Автор: Наталья Латышева, г. Москва
***
–Наталья Владимировна, вы в детстве в Нинтендо играли? – Тимофей хочет быть дружелюбным.
– Нет, когда я была маленькой, Нинтендо не было.
– А во что вы играли?
Пятиклашка наказан: он сегодня без телефона. Отец отобрал за двойку по литературе. Чувствую свою вину: это я поставила «два» за непрочитанную «Чёрную курицу».
– Я строила самолёт из табуретки и гладильной доски.
Круглые голубые глаза становятся ещё больше.
– Как это?
– Как строила? У меня было две модели: табуретка на гладильной доске и наоборот – доска сверху.
В моем детстве гладильная доска не была элегантной конструкцией, это был кусок необрезной доски, обшитый байковым одеялом, пожелтевшим от утюга. Доска стояла в туалете, тащить её до большой комнаты тяжело. Нести я не могла - тащила. Строить самолёт надо было тихо, чтобы бабушка не услышала: эту игру она не поощряла.
Самолёт я строила, потому что хотела спасти лётчицу Гризодубову.
В большой комнате висели две картины, вышитые гладью: «Ледокол «Седов» во льдах» и «Валентина Гризодубова спасается от бурого медведя».
На носу черного парохода вышиты пять кривых букв СЕДОВ, вокруг судна, затертого льдами, толпились люди. В правом верхнем углу серые и голубые нитки смешивались с жёлтыми и красными – это поднималось солнце. Наступление полярного дня обещало освобождение из ледяного плена. Если символизм вышивки с кораблём был более-менее понятен, то картина с лётчицей Гризодубовой впечатляла именно своей загадочностью.
Никакого самолёта на картине не было. Человек в чёрном кожаном пальто, лётном шлеме и одном сапоге размашисто шагал по хвойному лесу. Правая нога, выставленная вперёд, была бежевой и кривой. То ли это чулок, то ли нога голая, то ли мастерице не удалось передать иглой и ниткой задуманное, то ли у неё был избыток бежевых ниток, я не знала. На переднем плане картины сидели спиной к зрителю зайцы и лисы; волчья пасть выглядывала из темной хвои слева, а справа, куда был устремлён шаг бежевой ноги, стоял на задних лапах огромный бурый медведь. В лапах зверя бежевоногого человека ждала неминуемая гибель. Самолёт был нужен для его спасения.
Из сюжета картины нельзя было понять, что это Валентина Гризодубова спасается от бурого медведя. И спасётся ли, если бежит ему навстречу? О спасении летчицы мне рассказывал отец: самолёт Гризодубовой упал, и она в одиночку пробиралась через дремучие леса.
Эти картины – семейная реликвия. Работы маминой тётки. Тети Розы. Розалии Исааковны Гоголь – вдовы полкового комиссара линкора «Марат» Семена Ивановича Чернышенко. Тетя Роза жила в Ленинграде, мы ездили к ней каждое лето. Я видела революционную «Аврору», монумент Петра Великого, Исаакиевский собор, острый шпиль Адмиралтейства много раз. Но отец мне обещал, что мы отправимся искать пансион на Первой линии Васильевского острова, в котором учился Алёша, умненький, миленький мальчик из «Чёрной курицы». «…Дом, где пансион тот помещался, давно уже уступил место другому, нисколько не похожему на прежний»: но вдруг сохранился вход в подземелье, и Подземные жители вернулись, или мне повезёт, и я найду волшебное конопляное семечко?
***
Я не рассказываю Тимофею о спасении лётчицы Гризодубовой. Я ограничиваюсь конструкцией самолёта. На лице мальчика разочарование, пальцы перебирают ручки в пенале. Без телефона он мучается, не знает, чем заняться. Прежде чем оказаться у нас, Тимофей сменил четыре школы, две из них частные не с лучшей репутацией.
– Там только хорошие оценки ставили и никаких знаний, – вспоминает о бывших школах мальчик. – Папа говорит, что вы сильный учитель.
Конечно, сильный. Я могу противостоять отцу Тимофея. Крепкого телосложения, всегда со свежим загаром и открытой улыбкой, успешный бизнесмен, состоятельный человек желает сыну добра. Для Тимофея всё самое лучшее: смартфон, отдых на островах в любое время года, одежда, машина с водителем, персональный тренер. Отец Тимофея не приходит к учителям, сразу идёт к директору комплекса. Кто смел поставить его мальчику двойку? Он же сам делал с сыном уроки: нашел в Интернете пересказ пересказа какой-то дурацкой курицы. Тимофей слушал аудио и пересказывал. И папе понравилось, а учительнице не понравилось. «Два» поставила. Отец Тимофея учит сына не тратить время зря, а также жизнестойкости и упорству.
Мой отец научил меня двум вещам: читать и кататься. Читать всё и кататься на всём. Сначала на велосипеде, на самокате, на коньках, на лыжах, на роликах. Потом я научилась водить машину, что в нашей семье тоже называлось «кататься». Отец всегда говорил о войне, что в войну техника гибла, потому что люди не умели ей управлять, если бы каждый мог сесть за руль грузовика, то боевые единицы были бы спасены, а они, в свою очередь, спасли жизнь людям.
Честно говоря, читать и кататься – это всё, что пригодилось мне в жизни. Я одинаково люблю эти два занятия, и оба доставляют мне удовольствие.
Но в детстве за этим «кататься» стояла какая-то смутная тревога, а смогу ли я спасти горящую Катюшу или тонущую полуторку. А самой героической картиной мне представлялось спасение из болота горящего Т-34.
Я хочу спасти Тимофея: мягкий, добросердечный мальчик прячется в компьютерных играх от решительного бескомпромиссного отца, от требований учителей, от назойливых одноклассников, ищет покоя, хочет, чтобы его не трогали.
***
– Наталья Владимировна, хотите конфетку?
У Тимофея всегда есть конфеты. Шоколадные.
– Нет, спасибо.
Я не хочу конфетку, я хочу целую плитку шоколада. Открыть обёртку и откусить сразу несколько кусков, набить полный рот, чтобы с трудом разжевать, чтобы шоколадным слюням было тесно, чтобы вытирать рот рукавом, чтобы шоколадные крошки размазались по лицу и рукаву платья. Очень хочу и никогда так не сделаю. У меня аллергия на каротин – оранжевый пигмент.
Диатез – каждый съеденный кусочек шоколада вылезал на коже мокнущей сыпью. Между пальцами на руках сочащиеся розовые язвы. Берешь карандаш, сжимаешь в руке, а потом не можешь разделить склеенные пальцы. Струпья с болью отрывались от кожи, розовые пятна начинали кровить, руки бинтовали.
Щиколотки опоясаны чешущимися мокрыми язвами: колготки прилипали насмерть, их отмачивали в тазу. Лодыжки тоже бинтовали. С забинтованными руками и ногами не построить самолёта, не спасти лётчицу Гризодубову. Оставалось только читать.
***
– Тимофей, почему ты «Черную курицу» не прочитал?
– Ну, я слушал. Папа велел. Он, это, не учился, а всё знал. У него семечко было. Там неинтересно.
Как неинтересно? В какой момент стало неинтересно читать?
С забинтованными кистями и щиколотками я садилась на диван и читала. Читала всё подряд, что можно было достать из книжного шкафа, всё было интересно. Коварство Джона Сильвера, бесстрашие Джима Хокинса, педантизм доктора Ливси. «Остров сокровищ» я не выпускала из рук, украсила передний и задний форзацы фигурами пиратов, изображением «Испаньолы»: это было нетрудно – шхуну я срисовала с тёти Розиного «Седова».
– Наташа, ты опять? – Отец разгневан. – Сколько можно говорить, не рисуй в книгах!
– Да всыпать ей как следует! – Мать всегда на стороне отца. – Это ты ей позволяешь, разрешаешь брать любые книги! Это же собрание сочинений! Надо плотно закрыть стёкла! Она сама не откроет!
Я сжималась на диване. В этот момент мне больше всего хотелось оказаться в пещере Бена Ганна, чтобы меня никто не нашёл. Или чтобы родители скорее ушли на работу. Я не боялась остаться одна, не чувствовала своё одиночество: моим утешением было чтение книг. Как у скромного и учтивого Алёши.
Я наказана: стёкла книжного шкафа плотно задвинуты. На столе оставлена «Чёрная курица».
***
– Тимофей, давай вместе почитаем. Ты начнешь, а когда устанешь, я тебе помогу.
– «Лет сорок тому назад в С.-Петербурге, на Васильевском острову, в Первой линии, жил-был содержатель мужского пансиона…» Наталья Владимировна, что такое пансион?
– Прочитай сноску «пансион – закрытое учебное заведение для мальчиков». Двести лет назад не все дети могли ходить в школу. Родители привезли Алёшу издалека и оставили в пансионе.
Тимофей замирает. Смотрит с испугом и недоверием.
– Мой папа не отдаст меня в пансион? Он говорит, что отдаст в закрытую школу за двойки.
– Нет, что ты! Папа тебя любит!
Мальчик вздыхает, без особого энтузиазма продолжает читать, останавливаясь на «барочных досках», «вакациях», «империале», «серебряных шандалах».
Пока Тимофей неспешно, а иногда по слогам спасает министра Чернушку от ножа Тринушки, пробирается по подземному ходу через старушек и рыцарей, участвует в королевской охоте на крыс, я думаю, чему же почти двести лет учит нас «Чёрная курица»?
О чём эта сказка? О скромности и благодарности, о лени и гордыне, о совести и необходимости трудиться, об одиночестве или о несделанной «домашке», которая стала теперь национальной идеей? «Домашку» делают все: бабушки и дедушки, мамы и папы, тети и дяди – все, только не дети. О пользе чтения или мечте о волшебном конопляном зёрнышке? Или о наказании за несделанные уроки?
Почему отец оставил мне «Чёрную курицу» вместо «Острова сокровищ»? В наказание? Я спасаю Тимофея или наказываю наказанного «Чёрной курицей»? Или всё это сон заболевшего ребёнка, оставленного родителями в столице за условленную плату на несколько лет вперёд?
– «Возьми это семечко. Пока оно у тебя, ты всегда знать будешь урок свой, какой бы тебе ни задали». Вот это да! – Тимофей восхищён. – Мне бы такое семечко! Папа бы никогда не ругался!
Моё семечко со мной. Оно проросло и приносит плоды.
Я проживаю сотни жизней. Реальных и выдуманных. Примеряю на себя широкие салопы или тесноватые душегрейки, трясусь в кибитке или задыхаюсь в корсете, слушаю украинскую ночь в бесконечной степи, мне открывается «бездна, звезд полна». И так каждый год, каждый учебный год.
– Да неинтересно это всё, – скажет коллега-скептик, – каждый год одно и то же: «Мадам Бовари тоже вы». Да, мадам Бовари – я, и Кабаниха тоже я, и Пульхерия Александровна Раскольникова. И Настасья Петровна Коробочка. Надеюсь, что не «дубиноголовая», а крепкая и запасливая хозяйка, у которой и блины, и пироги отменные, у которой хочется остаться в гостях.
За 45 минут мы добираемся до потери волшебного семечка. Звонок. 17:15 – закончились бюджетные дополнительные занятия. Папа Тимофея настаивает на посещении сыном всех бюджетных занятий.
– Тимофей, давай собираться домой! Дочитаешь дома.
***
На улице темно. В свете жёлтых фонарей змеятся снежинки. Морозно. За воротами школы мощный внедорожник. За Тимофеем.
– До свидания, Наталья Владимировна! Я курицу дочитаю, обязательно дочитаю! – на бегу кричит мальчик; задняя дверь машины открывается, и комфорт салона поглощает малыша.
Смотрю вслед автомобилю. Опускаю руку в карман: холодно, я без перчаток. Пальцы нащупывают несколько семян, нет, не конопляных, семян подсолнечника. Откуда они? Вспоминаю: в воскресенье я кормила птиц в парке. Наверное, сунула руку с семечками в карман.
Достаю семечки и раскрываю ладонь. Смотрю на чёрные пыльные семена, завалявшиеся, забытые. В тусклом полумраке зимнего вечера они кажутся ненужными. Редкие снежинки, опускаясь на пепельную кожицу семечек, оставляют влажное чернеющее пятно. Кажется, что к семенам возвращается привычный живой блеск. Я их не выброшу. Прячу руку в карман. Конечно, они не прорастут, но возможно, спасут чью-то жизнь, хотя бы птичью.
А Тимофей обязательно дочитает «Чёрную курицу». Я ему верю.