Текст: Дмитрий Шеваров
- Вот так бы век – на насыпи стоять
- в предгорьях Киева, у земляничной дачи,
- и сытный дым паровика вдыхать,
- и заходиться в кашле, точно в плаче.
- Татьяна Глушкова
- Из стихотворения «Август 1945 года»
Уважаемый Дмитрий! Мне запала в память ваша статья «Тот стих, что сердце бередит…». Я большой любитель Поэзии, но имя Татьяны Глушковой до сих пор не знал. Теперь ее стихов мне уже не хватает. Но где бы я ни искал ее стихотворений за 1993 год, не мог найти, даже в крупных библиотеках. Если у вас есть такая возможность, помогите, пожалуйста.
Ю. Н. Ширанков, Москва
3-4 октября, в разгар беды, меня в Москве не было. Приехал 6-го утром. То был переезд нашей семьи из города в город. Так совпало. С заспанными детьми на руках, с чемоданами и коляской, мы протащились сквозь полупустой вокзал и вышли на площадь, где ветер лениво шевелил обрывки газет. Таксист, укладывая наш скарб в багажник, ворчал: «Какого черта приехали? Все, кто мог, сбежали из Москвы, а эти еще и малышню тащат...»
Город был не похож сам на себя. Землисто-серые фасады, заляпанные листовками и объявлениями о продаже того-сего. Набережные, затянутые то ли туманом, то ли гарью. Примолкшие улицы. Лишь проскулит где-то милицейская сирена и опять тишина. Что-то собачье, пришибленное, в фигурах редких прохожих, спешащих поскорее залезть в метро. В подворотнях – понурые тени.
О тех днях написаны уже книги, романы, сняты фильмы. Но мне кажется, что точнее и честнее всего о трагедии 1993 года говорят стихи, тогда же и написанные. Это стихи Татьяны Глушковой.
Это она написала 7 ноября 1993-го: «Под окнами прошел крылатый Дант в пропахшей адским чадом плащ-палатке...»
Глушкову мало знали, а потом и вовсе забыли. Но осенью-зимой 1993 года стихи киевлянки москвичи переписывали от руки, передавали друг другу, а кто-то упрямо писал ее строки на домах близ Красной Пресни. Днем эти строки замазывали коммунальщики, а к утру они вновь бросались в глаза.
Валентин Курбатов так говорил о стихах Глушковой, написанных в дни октябрьской трагедии 1993-го: «Она не была бы русским поэтом, если бы не взяла железное перо свидетеля... Мы по самозащитной беспамятности торопимся забыть эти постыдные дни и уж забыли, забыли, но это написано поэтом, и теперь уже неустранимо из истории, незабвенно, что бы ни делали и как бы ни гнали тот позор из памяти. Это названо так точно, так страшно, что и сожженная рукопись уже будет гореть в небе напоминанием: «Есть Божий суд!» И это не мстительность, не срыв сердца, это голос чести...»
А еще Валентин Курбатов говорил: «Ей ведомо было предчувствие грядущих обвалов, утрат, осыпей... Если бы мы умели слышать...»
Как прав был мудрый Валентин Яковлевич. Сегодня очевидно, что стихи Татьяны Михайловны Глушковой, как ночные фары, выхватывали из тьмы не только тогдашние, но и грядущие беды.
- И выпало нам дивное богатство –
- все, что любили, разом потерять,
- и в чистом поле беженцами зваться,
- и в теплом пепле – родину искать...
1993 ГОД В СТИХАХ ТАТЬЯНЫ ГЛУШКОВОЙ
Останкино, 3 октября 1993 года
- Флоренцией казалась мне Москва –
- коварной, воровской, средневековой.
- В садах шуршала ржавая трава,
- и мнился раной каждый лист кленовый.
- Флоренцией казалась мне Москва –
- бесстыжею ловушкой, западнею.
- Цвели в эфире лживые слова,
- поил эфир цикутой, беленою.
- А затемно, когда ударил залп
- близ розового мертвого палаццо,
- я онемела, как кандальный раб,
- не смеющий ни мстить, ни разрыдаться.
- Что выдумать, что делать мне – одной,
- не ведающей яростной науки:
- всего-то за душой и под рукой
- лишь боль – да гармонические звуки!
- Но поутру, когда упал солдат
- последний наш, и вроде – взятки гладки,
- под окнами прошел крылатый Дант
- в пропахшей адским чадом плащ-палатке.
- 7 ноября 1993
* * *
- Когда рекут орудья, музы спят
- иль, гневные, от ужаса немеют.
- И древние папирусы горят,
- и свитки летописные чернеют.
- И даже стих, что молвлен на века –
- гекзаметр богоравного Гомера, –
- тоскует: сколь мертва его строка
- для всех забывших, что такое мера!
- Для всех забывших, что такое – струн,
- как властного прибоя, рокотанье...
- Ни гордый Марс, ни яростный Перун
- не вызовут певца на состязанье.
- Так что ж случилось в этот страшный год:
- гремят орудья и лютует злоба,
- а музы – тайно водят хоровод,
- и лучшая – о родине поет,
- мятежная, восставшая из гроба...
- 20 декабря 1993
* * *
- ...А завтра будет день, подобный чаше,
- где слезы с кровью льются через край.
- О дети наши! Где вы, дети наши?
- А те – в ответ: «У ворона узнай!»
- Зачем же мне дано услышать это
- и видеть: поле белыми костьми
- усеяно?.. Декабрь... Убыток света...
- Размывы алых маков средь зимы...
- Но дух любви не отпускает душу
- ни к райским кущам, ни в могучий ад.
- «Я скорбь земли дыханьем не нарушу!» –
- так, верно, страстотерпцы говорят.
- Так я скажу, когда сподоблюсь в землю
- родную лечь, – неведомо, когда...
- Затем, что каждый вздох ее приемлю.
- Из рая, плача, прилечу сюда.
- 8 декабря 1993
* * *
- Всё так: в густой реке алеют воды,
- и воронье – что гарь – над головой...
- А дух любви, а вещий дух свободы
- твердит:
- «Нет, черный ворон,
- я – не твой!»
- 10 декабря 1993
Сороковины
- Не в огненной клокочущей геенне,
- не в пропастях бездонных и глухих,
- не там, где стонут аспидные тени, –
- их души водворятся во благих.
- Снег забинтует раненую Пресню.
- Смотри: кругом – белó, и ветер стих.
- Больная совесть обмирает с песнью:
- «Их души водворятся во благих!»
- Так хор летит!.. И небеса отверсты
- для слов любви, мольбы – для слёз одних!
- И внемлют облака, и слышат звезды:
- «Их души водворятся во благих!»
- Их души – во благих?.. Без покаянья
- принявших смерть?.. Что знаем мы о них?
- Светлы в купели чистого страданья,
- их души водворятся во благих.
- И вся Москва – хладеющий Некрополь, –
- как павший Рим, нетленна в этот миг.
- Хрустальной кроной вторит звонкий тополь:
- «Прими их, Правый Отче, во благих!»
- И сизари летят за длинным гробом,
- Благая весть трепещет в клювах их.
- И веруем в томлении глубоком:
- «Грешны – а водворятся во благих!»
- Всю смерть поправ своею краткой смертью,
- повергнув в гибель недругов лихих,
- одну – под всей крутой небесной твердью –
- узрят они Россию во благих.
- И ты молись, дитя в промерзлой шубке,
- и ты, старик, – за правнуков своих:
- в крови, во гладе, веткой на порубке –
- воспрянем, воссияем во благих!..
- 12 ноября 1993
В Небесной Стороне
- Последний день они вблизи земли,
- вблизи руины, подле черной гари...
- Невидимые – в дождевой пыли,
- неслышные в густой осенней хмари.
- Им завтра быть в Небесной Стороне,
- в родимой, непорушенной сторонке.
- Метет ли там черемуха в окне?
- Кричат ли поутрý сизоворонки?..
- Что видимо оттуда, издалѝ?
- Забытое?.. Лелеемое нами?..
- О, как белеют русские кремли,
- румянятся рябинники – кремлями!
- О, как легко звонят колокола,
- и тонкий луч ложится мягким шелком,
- и всё, о чем твердим: «Какая мгла!..» –
- там – свет: хоть счет веди в стогу иголкам!
- И людно там... Воздушная чреда
- вся, как один, юна, русоголова,
- хоть вовсе не телесна красота –
- чистейшая, чем линии Рублева...
- Там разлита не боль уже, а мысль,
- что невместима в поле дольней жизни.
- В ней слезы всех живых отозвались
- и все молитвы о земной Отчизне.
- И видимо, что вовсе не конец
- немеряному здешнему страданью:
- что огненный нам выкован венец
- и меч, что будет сжат кровавой дланью.
- Что выкованы цепи и шипы,
- настоян яд измены и обмана...
- Но всё, что можно вызнать у судьбы, –
- «Еще не час... Покуда – слишком рано».
- Пока дано лишь первых провожать:
- сраженных – в тесный стан небесной рати.
- Пока лишь на меже – колосья жать
- пришла Косая, первой жертвы ради...
- И вы, кто одесную встанет Там,
- близ Отчего, всевышнего Престола,
- не хлеба – только сил просите нам,
- назначенным для пущего помола.
- Чтоб в черный день, в неизреченный год,
- когда порвется всё, что было тонко,
- нам чаялось: черемуха метет,
- кричит в сыром саду сизоворонка!
- А если наступает тишина,
- то не для жалоб, ропота и стона, –
- златая чаша Родины полна
- бездонного малинового звона!..
- И вот уже – спускается не снег,
- но ангельского
- искры
- оперенья,
- чтоб всё, что было – кровь, что было – грех,
- сподобилось любви и просветленья...
- 14 ноября 1993
* * *
- И Все Святые, что в родной земле
- за всё тысячелетье просияли,
- у наших павших в головах стояли,
- и луч желтел в необоримой мгле...
- Оборете! – сулили голоса
- с высот заупокойного молебна. –
- И будет Русь опять жива и хлебна:
- о том тоскуют сами небеса!
- И я хранила на виду у всех
- такое молодое выраженье,
- как будто мне поручено внушенье
- вам передать: уныние есть грех.
- И я просила у сырой земли,
- у зимних птиц, у тополя – подмоги,
- вбирая в золотую мысль о Боге
- всё, что вблизи и в облачной дали...
- Катились слезы по щекам моим,
- темнило горе лик моих сограждан.
- Но с каждым павшим в листопаде страшном
- был наш союз отныне нерушим.
- И нету мощи, чтобы одолеть
- ту крепь – коль встанут мертвые с живыми,
- единого Отечества во имя
- готовые вторично умереть.
- 17 декабря 1993
Покидающим Родину
- И потянулись зá море они –
- за теплым кровом или сладким хлебом,
- и бортовые лайнеров огни
- едва видны под непроглядным небом.
- Я не сужу. Что проку – сторожить
- бурьяном полоненную руину?
- Я не грущу. И здесь-то не прожить:
- куда уж – сердцем обживать чужбину!
- Я не гляжу в их мудрые глаза,
- не слушаю их праведные речи.
- Я вынесу – горящие леса,
- сам небосвод, обрушенный на плечи!..
- Я пожалею их в последний миг,
- когда поверят: минула расплата.
- Но даже на тебя, мой нищий стих,
- придется им коситься воровато.