовали под школу-интернат. Видели спортзал в большой ризнице, где из иконы Божьей Матери был сделан баскетбольный щит. Вбили железный штырь и загнули в форме кольца. Каждый день дети лупили мячом по святому лику, не понимая, что творят. Так воспитывались поколения… Тогда же меня поразило и то, что за исключением маленького домика, где размещался поселковый совет, остальные присутственные места в Верколе были построены до советской власти. Школа, медпункт, все государственные и совхозные учреждения находились в домах бывших зажиточных селян, раскулаченных и сосланных…»
Актриса Нина Акимова вспоминала о тех днях:
- В первый раз мы поехали на север в 1977 году, будучи студентами курса Додина и Кацмана. Мы вместе сочиняли этюды для будущего спектакля. У нас были вылазки за наблюдениями. Мы делились рассказами, кто чего услышал, кто как разговаривает. Наблюдали, как ходят местные бабы, как жнут, как доят коров. Однажды прибежал Сережа Бехтерев с таинственным видом и говорит: «Наталья, я нашел бабку, которая помнит невестино причитание. Только ты веди себя тихо, не спугни. Она споет в том случае, если мы ей водочки принесем». …Она, как в старину, стала рыдать и плакать, произнося канонический текст. Я видела, как у нее потекли слезы; услышала, как крутится магнитофон, и поняла, что текст у нас будет. На радостях отхлебнула кваску из кружки, и у меня во рту оказалось что-то живое. Муха, наверное. И вот с этой мухой я так и просидела, пока бабуля не отрыдала нам все причитание. Я очень боялась ненароком сбить старушку. Потом это причитание вошло в спектакль. Я сама же его исполняю.
А об Абрамове рассказывала в одном из интервью так:
- Да, он сначала не хотел с нами общаться. Видимо, не доверял. Думал, что мы не поймем язык его поколения. Но мы настойчиво продолжали наблюдать за местными жителями, расспрашивали стариков, подсматривали за прохожими. И наконец, решили, что можем поделиться своими наблюдениями с Федором Александровичем. Он нелегко шел на контакт, мы долго объясняли, что нам ничего не надо, а просто хотим сыграть свои сценки. И вот какими-то ухищрениями мы повели его в наш монастырь. Чтобы он не свернул на полпути, мы все время устраивали какие-то сюрпризы, забалтывали. В монастыре усадили за накрытый стол и стали играть этюды, петь песни… Он сидел молча, а мы выплескивали все подряд. И когда к полуночи выдохлись, повисла пауза. Мы на него смотрим, а он на нас. Молча поднялся, сурово посмотрел, стукнул кулаком по нашему накрытому столу и сказал: «Да вы… Да вы просто молодцы!»
Он был из тех людей, которые не всех впускают в свое сердце, но если полюбил, то навсегда.
"Самый счастливый и радостный день.
От кого счастье-радость? От студентов Ленинградского театрального института. Семь часов сидели за столом в одной из келий монастыря при керосиновой лампе. Говорили о Пинеге и Верколе, о местных людях, затем пели (они, конечно, студенты), а потом снова говорили. И так семь часов - с 5 до 12 вечера.
Я получил огромный запас энергии. Молодежь! Романтика, высота поисков, полная искренность и распахнутость, желание сделать что-то стоящее. Плюс к этому еще и профессия. А значит - свое, присущее молодости, в квадрате. Очень хорошо, что соприкосновение с Пинегой пробудило в них национальное самосознание. Во всяком случае, много говорили о России. Один парень сказал (когда пустили чашу с пуншем по кругу): пусть родина абрамовских героев станет и нашей родиной. Провожали нас с лампой и фонарем до реки, а потом тьма кромешная навалилась на нас. Но мне было светло. Свет молодости светил мне всю дорогу".
Федор Абрамов. Из дневника, 19 августа 1977 года.
Спектакль студенческого учебного театра получился. Но еще было нужно время, чтобы он стал зрелой работой профессионалов. Молодым актерам был необходим личный опыт, чтобы до конца понять - что же они играют…
"Меня всю жизнь (это не секрет, это все знают) обвиняют в сгущении красок, в очернительстве, в нигилизме, в том, что я не вижу ярких штрихов нашей жизни, и так далее".Ф. Абрамов, из выступления в концертной студии «Останкино», 30 октября 1981 г.
Говоря об Абрамове, многие стараются забыть о том, насколько неудобным он был человеком. Есть люди, как диваны и кресла - хоть сиди, хоть валяйся. Не дай бог такое заметить за собой.
По Абрамову дважды проехался каток партийных ЦК-овских постановлений. Большинству хватало и одного. Против него поднимали кампании самые подлые - так, жителей его родной Верколы заставили подписаться под пропагандистским «открытым письмом» «К чему зовешь нас, земляк?». Эту гнусность опубликовали сначала в районной газете, потом в областной. И только потом - в «Известиях». Рассчитанный ход. Не только овиноватить перед ним людей, но и показать, что у писателя дела плохи, выбить из-под ног у него ту самую землю, ту самую деревню.
Абрамов понимал, кто стоит за «письмом». Но понимал и другое. В том, что с ними происходит, люди виноваты не меньше. «У Солженицына рядовой человек только жертва существующего режима. А на самом деле он и опора его. В этом вся сложность. Именно только освещение нашего человека с этих двух сторон позволит художнику избежать односторонности в изображении жизни».
«Да ведь мы с ними по-разному смотрим на народ. Они - на коленях перед ним, каждую мерзость готовы оправдать, а я - со счётом к народу».Ф. Абрамов
Какой болью вместо чернил написаны эти слова.
«Полная бесперспективность. Ни единого союзника. Все ненавидят Россию. И, в общем-то, есть за что. Сама не умеет жить и другим не дает. Конечно, конечно виноваты, в первую очередь, вожди. Но расплачиваться-то придется народу. И, что, что ожидает его, несчастного?»
«Все вытерпим, все перенесем, лишь бы войны не было.
О, бараны бестолковые. Именно потому-то и будет война, что вы все терпите», - написал он 5 мая 1979 года. И через полгода начался Афганистан…
Не могла власть смириться с таким человеком. Однако и сделать с ним ничего не могла. Кем бы ни пытались выставить Федора Абрамова - он ни в какие рамки не вписывался. И критичен был ко всем. Кто-то сюсюкал и пытался во всех проблемах обвинить власти, намекая на их «чужеродность», Абрамов был не из таких. Лев Додин вспоминал:
«Я помню, в 1980-х мы были у Абрамова в гостях в Верколе, идем по улице, рядом стоят несколько работяг-колхозников, и вдруг я слышу, как один шепчет: «Тихо, сука, писатель идет». Или выходим на крылечко покурить, и какая-то старушка кидается к нему, немного подвыпившая: спасибо тебе, Федорушка, спасибо тебе большое. Спасибо, что в книгу свою не вставил!» Вот понимаете, он — защитник русского народа, но оказывается, что русский народ, как и всякий другой, не хочет видеть себя таким. В те времена интеллигенция считала, что власть не дает народу жить хорошо.
Абрамов, кажется, одним из первых сказал, что народ живет так, как он может и как он того заслужил, и именно поэтому те, кого он в книгу не вставил, были ему благодарны.
Очень многие русские писатели-деревенщики ему это не могли простить. Проще свалить все беды на тех, кто сидит где-то наверху, но и народу с себя пора спросить. Помню открытое письмо Федора Абрамова «Чем живем-кормимся?», адресованное землякам из Верколы. Он писал: да, начальство плохое, нерадивое, однако вы сами можете убрать грязь перед крыльцом, не держать коров по брюхо в навозе, высушить мешающую ходить и ездить лужу в середине деревни? Это вызвало жуткий скандал, Федора Александровича дружно осудили многие, включая коллег — русских писателей. С тех пор минуло тридцать с лишним лет, но не удивлюсь, если окажется, что лужа в центре Верколы так и не высохла…»
14 мая 1983 года Абрамов умер. Он успел увидеть спектакль «Дом». «По–моему, это хороший спектакль. Боевой, гражданский, оптимистический, насыщающий зрителя жизнелюбием и желанием бороться за добрые дела. Там хорошее оформление - великолепного нашего художника ленинградского, Кочергина. Артистка Евдокия Быкова очень хороша. Но совершенно удивительная, ну, просто заново родилась талантливейшая
Артистка - это Татьяна Шестакова, исполняющая роль Лизы. Я ее без слез, без какого-то особенного эмоционально повышенного состояния просто смотреть не могу. Очень хорошо играет Михаила Николай Лавров. Ну, да всех просто не перечислишь. Хороший спектакль!» - это отзыв самого писателя. Он так и не узнал, что именно давний, студенческий учебный спектакль принесет ему всемирную славу.
«Все разговоры, дескать, надо учитывать интересы публики, это она смотреть будет, а то нет, — чистой воды лукавство, фикция. Когда ставили «Братьев и сестер», никто не думал, что люди выдержат семичасовой спектакль о колхозной жизни. Надо делать, что считаешь должным, поменьше оглядываться по сторонам, пытаясь всем угодить».Лев Додин
Такой спектакль, как «Братья и сестры» в Малом Драматическом театре Ленинграда, не рождается в рутинном театральном процессе. Студенты запомнили свой опыт погружения в среду, а потом обогатились и личным опытом. Образы создавались годами работы. Через год после смерти Федора Абрамова Лев Додин начинает работу над новой масштабной версией.
Собственно спектаклей становится не один, а два. Идти они должны два вечера подряд. Общая продолжительность - около 6 часов. Художник Эдуард Кочергин создал главный несущий элемент всего оформления спектакля - подвешенный на колосники настил из обрезных досок, который становился то стеной в избе, то помостом, то крышей, то занавесом и киноэкраном… Речь героев многократно проверена на «аутентичность». Педагог В. Галендеев заставил слово Абрамова звучать со сцены так, как звучало оно в его родной Верколе. Критики иной раз писали о том, как чудесно воплотили образы, созданные Абрамовым, Сергей Бехтерев и Игорь Скляр. Оставим это на их критической совести - эти образы созданы самими актерами еще в 77-м, в той самой поездке. У Абрамова их нет. Но Абрамовым они были одобрены. На сцене должны были появиться 50 персонажей. Практически вся труппа театра. Тот, кто хоть немного знает о театре, понимает, какую страшную ставку сделал Додин. Какой это был риск. И для него. И для театра. И для памяти Абрамова.
9 и 10 марта 1985 года спектакль оказывается под угрозой из-за… национального траура. После праздников нам сообщили, что умер еще один генсек, Черненко. Улицы убрали флагами с креповыми лентами. Узнав, что тематика строгая, а спектакль совсем не развлекательный - премьеру разрешили.
Александр Калягин, народный артист России, председатель Союза театральных деятелей России, художественный руководитель московского театра Et Cetera:
В «Братьях и сестрах» как будто бы совершенно отсутствовала театральность. Я смотрел на актеров, и складывалось впечатление, что они не работают, а живут. Я даже пытался себя убеждать в том, что это спектакль, что через три часа он закончится - и актеры пойдут домой, каждый к своему очагу. У меня ведь вахтанговская школа, и я с юности понимал, что актерская профессия требует здорового цинизма. Хотя бы чуть-чуть. А в спектакле Додина его не было.
Анатолий Смелянский, театральный критик и историк театра, профессор Школы-студии МХАТ:
Говорят, Федор Абрамов дал Додину язык, а я убежден, что Додин дал язык Абрамову. В своих экспедициях на родину Абрамова, в деревню Веркола театральная команда Додина не просто постигала основы деревенского быта, специалист по сценической речи Валерий Галендеев не просто учил актеров северному говору. Они создали речевой образ «Братьев и сестер». Театр Додина дал Абрамову мощно звучащее слово. Хотя это был, конечно, взаимообменный процесс. И Абрамов, в свою очередь, дал Додину понимание корней нации, понимании страны, в которой он живет.
Джорджо Стрелер, великий итальянский режиссер:
Я не побоюсь назвать "Братьев и сестер" одним из величайших спектаклей XX века. Это эстетическое переживание немыслимой высоты. Этот спектакль - пронзительное послание о том, что все люди - братья, о ценности человеческой жизни, о необходимости солидарности людей перед лицом все новых и новых политических катастроф.
Лев Додин:
«…мы играли его в Сан-Диего тридцать пять вечеров подряд. При полном зале. Казалось бы, какое дело американцам до бед русской деревни, однако на меха и шелка капали слезы...»
Спектакль принес слова Абрамова в десятки стран. От Америки до Японии. Везде - огромный интерес, аншлаги, восхищение критиков. Городской житель Додин и уроженец архангельской деревни Федор Абрамов мало того, что прекрасно сработались - этот совместный труд театра и писателя поднял темы русской деревенской прозы до масштабов мировых проблем. В Греции его называли античной трагедией, в других странах нередко сравнивали с Шекспиром.
"…с живым во плоти Абрамовым, буйным и резким, задумчивым и хмурым, непримиримым и слабым, можно было бродить по набережным Ленинграда, гулять по лугам Верколы, спорить о простом, дружить в самом главном. ... талант, а может быть, теперь можно уже сказать, Гений Абрамова совершал и совершает самую главную работу художника - соединяет сегодня со вчера, осознает нынешний день в вечной цепи бытия".Лев Додин
"Дорогие мои ребята!
Будьте всегда мужественны и верны своей клятве, помните, искусство принадлежит одержимым, только тем, кто ради него готов на любые жертвы.
Спасибо вам за радость общения, за русские народные песни, за молодость, которая всегда воспламеняла и вдохновляла меня. Не бойтесь жизни. Вперед, на штурм.
Верю в вас, люблю вас".
Ваш брат-отец Федор Абрамов
Если вас интересует, отчего юбилей у Абрамова, а тут столько про каких-то актеров, педагогов, режиссеров, художников, отвечу так. Ни один автор не стал бы заниматься своим делом, если бы не встречал сопереживания у читателя и не вызывал желания сотворчества у коллег по искусству. О нынешнем спектакле уже Академического Малого Драматического театра - Театра Европы сказать не могу ничего. Не видел потому что. А вот тот, 85-го года - видел. И не знаю, сумею ли когда-нибудь еще пережить и ощутить хоть что-то подобное. А вот понять, что такое проза Абрамова, без этого спектакля - может быть, и совсем не сумел бы.