23.09.2021
Читалка

«Дом Анны Монс»: литература и жизнь

Легендарный исторический памятник в центре Немецкой слободы только что оказался снова на виду после 35-летнего заточения. Но из русской литературы он никуда и не исчезал

Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Коллаж: ГодЛитературы.РФ

Текст: Михаил Визель

В середине сентября 2021 года жители Немецкой слободы – одного из исторических районов Москвы вокруг метро «Бауманская» – оказались взбудоражены: при разборке в Старокирочном переулке огромного корпуса завода точных приборов, возведённого 35 лет назад, но так и не введенного в эксплуатацию, из-за гигантских бетонных коробов показался относительно скромный двухэтажный домик под треугольной крышей. Между тем это легендарный «Дом Анны Монс» – самое старое известное здание Немецкой слободы. Точно известно, что с 1705 года он принадлежал отцу и сыну Ван дер Гульстам, голландским лейб-медикам (не случайно переулок, начинающийся за перекрёстком напротив дома, носит название Аптекарского). Но молва уверяет, что предыдущая хозяйка поместительного дома – сама Анна Монс, «кокуйская царица», официальная любовница Петра I на протяжении более десяти лет, 1692-1703.

Именно эта версия запечатлена на недавно открытом барельефе у станции метро «Бауманская», изображающем Анну Монс на фоне своего уютного домика. А еще раньше она нашла свое воплощение в романе Алексея Толстого «Пётр I».

Отрадно, что исторический дом снова на виду; досадно, в каком виде он оказался.

А главное – боязно, что при возведении нового корпуса расширяющегося МГТУ им. Баумана (благодаря чему и оказалась снесена советская заброшка) «Дом Анны Монс» снова окажется замурован в закрытом внутреннем дворе.

Что категорически неправильно не только с точки зрения доступности памятника истории федерального значения (каковым дом признан), но и с точки зрения самого МГТУ: ведь прославленный технический университет прямо продолжает традиции, заложенные европейскими инженерами – насельниками Немецкой слободы – во времена Монсов и Ван дер Гульстов.

А пока – вспомним фрагмент романа Алексея Толстого «Петр I»:

Этой осенью в Немецкой слободе, рядом с лютеранской киркой, выстроили кирпичный дом по голландскому образцу, в восемь окон на улицу. Строил приказ Большого дворца, торопливо – в два месяца. В дом переехала Анна Ивановна Монс с матерью и младшим братом Вилликом.

Сюда, не скрываясь, ездил царь и часто оставался ночевать. На Кукуе (да и в Москве) так этот дом и называли – царицын дворец. Анна Ивановна завела важный обычай: мажордома и слуг в ливреях, на конюшне – два шестерика дорогих польских коней, кареты на все случаи.

<…>

Мыза была поставлена в березовой роще на дареной землице, идущей клином от ворот заднего двора, мимо ручья Кукуя, до Яузы. Здесь стояли: небольшой дом, так покрашенный, что издали походил на кирпичный, скотные дворы, крытые черепицей, рига, амбары. На косогоре у реки паслись пегие тучные коровы, – каждую звали поименно в честь греческих богинь, – тонкорунные овцы, аглицкие свиньи и множество всякой птицы. На огороде росли иноземные овощи и картофель.

Чуть свет Анхен, в пуховом платке, в простой шубке, шла песчаной дорожкой на мызу. Смотрела за удоем, за кормлением птицы, считала яйца, сама резала салат к завтраку. Была строга с людьми и особенно взыскивала за неряшество. Настало время рубить капусту. Таких кочнов не видали на огороде и у самого пастора Штрумпфа. Немцы приходили удивляться: такой кочан или такую репу можно было послать в Гамбург, в кунсткамеру. Шутили: "Наверно, Анхен знает какую-то молитву, что так пышно на этой недавней пустоши произрастают плоды земли".

С песнями русские девки рубили капусту в новом липовом корыте. Анхен брала девок самых здоровых и веселых из деревни Меньшикова или адмирала Головина (чьи новые дворы и палаты стояли неподалеку от Немецкой слободы). Стучали тяпки, от румяных девок пахло свежими кочерыжками, на траве, там, где падала длинная тень от сарая, еще лежал иней, снежные гуси важно шли из птичника на вырытое озерцо. Над острой крышей мызы поднимался дымок в осеннюю синеву. Через подметенный двор два опрятных мужика-пекаря несли корзину со свежевыпеченными калачами.

Анхен была счастлива, – постукивая зазябшими ногами, не могла нарадоваться на это благополучие. Ах, оно сразу кончалось, когда приходила домой: ни дня покою, всегда жди какой-нибудь выдумки Петра Алексеевича. То понаедут подвыпившие русские, наследят, накурят, побьют рюмки, насыплют пеплу в цветочные горшки, или – хочешь не хочешь – наряжайся, скачи на ассамблею – отбивать каблуки.

Пиры и танцы хороши изредка, в глухие осенние вечера, в зимние праздники. А у русских вельмож что ни день – обжорство, пляс. Но всего более огорчало Анну Ивановну сумасбродство самого Питера: он никогда не предупреждал, что тогда-то будет обедать или ужинать и сколько с ним ждать гостей. Иногда ночью подкатывал к дому целый обоз обжор. Приходилось варить и жарить на случай такую прорву всякого добра, – болело сердце, и все это часто выкидывалось на свиной двор.

Анхен однажды осторожно попросила Петра: "Мой ангелочек, будет меньше напрасных расходов, если изволите предупреждать меня всякий раз о приезде". Петр изумленно взглянул, нахмурился, промолчал, и все продолжалось по-прежнему.

Солнце поднялось над осыпавшейся желтизной берез. Девки пошли в поварню. Анна Ивановна заглянула в сарайчик, где в парусиновых мешках, высунув головы, висели гусыни, – их, за две недели перед тем как резать, откармливали орехами; Анхен сама каждой гусыне, осовевшей от жира, протолкнула мизинчиком в горло по ореху в скорлупе; посмотрела, как моют мохноногим курам ноги, – это нужно было делать каждое утро; в овчарнике брала на руки ягнят, целовала их в кудрявые лобики. Потом с неохотой вернулась домой. Так и есть, – на улице стояла карета. Мажордом, встретя Анну Ивановну на черном крыльце, доложил шепотом:

– Господин саксонский посланник Кенигсек.

Ну, это было ничего... Анхен усмехнулась, подхватила юбки и побежала по узенькой лесенке – переодеться.