Автор: Анна Пухова-Литвинова, г. Благовещенск, Амурской области
Они всегда мне слышатся не так! Иначе, чем другим людям. Или не слышатся совсем. Это я о словах. Просто я узнаю только знакомые слова и совершенно не слышу незнакомые. Наверное, все потому, что я всегда очень занята и мне не до пустяков!
А вообще, зовут меня Роза. В честь Розы Люксембург. Просто родители идейные попались. Только я «з» не выговариваю. Точнее, выговариваю, но получается как «ж». И все хихикают. А я стесняюсь. Хотя девчонка я боевая! Так папа говорит и называет меня бестией или сатаненком.
Помню, как в три года родители отдали меня в детский сад. О, как же рвалось от тоски мое сердце! Какими жалкими предателями казались родители! Как с первых дней я возненавидела эту команду «спать!». Да как можно заставить спать живого человека, если он не хочет? Я была безутешна. Рыдала от души каждый божий день. И когда утром меня везли на санках в садик. И когда вечером везли обратно.
Бывало, по утрам, у мамы «лопалось терпение» и меня гнали прутиком. Как козу. Очень это было унизительно! Не больно, на мне были ватные штаны и «козлиная шуба», но унизительно ужасно. В связи с чем я считала своим долгом «поддать рева». И поддавала так, что о самом нашем выходе из дома знали не только соседи, но и весь персонал детского сада. Поэтому уже в воротах нас встречала моя любимая воспитатель Лидия Георгиевна.
Едва завидев эту нашу маленькую процессию, она тут же принимала стойку вратаря, ибо знала, что всего через несколько секунд моя вопиющая тушка будет приподнята родительской рукой и пущена в эти самые ворота, как футбольный мяч. Да, у меня очень рано появилось четкое понимание, а главное физическое ощущение слова «зафутболивать». Ни разу не пропустила Лидия Георгиевна броска! Ни единого раза! Какого голкипера недосчитался большой спорт, знаю только я! И это был единственный человек, в ловкости которого я была уверена так же, как в своей.
Однако именно с нее начались мои мучения со словами. Начались они просто-просто. Очень просто! Когда однажды Лидия Георгиевна спросила, как зовут моих родителей.
- Мама и папа, – по-быстрому выпалила я и попыталась обогнуть ее огромную фигуру, ибо краем глаза заметила, как Оленька натягивает на голову мои любимые ярко-розовые колготки.
Это были наши «косы». И сегодня я хотела «отрастить» именно розовую косу и никакую другую!
- Не вждумай! – крикнула я Оленьке, выглянув из-за Лидии Георгиевны.
Девочка резко отдернула ручки от колготок и схватилась за яркую зеленую пуговицу на груди своего платья. На этой пуговке у нее всегда висел красивый, тщательно отглаженный носовой платочек. Как оберег. Она хваталась за него всякий раз, когда думала, что ей угрожает опасность.
- Розалия моя! – перехватила мое взявшее было разбег тело Лидия Георгиевна.
- Ой, да отпустите вы меня к чертовой матери! – взмолилась я, не сильно разобравшись с направлением.
- К чертовой не отпущу, – спокойно сказала воспитатель и улыбнулась мне глазами. – Вот послушай, ты в семье ребенок. И скорее всего, тебя называют «дочка» или «доченька». Но зовут-то тебя Роза. Вот и твоих маму с папой тоже как-то зовут.
Эта мысль была как гром среди ясного неба. К слову сказать, родители всегда обращалась друг к другу только по имени. Без исключений. Но имена как-то проскакивали мимо моих ушей. Я их попросту не замечала. Они были словно белый шум. А теперь вот выяснилось, что их все-таки как-то еще и зовут! Мало мне было хлопот, так вот теперь еще и это?! Как же мне не нравились такие сногсшибательные новости.
Лидия Георгиевна смягчилась.
- Ну ладно. Давай договоримся так: ты спросишь у родителей, как их зовут, и завтра мне расскажешь. Хорошо?!
- Хорошо, – пробормотала я и побрела уже наконец к своим розовым колготкам, про которые другие девочки и думать забыли – так были заняты разглядыванием червяков в горшке с бегонией.
Когда вечером меня забирали из сада, впервые увидела родителей чужими.
Дома совсем не хотелось говорить, играть или бегать. Меня зачем-то трясли, пытались развеселить и все время спрашивали, что случилось. А как им объяснить, что теперь нас будут разделять чужие имена? И от этого щемит сердце. И вообще все слова кажутся чужими. Вот как им об этом расскажешь? Ведь не поймут…
Но делать было нечего. После ужина. Скрепилась. Зачем-то влезла с ногами на стул и обреченно спросила: «Как вас жовут?»
Они медленно обернулись и посмотрели на меня так, как смотрели только однажды, когда я впервые легла в лужу, чтобы оттуда увидеть небо. Почтили мой вопрос минутой молчания. А потом началось!
И как маму зовут. И как папу зовут. И как тетю зовут. И как бабушек зовут. И как дедушек зовут. Кошмар! Мама предложила нарисовать какое-то «древо», чтобы написать тех, кто умер.
- Как это «нумер»? – упавшим голосом переспросила я. Бедная моя голова, как же это пережить!
- Не травмируй ребенка. Вырастет – поймет, – спокойно вступился папа. И конечно оказался прав. Через время я все поняла. Только на мои мучительные отношения со словами это ничуть не повлияло!
С течением времени я, сама не зная отчего, стала называть сумочку – «суночка», а башмаки – «башнаками». При слове «обутки» принималась искать глазами будку и не могла уловить связи с ногами.
Потом папа купил новую машину с «магнитолой» из которой частенько играла песенка «Бигма». Я, естественно, подпевала во все горло. И не могла понять восторга взрослых по этому поводу. Да возможно, так никогда бы и не поняла, если бы мой друг Вовка однажды не сказал, что на самом деле там поется «ведьма», а никакая не «бигма». И я просто ушам своим не поверила!
Потом Алла Борисовна Пугачева внесла щепотку соли в мои и без того непростые отношения со словами. В одной из ее песен были такие строчки: «…Без меня тебе, любимый мой//Земля мала, как остров…» Но поскольку примадонна любила полоскать гласные в горле, то в моих неокрепших ушах это слышалось как: «…Без меня тебе, любимый мой//Земля мала, как кофта…» Так я и пела. Я пела, а взрослые ликовали: носили конфеты, подкупали красивыми вещицами – только спой! А потом бились в конвульсиях от смеха. Ситуацию вновь исправил Вовка. И я стала стесняться петь в его присутствии.
Так ни шатко ни валко длились мои отношения со словами. Пока однажды в пять лет меня впервые не «вывезли в отпуск». Где, как говорит мама: «Наша Роза трагически влюбилась!»
Мальчика звали Паша. И говорил он неслыханное мной доселе слово «кстати»! Я никогда в жизни не встречала такого прекрасного слова. И сама никогда его не говорила. И даже не знала, что оно обозначает. И Паша тоже не знал. Но все это не имело ровно никакого значения. Ибо оно уже впечаталось в мое сердце огненной отметиной и величаво поглотило всю предыдущую жизнь – «кстати»!
Под знаменем «кстати» я просто не могла не влюбиться в мальчишку, который принес его! В очень непохожего на меня мальчишку. Все в нем казалось тогда волшебным: его спокойствие; «лежачая» коляска, где спал его маленький брат; его ситцевая клетчатая рубашка с закатанными до локтя рукавами; и темные трико с «пузырями» на коленях; и простые текстильные тапки со стоптанными внутрь следами; и выглядывающие из тапок беззащитные белые щиколотки. Мне впервые в жизни стало так стыдно за себя! За свой громкий голос. За резкие движения. За то, что от меня «ни секунды покоя». За смех. С ним я впервые в жизни почувствовала себя настоящей невестой! А невесты, которых видела – ведь всё молчали. Вот я и молчала, не смея иногда даже взглянуть на него.
Стыд, любовь и восхищение, естественно, «тщательно скрывались» под маской деланного безразличия. Ну и конечно, непрестанно предпринимались попытки сразить Пашу своей «неземной красотой». А что еще я могла ему предложить?!
В дни наших прогулок надевались самые нарядные платья. Повязывались самые красивые банты или резиночки. Я даже разрешала взрослым плести мне косы! И собственноручно, без скандала и истерики, мыла свои шлепанцы.
Но самым главным было не это! Самым главным было «вымоленное у мамы Христом-Богом» настоящее (взрослое!) серебряное колье с голубой эмалью. Жаль только, что название «колье» мне никак не давалось. Зато давалось привычное «карьер». Уж о чем о чем, а о карьерах я, как БАМовский ребенок, к тому времени знала если не все, то очень многое. Поэтому мамино украшение получило второе «семейное» наименование. Часто в те дни я становилась свидетелем примерно таких разговоров между родителями:
- Что она опять за тобой ходит! Чего ей надо? – говорил папа, поблескивая смеющимися глазами в мою сторону.
- А ты не знаешь! – с легким вздохом отвечала мама.
- «Карьер»!
- Ну а что еще?
- Ну так дай! Там вон зять с коляской заждался.
- Не болтай – ей всего пять лет!
- Но ему-то шесть! И он, видимо, все для себя решил…
Однако с этого момента я уже не слышала, ибо «карьер» торжественно застегивался на моей шее. И совершенно задохнувшаяся от осознания собственной красоты и взрослости, я во весь дух мчалась навстречу своей любви!
Комичное, наверное, это было зрелище: по-домашнему одетый мальчик, катящий перед собой коляску со спящим младенцем, и разряженная в пух и прах девочка, которая изо всех сил старалась быть смирной. Правда, случалось, выдержка изменяла и, всучив Паше, специально для этого сорванный цветок, я бросала на ходу: «Подержи, я погуляю!» Вот тогда можно было отбежать подальше и скакать на одной ноге, исполнять танец красивой «нерусской мадам», и вопить во всю глотку песню, состоящую из одной-единственной фразы: «И поет не в кроссовках он, ваш Иосиф Кобзон». От жалости к этому «Кобзон» щипало в носу и очень хотелось подарить ему кроссовки, которых я, на тот момент, даже ни разу не видела.
Однако по мере приближения Паши я снова начинала стесняться. Медленно затихала, совершенно не смея поднять на него глаза, только протягивала руку со словами «Давай!». Он послушно отдавал мне цветок и снова какое-то время мы шли молча. А я все ждала, когда же он скажет свое волшебное «кстати» и у меня так сладко заноет в груди!
Зато в моих разговорах с остальными детьми слово «кстати» звучало на каждом шагу, кстати и некстати!
- Ваня ты, кстати, слышал, что кстати мама тебе скажала! Кстати еще раз кукле моей сломанную руку открутишь и кстати в песочнице жакопаешь, будешь кстати стоять в углу!
И все в таком духе. Если бы кто-нибудь предложил мне тогда заменить все слова мира на единственное «кстати» - махнулась бы не глядя!
Не знаю, чем могла закончиться эта наша история, но в дело вмешался случай. Взрослые меня «прохлопали». Отвлеклись. И я залезла в висящее на заборе осиное гнездо. Оттуда вылетели две осы и «жиганули» меня в голову. Я, конечно, взвыла! А когда успокоилась, начала раздуваться. Все так «задрамматизировали», что увезли нас с мамой в больницу. Там мама много плакала и просила, чтобы я не забывала дышать. Провели мы в больнице очень долго – почти неделю. А когда выписались, то сразу же уехали домой.
Пашу я больше не видела. И странное дело, совсем по нему не скучала.
Однако из того лета вместе со мной вернулось слово «кстати». И этим словом вдруг запахли все самые прекрасные вещи на свете: моя любимая игрушечная обезьяна Михайловна, названная папой в честь какой-то там кладовщицы; мои изгрызенные книжки; мамины духи «Красная Москва»; ее туфли на высоком каблуке; моя любимая воспитательница Лидия Георгиевна; цветы иван-чая и даже мой друг Вовка! Весь мир оказался пронизан словом «кстати». Таким прекрасным. И таким новым. Это открытие было как падение в пропасть. Оно захватило меня целиком и совершенно закрыло рот «с той стороны». В какой-то момент я даже почувствовала, что мне больше не нужны другие слова. Сказала родителям, что не хочу больше говорить словами, потому что не я их придумала, а значит не обязана. И вообще хочу вырваться из круга слов!
На что папа сказал, что я в него еще толком и не врывалась, потому что мне всего пять лет! Сказал, что меня и со словами-то не поймешь, а что им делать со мной без слов? Как общаться? Всем вместе выть на Луну? Рычать? Мычать? И это ничего, что у меня пока не ладится со словами. У него тоже так было. Сто раз! Но потом прошло. А значит и у меня пройдет. Нужно только немного подрасти.
И с тех пор я расту, пап! Расту уже целую вечность! А пока расту, выуживаю из молчания все новые и новые слова или смыслы. Иногда мучительно, иногда легко, но всегда предчувствуя их знакомым запахом любимого «кстати»!
(Май 2023)