Текст: Анна Токаренко (учитель русского языка и литературы, участник литературной смены молодёжного форума «Арт-Таврида»)
Фото: fair.ru/peterburg.center
На фото: памятник Сергею Довлатову на ул. Рубинштейна в Петербурге работы Вячеслава Бухаева
24 августа, ровно 30 лет назад, не стало Сергея Довлатова. Родившийся в год начала Великой Отечественной войны, вынужденный в 70-е эмигрировать из СССР, писатель обрёл известность на родине, уже в новом государстве, только посмертно.
Молодая страна Россия, как бы искупая вину неласкового СССР, сразу окружила Довлатова вниманием и стала называть не иначе как «любимым» и «великим». Его книги, разошедшиеся на цитаты, издаются огромными тиражами, учреждена литературная премия его имени, в его честь проводятся фестивали, о нём снимают фильмы, по его текстам ставят спектакли. О Довлатове пишут друзья, коллеги, знакомые, даже те, кто хотел бы с ним познакомиться, но по роковому стечению обстоятельств, будь то похмелье или перебежавшая дорогу чёрная кошка, пропустил событие, о котором можно было бы с гордостью рассказывать внукам и журналистам. В позднем довлатовском рассказе «На улице и дома» есть такой диалог:
– Знаете ли вы, что у меня есть редкостные фотографии Ахматовой?
– Какие фотографии? – спрашиваю.
– Я же сказал – фотографии Ахматовой.
– Какого года?
– Что – какого года?
– Какого года фотографии?
– Ну, семьдесят четвертого. А может, семьдесят шестого. Я не помню.
– Задолго до этого она умерла.
– Ну и что? – спросил Габович.
– Как – ну и что? Так что же запечатлено на этих фотографиях?
– Какая разница? – миролюбиво вставила жена.
– Там запечатлен я, – сказал Габович, – там запечатлен я на могиле Ахматовой.
Я отношусь к поколению людей, у которых нет и никак не может быть фотографий с живым Довлатовым и которое знает его исключительно по текстам, а не по теории шести рукопожатий. Но, думаю, это самое честное знакомство. Произошло оно, когда мне было лет 18, а писателю, стало быть, могло бы исполниться 64. В университетской библиотеке я случайно увидела «Заповедник» и, решив, что тропинка приведёт к пушкинскому Михайловскому, взяла почитать книгу, даже не подозревая, что этой дорогой сама приду к Довлатову.
Через несколько дней весь мой первый курс открыл для себя автора, так отличающегося от писателей «из школьной программы», дата рождения которых обычно состояла из двух цифр – по старому и новому стилю. Именно «новым стилем» и выверенной простотой подкупил нас создатель «Заповедника». А ещё здесь было сочетание «стихов и прозы», высокого и низкого, остроумие и легкость в разговоре о серьёзном, рассказ о жизни большого «маленького человека» («автопсихологического персонажа», как позже прочитаем у И. Н. Сухих), вставленный в контекст истории целой страны. Вообще парадокс, мотив пересечения – один из главных не только в творчестве, но и в судьбе Довлатова: недаром улица в Нью-Йорке, уже несколько лет носящая его имя, на самом деле представляет собой перекрёсток.
Сейчас произведения Довлатова включены в список «100 книг для школьников». Проект, конечно, дискуссионный, но сам факт попадания в него писателя говорит о многом. В первый год работы в школе я предложила 11-му классу прочитать «Заповедник». Какие-то эпизоды, разумеется, нужно было комментировать, но в целом книгу дети поняли и полюбили. Даже добродушный, но, по собственному заявлению, не прочитавший ничего, кроме «Колобка», парень спросил: «А есть у него что-нибудь ещё?» Мы открыли «Чемодан» и начали «доставать» из него содержимое. Мой любопытный ученик заинтересовался «носками», сказал, что про них прочитает, но я знаю, что он дошел и до «перчаток».
«Почти как Довлатов» – так подруга в групповом чате объяснила, почему назвала новорождённого сына Давлатом, прибавив, что выбранное имя означает «богатство», «счастье», «достоинство» и… «государство». Если вдуматься, то это важные точки на линии жизни самого Сергея Довлатова.
Единственным богатством, которое за 36 лет сумел нажить писатель в государстве, не печатавшем его книг, был скромный чемодан: «На дне – Карл Маркс. На крышке – Бродский. А между ними – пропащая, бесценная, единственная жизнь». Но, сам почти ничего не скопив, он передал нам богатое наследство – багаж своих текстов. Был ли он счастлив? Поэт и драматург Елена Скульская, знавшая Сергея Донатовича, в одном из интервью делится воспоминаниями: «Для Довлатова понятие счастья было точным обозначением бездарности, поскольку только бездарный человек может быть счастливым». Но вместе с тем в конце жизни он наконец распробовал вкус простых человеческих радостей: «Он считал, что главная заповедь – “Не суди”. И я думаю, что в этом последнем интервью он отказался судить даже тех людей, которые были счастливы. Потому что почувствовал, что счастье тоже возможно». Именно в этом «Не суди», в отсутствии назидательности, в порядочности и гуманизме заключается, наверное, главное достоинство и прозы, и личности Довлатова.
В одном из текстов, относящихся к «филологической прозе», Довлатов рассуждает о мемуарах писателя-эмигранта Василия Яновского:
«Знакомство с событиями прошлого, выхваченными из мрака добросовестным, талантливым свидетелем, дают нам возможность лучше разобраться в настоящем, уловить в нем прогноз на будущее.
Ведь память – это единственная река, которая движется против течения Леты».
Пусть у меня нет селфи с Довлатовым, я не хочу фотографироваться с ним, как Габович с Ахматовой. Живой не только в памяти современников, он стал частью культурного кода тех, кто родился уже после его смерти. Он повернул течение Леты в своих ироничных до грусти книгах и сам стал феноменом. Почему-то во мне живёт уверенность, что наше поколение Y обязательно передаст свою любовь к Довлатову поколению Z, а они – следующему племени, «младому, незнакомому».
P.S. Из письма Сергея Довлатова к Людмиле Штерн 7 декабря 1976 года из Ленинграда в Бостон:«Написал 4-ю книгу романа. Ее все хвалят, кроме Наймана. Найман же сказал: «Мы все умрем...» А дальше я не слушал. Умрут лишь те, кто готовы. Лично я пока не умру. Сочиняю…»