Текст: Вячеслав Недошивин/"Родина"
Он участвовал в Отечественной, но за 100 с лишним лет до нашего флага над рейхстагом. В той первой Отечественной 1812 года! И без его побед - корнета, поручика, штабс-ротмистра, полковника, генерал-майора, а затем и генерал-лейтенанта Дениса Давыдова, прославленного партизана и великого поэта, думается, не было бы и побед Красной армии.
Попробуйте-ка оспорить это?
Девиз от Вольтера
"Alea jacta est" - жребий был брошен. Любимые лошади Дениса, в седлах которых он сидел с пяти лет, с которыми провел больше дней, чем с дорогими ему женщинами, с женой, детьми и друзьями, - любимые лошади на этот раз его не спасли. Он, якобинец и фрондер, франт и повеса, забияка и бретер, умрет отрезанным, запертым от мира, окруженным в глухом селе не французами, шведами или турками - паводком, непролазной грязью, непроезжими дорогами, непересекаемыми реками, всеми теми "не", которые легко преодолевал и в России, и на Кавказе, и в покоренной Наполеоном Европе.
55 лет. Инсульт. Видимо, можно было спасти. Но жена Давыдова, мать его сыновей, поскупилась гнать лошадей 25 верст в распутицу за врачом.
Впрочем, он, чьим девизом была фраза Вольтера "Моя жизнь - сражение", и после смерти ухитрится выиграть свой последний бой. Постоять за Багратиона. За своего командира, генерала, героя 1812 года.
Эта мистическая развязка ждет нас впереди.
А пока он еще только рвется на войну.
Комплимент от фельдмаршала Каменского
Осенним утром 1806 года столица заполнилась слухами: то ли какой-то поручик-гусар застрелил фельдмаршала графа Каменского, то ли Каменский, только что назначенный командовать армией, напротив, пристрелил какого-то молодого человека в темном коридоре. Из уха в ухо передавали: поручику 22 года, он был исключен из кавалергардов за стихи (одна из басен была написана на несправедливую опалу Суворова), был сослан в провинцию, потом, по милости государя, вернулся в Петербург, вновь был взят в гвардию и... надо же, опять попал в историю...
Слухи были и правдой, и - неправдой. Поручику и впрямь было 22, и он - точно! - был известен как поэт, написавший несколько безумных стихов, в том числе - и в адрес царя. Но все остальное...
Из воспоминаний Д. Давыдова
"Отчаяние решило меня: 16-го ноября, в четвертом часу пополуночи, я надел мундир, сел в дрожки и приехал прямо к фельдмаршалу... Все спало на дворе и в гостинице. Нумер 9-й, к коему вела крутая, тесная и едва освещенная лестница, находился в третьем этаже. У входа... маленький коридор, в коем теплился фонарь... Я завернулся в шинель и прислонился к стене в ожидании... Слышу, отворяется дверь, и маленький старичок, свежий и бодрый, является... в халате, с повязанною белой тряпицею головою и с незажженным в руке огарком. Это был фельдмаршал...
"Кто вы таковы?" - спросил он... "Что вам надо?" Я объявил желание мое служить на войне. Он вспыхнул, начал ходить скорыми шагами... и почти в исступлении говорить: "Да что это за мученье! Всякий молокосос лезет проситься в армию!"
Каменский вообще-то был крут. Он, например, только что приказал высечь арапником, да публично - это знали все! - собственного сына, дослужившегося, представьте, до полковника. Да и Наполеона грозил привезти в клетке - "ровно Емельку Пугачева". Но к Давыдову, исстрадавшемуся, что в дальнем гарнизоне он уже пропустил половину войны, отнесся почему-то более чем хорошо. "Право, - сказал мальчишке-поручику, - я думал, ты хочешь застрелить меня". Денис начал было извиняться, но граф перебил: "Напротив, это приятно, это я люблю, это значит ревность... горячая; тут душа, тут сердце... я это... чувствую!"
И хоть фельдмаршал, всем растрезвонив потом о визите храброго юноши, помочь ему не смог ("По словам и по лицу государя, - признался потом Давыдову, - я увидел невозможность выпросить тебя туда, где тебе быть хотелось"), упрямый Денис все равно окажется на фронте. Причем почти сразу станет адъютантом самого Багратиона. Как? - спросите. Да времена были такими. И то, что порой не под силу было фельдмаршалам, легко достигалось хорошенькими женщинами. Давыдову поможет попасть на фронт "княгиня-полячка", черноокая Аспазия, как звали ее в свете, всесильная фаворитка Александра I, а в миру - премиленькая 28-летняя Маша Нарышкина, сестра друга Дениса, тоже гусара и к тому же князя - Бориса Четвертинского...
Вот это был подарок к Новому году!
Правда, узнав, что служить будет адъютантом Багратиона - предел мечтаний! - Денис, напротив, закручинился. Он ведь недавно в сатире "Сон" высмеял длинный багратионовский нос. Более того, знал - стихи эти известны генералу. Позже, на фронте, тот при Давыдове расскажет о них Ермолову, и наш пиит, оправдываясь, улыбнется: "При всех свидетельствую, что затронул столь известную часть вашего лица единственно из зависти, поскольку сам оной части почти не имею". И укажет на свой нос - пуговкой. Все посмеются. А через несколько дней, когда Денис прискачет однажды к Багратиону со спешным донесением и, запыхавшись, крикнет: "Главнокомандующий приказал доложить, что неприятель у нас на носу, и просит вас немедленно отступить!", Багратион невозмутимо заметит: "На чьем носу неприятель? Ежели на вашем, так близко; а коли на моем, так мы успеем отобедать еще..."
Эта шутка станет известна всей армии, а потом и вовсе превратится в легенду, которую Пушкин запишет в своих "Застольных беседах".
Черная бурка от Багратиона
Впрочем, знакомство с Пушкиным у Дениса Давыдова тоже еще впереди. А пока - его первый бой с французами, когда, возвращаясь в одиночку к Багратиону, он лоб в лоб столкнется в лощине с шестью всадниками противника. И спасет нашего задиру, представьте, пуговица! Плохо пришитая пуговица на шинели.
Из воспоминаний Д. Давыдова
"Они настигали меня... Гибель казалась неизбежною. На мне накинута была шинель, застегнутая у горла одною пуговицею, и сабля голая в руках... Один... догнал меня, но на такое расстояние, чтоб ухватиться за край... шинели, раздувавшейся от скока. Он... чуть не стащил меня с лошади. К счастию, шинель расстегнулась и осталась в его руках..."
На деле все было и так, и немножко не так. Он ведь, Денис Давыдов, выдумщик! Он и биографию свою, дошедшую до нас, написал в третьем лице и сначала уверял, что автор ее некий Ольшевский, а потом говорил, что чуть ли не знаменитый генерал Ермолов, который, кстати, был его двоюродным братом. Да, сам творил легенду о себе и в жизни, и в поэзии и, поразительно, сам потом верил в нее. Так вот, когда он улепетывал от погони, из леса вдруг вылетели 20 казаков, которые бросились на французов. Не было бы их, Денис бы не спасся. И весь в крови и грязи не предстал бы перед Багратионом, не услышал бы его вечного "маладец!" и не получил бы с плеча князя взамен действительно пропавшей шинели роскошной черной бурки.
Именно в ней он будет участвовать в самом большом сражении со времен, как напишет, "изобретения пороха" - в битве за Прейсиш-Эйлау, города, у которого русские и французы только за один день потеряют свыше 37 тысяч.
Вот это был бой! "Не приказываю, братцы, прошу, - крикнет солдатам Багратион. - Окромя нас некому. Надо соблюсти честь России!" От этих слов у Дениса и подкатится к горлу комок.
Там, под Прейсиш-Эйлау, когда Багратион, спешившись, поведет свои войска "в штыки", у Давыдова и появится его знаменитая седая челка.
Благословение от Суворова
Он родился в Москве. Пишут, что барский особняк Давыдовых был всегда освещен праздничными огнями; балы, пикники, выезды на псовую охоту - все было на широкую ногу. Отец, человек небедный, гордился имениями в Московской, Орловской, Оренбургской губерниях. Но должность занимал простую - командир конного полка. Денис был его первенцем.
В роду Дениса были стольники да воеводы, двоюродными братьями станут знаменитые в будущем генералы Алексей Ермолов и Николай Раевский, но прапрадедом патриота нашего был, увы, завоеватель - золотоордынский князь Минчак Касаевич. Зато судьбу Дениса, когда ему было 9, решил лично Суворов - "неразгаданный метеор", по его словам, "залетевший" на очередных маневрах пообедать в дом Давыдовых.
Из воспоминаний Д. Давыдова
"Я жил под солдатскою палаткою, при отце... Около десяти утра всё... вокруг... закричало: "Скачет, скачет!"... Сердце мое упало... Я весь был... восторг, и как теперь вижу... Суворова - на калмыцком коне... в белой рубашке... в сапогах вроде тоненьких ботфорт и в легкой... солдатской каске... Ни ленты, ни крестов... Когда он несся мимо... адъютант его закричал: "Граф! Что вы так скачете; посмотрите вот дети Василья Денисовича". - "Где они? Где?" - спросил он и... подскакал к нам... Протянул свою руку, которую мы поцеловали, и спросил меня: "Любишь ли ты солдат, друг мой?" Смелый и пылкий ребенок, я... мгновенно отвечал: "Я люблю графа Суворова; в нем все - и солдаты, и победа, и слава". - "О Бог, помилуй, какой удалой! - сказал он. - Это будет военный человек; я не умру, а он уже три сражения выиграет!.."
Какое там - "не умру"? Денис в тот же вечер, вообразите, дал три "сражения": размахивая саблей, чуть не выколол глаз дядьке, проткнул шлык няне и отрубил хвост борзой собаке, за что и розог получил втройне. Но с того дня он, коротконогий, с голосом "фистулой", стал спать только на досках, обливаться ледяной водой и до зари летать в седле, что очень "фрисировало" (раздражало) его мать.
И может, с той минуты - рискну предположить! - в нем стал крепнуть культ, как сказали бы ныне, "стопроцентного мужчины" (преодолеть, обогнать, выиграть!).
Приговор от Наполеона
Французская кампания, потом Шведская, потом Дунайская - война с турками. Нет, сражений он (кавалергард, гусар, потом - улан) и в будущем не выиграл ни одного (их выигрывали полководцы). Но сколько раз, уже в Отечественную войну 1812 года, отступая до Москвы, а потом - наступая, он обнаруживал вдруг, что сидит на чужом коне (однажды под ним убьют пять лошадей), что кивер его наискось разрублен, а пыльный ментик прострелен в четырех местах.
А 21 августа 1812 года, в виду деревни Бородино, где он вырос, где уже торопливо разбирали родительский дом на укрепления, за 5 дней до великого сражения, в крестьянском овине при том же Колоцком монастыре Денис и предложит Багратиону идею партизанского отряда (или, как говорили тогда, "поисковой партии").
Из письма Давыдова Багратиону
"Ваше сиятельство! Вам известно, что я, оставя место адъютанта вашего, столь лестное для моего самолюбия, и вступя в гусарский полк, имел предметом партизанскую службу и по силам лет моих, и по опытности, и, если смею сказать, по отваге моей... Вы мой единственный благодетель; позвольте мне предстать к вам для объяснений моих намерений..."
В партизанской партии Дениса спали в очередь, учили бесследно закапывать трупы врага, а при больших силах его - рассыпаться в разные стороны, чтобы через день в условленном месте встретиться вновь. Теперь Дениса было не узнать: вместо ментика и кивера он днем и ночью был в казацком чекмене и лохматой шапке. А дрались партизаны так, что соотношение погибших было 4 казака против 150 французов.
Это уже не выдумки Дениса - все давно подсчитано.
Из служебного формуляра Давыдова
"В действительных сражениях находился под Ляховым 28 октября, под Смоленском 29, под Красным 2 и 4 ноября, под Копысом 9 ноября, где разбил наголову депо французской армии, под Белыничами 14-го... За отличие награжден орденом св. Георгия 4-го класса; занял отрядом г. Гродно 8 декабря, и награжден орденом св. Владимира 3-й степени"...
Однажды партизаны наголову разбили корпус, состоявший из 1100 человек пехоты и 500 всадников. То были войска генерала Ожеро, который и сам был взят в плен партизанами Давыдова, Денисова и Сеславина. И лишь чудом под Малоярославцем ими не был захвачен и сам Наполеон...
Недаром в занятой еще Москве тот не только запомнит имя Давыдова, но на описании примет его размашисто, напишет: "При задержании - расстрелять на месте"...
Честь для русского офицера!
Строки от Пушкина
Лицеист Пушкин, пишут, по примеру Давыдова решил идти в гусары. А тот при встрече якобы сказал, что по стихам давно уже любит Пушкина. "А я вас и того ранее", - с жаром выпалил тот.
Пушкин, как младший по возрасту, будет еще лет десять на "вы" с Денисом и даже признается, что как поэт весь "вышел" из него. Повинится как-то, что "украл" из стихов гусара два слова - "бешенство желанья": "Я нравлюсь юной красоте // Бесстыдным бешенством желаний". И, краснея, добавит, что "коли сочтете возражать - вымараю!.."
Они будут дружить всю жизнь.
"Пушкина, - писал Денис Вяземскому, - возьми за бакенбард и поцелуй за меня в ланиту". А Пушкин напишет ему, уже на "ты": "Я слушаю тебя и сердцем молодею".
Кто он, Денис Давыдов? Поэт, из шинели которого вышли и Пушкин, и Грибоедов. Первый солдат, высланный за стихи. Первый, употребивший в поэзии точки вместо нецензурных ругательств. Первый командир, который отважился при народе высечь помещика за саботаж.
И первый хвастун тоже!
Хвастал, что был в занятой Наполеоном Москве как разведчик и в одежде француза. Имея репутацию забияки, бретера и даже певца поединков, ни разу не дрался на дуэлях. Да и пьянство его, воспетое в стихах им же ("всегда веселы и всегда навеселе!"), тоже, кажется, было фанфаронадой.
Но разве не убеждались мы, что легенды рождаются там, где есть легендарная личность?!
Легенды рождались и в новом московском доме, который он снял в 1828 году. Дом-сказка: деревянный, трехэтажный, прямо из той эпохи. Бол. Знаменский, 17, он цел и поныне. Именно сюда зимой 1828 года без приглашения закатился вдруг приехавший в Москву "велосифером" ("поспешным дилижансом", который, представьте, тащился 5 суток) сам Пушкин. Еле, кстати, нашел друга. Денис еще пошутил, что дома меняет из-за растущей семьи, а заодно, как партизан, "следы заметает": "Истинные же друзья, - сказал, - меня завсегда найдут по одному биению сердечному..."
Здесь Пушкин прочел Давыдову сначала свою "Чернь", потом поэму "Мазепа" (так называлась "Полтава"), а под конец встречи вдруг сказал другу, что на балу у Иогеля только что видел юную Гончарову...
Давыдов к тому времени уже девять лет как был женат на голубоглазой Софье Чирковой, дочери генерала, владелице имения под Сызранью и винокуренного завода. От нее исходил дух домовитости и покоя, которого он не знал уже много лет. Ну, любит магазины, модные лавки, ну, не поехала бы за ним в Сибирь, если бы его, как брата-декабриста, сослали бы туда (был в семье про то разговор!). Но зато не мешает ему хоть и на тысячу покупать книги: Мабли, Монтескье, Руссо, Вольтер, Бентам.
Теперь он по вечерам готовит первый сборник (39 стихотворений за 29 лет работы), собирается, в который раз уже, "взять абшид" (уйти в отставку), дружит с первыми писателями (Грибоедов скажет, что все мужчины против Дениса - "сонливые меланхолики и не стоят выкурки из его трубки") и пишет статьи о военном искусстве ("Не дозволяют драться, я принялся описывать, как дрались").
Вот тогда и написал в одной из статей:
"Мне, уже состарившемуся, не удастся видеть возрождения России. Горе ей, если к тому времени, когда деятельность умных людей будет ей наиболее необходима, наше правительство будет окружено толпою неспособных и упорных в своем невежестве людей. Усилия этих лиц могут ввергнуть государство в ряд страшных зол..."
Пророчески написал.
Поклон от Родины
Давыдову не прощали ничего. Его обходили чинами и наградами. И золотую саблю "За храбрость", и орден Святой Анны 2-го класса, и золотой крест на георгиевской ленте за Прейсиш-Эйлау - все эти награды он получит с большим опозданием. Он даже острил: любой орден ему надо было "завоевывать дважды" - в бою и в унизительных напоминаниях императору. Напоминал, конечно, не сам, старались отцы-командиры. Той же Маше Нарышкиной уже Багратион в один из приездов пожаловался: Давыдова обходят орденами. "А ведь всем в армии, - добавил, - ведомо: Багратион попусту воинскими регалиями не кидается". Черноокая Аспазия, пишут, свела брови: "Вот ужо и скажу Саше..." Саше - то есть Александру I.
А тот мелко мстил Денису за давние стихи, за то, что в басне, из-за которой поэта и выгнали когда-то из гвардии, он, назвав Екатерину II "орлицей", императора обозвал не просто тетеревом - "глухой тварью".
Ну, как вам это? Царь-отцеубийца и впрямь был слегка глуховат...
Но это Давыдов в год 25-летия победы над Наполеоном вспомнит о герое этой победы князе Багратионе "у стремени" которого, как писал, провел целых пять лет. Вспомнит и составит записку председателю Госсовета, где будет настаивать на перезахоронении Багратиона на Бородинском поле - тот был погребен в старенькой часовне в Симах, Владимирской губернии.
На согласование, на бюрократизм уйдет едва ли не год - как раз последний год его жизни.
Но жребий был брошен, и Давыдов - да и кто бы сомневался! - опять победит. Государь не только согласится с идеей его, но издаст специальный указ: прах Багратиона перенести и поручить сделать это, даже возглавить почетный конвой, генерал-лейтенанту и кавалеру Денису Давыдову. И он возглавил бы, довел бы дело до конца, въехал бы во главе любимых всадников в Москву, а потом и довез бы гроб командира до Бородинского поля, если бы...
Если бы 22 апреля 1839 года в семь утра не скончался бы. Посреди распутицы и российских грязей...
Оригинальный материал: "Родина"