Текст: Вячеслав Немиров (магистрант МГИМО)
Ярослав Гашек родился в 1883 году, но не умер ни в январе 1923 года, как написано в любой биографической справке, ни позже. Дыхание Гашека, биение его легкого сердца очень просто уловить – достаточно открыть его неоконченный роман «Похождения бравого солдата Швейка». Причем открыть и начать читать можно действительно с любого места. Гашек настолько долго и плодотворно, буквально в промышленных масштабах, занимался написанием небольших фельетонов и юморесок для всех пражских изданий, от солнечно-желтых до вполне серьезных, что ему удается в каждом абзаце, отрывке диалога создать небольшую анекдотичную историю. Я и сам попробовал проделать такой эксперимент: взял книгу, открыл наугад:
Швейк, когда ему принесли повестку о том, что через неделю он должен явиться на Стршелецкий остров для медицинского освидетельствования, лежал в постели: у него опять начался приступ ревматизма. Пани Мюллерова варила ему на кухне кофе.
— Пани Мюллерова, — послышался из соседней комнаты тихий голос Швейка, — пани Мюллерова, подойдите ко мне на минуточку.
Служанка подошла к постели, и Швейк тем же тихим голосом произнёс:
— Присядьте, пани Мюллерова.
Его голос звучал таинственно и торжественно. Когда пани Мюллерова села, Швейк, приподнявшись на постели, провозгласил:
— Я иду на войну.
— Матерь божья! — воскликнула пани Мюллерова. — Что вы там будете делать?
И кто скажет, что это не самостоятельный анекдот? Однако стоит признаться: чем дольше читаешь о похождениях неунывающего Швейка, чем шире расползается по лицу улыбка – где-то на задворках сознания все отчетливее формируется парадоксальная мысль. Насколько же этот роман страшен, причем страшен в ключе абсурдном, можно сказать, хармсовском: образ калеки, прикованного к инвалидной коляске, хрипловато кричащего: «На Белград», – это ли не жуть? А ведь таких образов, почти деталей, незначительных, крошечных, по всему роману – сотни. Сразу хочется заявить: да просто Гашек – антимилитарист, пацифист! Но необходимо вспомнить о том, что в реальной, внелитературной жизни Гашек успел принять участие и в Первой мировой (пускай и без особого удовольствия, но, говорят, даже награды имел), и особенно в Гражданской в России. Даже военным комендантом революционной Бугульмы побыл. Неужели такова судьба убежденного антимилитариста? Вряд ли. О чем же на самом деле «Похождения бравого солдата Швейка»?
Конечно, когда заходит разговор о неприглядно, намеренно дегероизированном изображении войны, вспоминаются и Эрих Мария Ремарк с его «На западном фронте…», и Курт Воннегут с «Бойней номер пять…» и Луи Фердинанд Селин с макабрическим «Путешествием на край ночи».
Все эти романы, как и «Похождения бравого солдата Швейка», принято считать антивоенными, и, на первый взгляд, пазл действительно складывается: каждый писатель на свой лад, но постулирует бессмысленность и беспощадность всякой войны, Ремарк – меланхолически-остраненно, Воннегут – болезненно и фрагментарно, Селин – с присущей ему всепоглощающей мизантропией, а Гашек – языком праздного пражского гуляки, любителя анекдотов и вкусного пива.
Но всякий раз, как кто-то стремится в категориях наивного литературоведения припечатать сложное литературное произведение, сразу хочется спросить: неужели все настолько просто? Помнится, Оскар Уайльд писал: «Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо». В этом афоризме есть с чем поспорить, но с чем однозначно можно согласиться, так это с тем, что при попытке нарочитого морализаторства любое литературное произведение становится в лучшем случае неплохо сделанным агитматериалом. Назвать «Похождения бравого солдата Швейка» антивоенным романом и только – значит преступно приуменьшить значение этого произведения.
Хочется, не вдаваясь в подробности, вспомнить еще один литературный анекдот. Леонид Андреев, человек никогда не служивший и тем более не видевший боевых действий, в 1904 году написал пугающий рассказ «Красный смех», болезненное и жестокое произведение, рисующее ужас Русско-японской войны. Однако Викентий Вересаев, прошедший Мукден, вспоминал:
Настолько неверен основной тон рассказа: упущена из виду самая страшная и самая спасительная особенность человека — способность ко всему привыкать. «Красный смех» — произведение большого художника-неврастеника, больно и страстно переживавшего войну через газетные корреспонденции о ней…
Человек, прошедший войну, уже не способен написать по-настоящему антивоенный роман, не способен ужаснуться так, как ужасается впечатлительный Андреев, сидя в уютном кресле в доходном доме на Петроградской стороне.
Двадцатый век оказался веком двух ужасающих войн и еще десятка войн поменьше. И никуда писателям, особенно мужчинам, от этих войн было не деться. Кто-то сам шел на фронт, других туда против воли вела судьба. На войне человек освобождается от многих условностей и удобств, оставаясь наедине с мыслью о собственной смертности.
Наверное, главной философской модой двадцатого века был экзистенциализм. Конечно, свой классический, французский облик философское течение обрело позже того, как были написаны «Похождения…», но ведь литература – предваряет философию. Сначала художник, пускай неосознанно, в категориях жизни формулирует философские проблемы, калибрует оптику, через которую позже умудренный чтением Платона и Гегеля философ взглянет на мир.
Именно с точки зрения экзистенциализма и стоит рассматривать «Похождения бравого солдата Швейка» и остальные упомянутые романы. Постоянная угроза смерти, осознание смерти как реальной, ежеминутной угрозы, как это ни парадоксально, утверждает жизнь, все по Эпикуру: «пока ты жив — её (смерти, – В.Н.) нет, когда она придёт, тебя не будет». А пристальное обращение внимания на факт собственного существования неизбежно вызывает сартровскую «тошноту», ощущение неестественности жизни как таковой, абсолютного непонимания происходящего вокруг. В остраненном взгляде, что формирует у художника война и кроются корни бессмысленности насилия в романах Селина, Ремарка и Воннегута, отсюда же – абсурдная анекдотичность приключений Швейка.
Еще одним жителем Праги, подарившим миру не одно завораживающее своей абсурдностью произведение, был Франц Кафка. И его с красным комиссаром Гашеком роднят не только общие маршруты внутри древней европейской столицы. Кафка, пускай и не был на войне, сумел, видимо, через затверженное, почти механическое повторение одних и тех же действий своей скучной мелкочиновной жизни, ставшей своеобразной многолетней медитацией, сформировать похожий взгляд на мир. У Кафки, как и у Гашека, есть один незаконченный роман – «Замок». Главный герой произведения, как ни старается попасть, собственно, в замок, все равно обречен остаться за его пределами. Так же и солдат Швейк никогда до фронта не доедет…
Есть что-то особенно притягательное в незаконченных романах. Они способны дарить надежду. Вот случится чудо – и где-нибудь на богом забытом чердаке найдется утерянная рукопись. «Похождения бравого солдата Швейка» настолько срослись с биографией Ярослава Гашека, что не только роман кажется незаконченным, но и вся жизнь чешского писателя будто обрывается досадным многоточием, «на самом интересном месте». И пусть сколько угодно твердят, что Гашек умер сто лет назад, – не оставляет ощущение, что вот-вот в одно из пражских изданий придет шутливое письмо, начинающееся со слов: «Как ловко я вас обманул…»