Текст: Андрей Цунский
Ушла Марья Васильевна Розанова, вдова Андрея Синявского, издатель журнала «Синтаксис». Мысли совершенно не удается как-то выстроить композиционно. Когда уходит настолько живой человек – разве соберешься с мыслями. Вспомнилось несколько описанных другими случаев, несколько цитат, несколько интервью – и за ними скрывающийся образ женщины, которая вдохновляла самого Синявского на его великую прозу…
Так что простите мне некоторую несвязность дальнейших строк.
Марья Васильевна о своем журнальном бизнесе (из интервью Евгению Степанову)
— Мы абсолютно не рентабельны. Поначалу мы делали журнал исключительно на деньги Синявского, на его профессорскую ставку (имеется в виду ставка, которую Синявский получил во Франции, куда супруги эмигрировали в 1973 году. Именно там в 1978 году Розанова и Синявский начали издавать журнал "Синтаксис". - Прим. ГЛ). За это, слава богу, неплохо платят. Можно что-то делать. Я поначалу даже наивно думала, что его денег нам хватит на все. Но оказалось, что журнал — предприятие крайне дорогостоящее. И выпадали такие годы в истории «Синтаксиса», когда за год выходило не более одного номера. Я просто не могла собрать необходимого количества денег, чтобы выпустить еще номера. Сравнительно недавно — где-то после выхода двадцатого номера — мы наконец-то добились незначительного пособия (я его называю резинкой от трусов). Нас поддержали (большое спасибо!) в американском фонде «Либерти». Он дает двадцать пять тысяч долларов на четыре номера. Это частично покрывает расходы. Во всяком случае — по производству. Именно эти — американские — деньги позволяют платить гонорары. Раньше мы не платили ни франка. Да и сейчас, надо сказать, платим далеко не всем. Скажем, Синявскому я, разумеется, никогда не заплачу. Нет оклада у меня. Я не плачу американским профессорам, печатающимся в «Синтаксисе». Наоборот — они присылают деньги мне. За то, что я публикую их статьи. Многие профессора считают нужным поддержать журнал. А плачу я только советским. … Впрочем, некоторые советские сами отказываются от гонорара.
Мужа своего, Андрея Донатовича, она называла по фамилии – «Синявский», даже когда он был рядом. Даже во время интервью в кадре.
Об эмиграции она говорила не менее хлестко и жестко, чем о советском и постсоветском чиновничестве.
Об эмиграции (из интервью Джону Глэду, 1983 год)
«Эмиграция – очень тяжелый опыт и невероятно полезный. Я думаю, что только в эмиграции я по-настоящему поняла, что такое моя родная страна, в которой я прожила сорок три года и думала, что я очень хорошо ее знаю. Я никогда не понимала так отчётливо, как в эмиграции, что наша страна – это наше общее произведение. Что это не откуда-то пришедшиеся, свалившиеся на страну, оккупировавшие ее злые силы, марксизма, коммунизма и прочих нехороших слов. Страна – это общество, которое построили мы сами, и что источник зла мы должны искать не где-то на стороне, а искать внутри себя. Выехав на Запад, мы, Третья эмиграция, построили абсолютно тот же мир, из которого мы выехали. С которым мы там боролись. Единственное, мы не можем создать свою Лубянку, только потому что мы живем в странах, правительства которых этого не позволят, но если бы позволили, мы бы немедленно это сделали.
Есть вещи про которые говорить нельзя. Нельзя говорить, что русские танки вошли в Прагу – туда входили только советские танки. Нельзя говорить, что русские воюют в Афганистане – там воюют только советские. Мы быстро организовали собственные культы личности – Солженицына, Максимова, и дальше начали работать точно так же, как работали на культ личности в России. Владимир Емельянович Максимов очень не любит Александра Исаевича Солженицына, и как писателя, и как общественного деятеля. Но любое выступление начинает с цитаты из Солженицына – потому что «так надо». «Так надо» это канон советского поведения, который мы вывезли с собой. Но если присмотреться к первой эмиграции, которая Советов и не нюхала – то вы увидите, что пишут они тем же советским слогом… Беда коренится где-то в недрах нашей славянской души. Я бы искала врага в себе. Это очень неприятно, гораздо приятнее отчуждение зла, когда все зло со стороны, а мы совершенно ни при чем.
Светлой русской эмиграции на самом деле нет. Что такое русская эмиграция? Это кладбище. Что происходит на любом кладбище? Кто-то тихо спит в могилке, а кто так тихо спать не может и начинает жить вампиром. И русская эмиграция состоит в основном из вампиров. Внешне вроде бы живые люди. В ту минуту, когда вампир набрасывается на вас и выпивает вашу кровь, он ведь вас не убивает, он не хочет причинить вам зло – он приближает вас к себе. Вы тоже становитесь вампиром. Вот что такое русская эмиграция. Приезжает человек, а через некоторое время идет уже «подсосанный».
Ну как обойтись в таком материале без Довлатова? Он стал для русской литературы не летописцем, но бытописателем. Спасибо ему.
О Марье Васильевне из книг Сергея Довлатова:
- «Марья Васильевна своеобразно реагирует на письма. Она их даже не распечатывает. Ей кажется, что это не порок, а интересная, даже метафизическая особенность характера. При этом Марья Васильевна занимается самой разнообразной деятельностью. В том числе и предпринимательской. Ведет идейную борьбу. Поддерживает отношения с большим количеством людей. Однако писем не распечатывает. Друзья указывают на конвертах:
- «Деньги!»
- Или:
- «Чек!»
- Или:
- «Потрясающая сплетня о Максимове!»
- Даже это не всегда помогает…»
Или еще:
- «Более всего нас поразил кофейный автомат. Мы ехали по направлению к Санта-Барбаре. Горизонт был чистый и просторный. Вдоль шоссе тянулись пронизанные светом заросли боярышника. Казалось — до ближайшего жилья десятки, сотни миль.
- И вдруг мы увидели будку с надписью "Кофе". Автобус затормозил. Мы вышли на дорогу. Прозаик Беляков шагнул вперед. Внимательно прочитал инструкцию. Достал из кармана монету. Опустил ее в щель.
- Что-то щелкнуло, и в маленькой нише утвердился бумажный стаканчик.
- — Дарья! — закричал Беляков. — Стаканчик!
- И бросил в щель еще одну монету. Из неведомого отверстия высыпалась горсть сахара.
- — Дарья! — воскликнул Беляков. — Сахар! И опустил третью монету. Стакан наполнился горячим кофе.
- — Дарья! — не унимался Беляков. — Кофе! Дарья Владимировна с любовью посмотрела на мужа. Затем с материнской нежностью в голосе произнесла:
- — Ты не в Мордовии, чучело!»
С кого написаны эти персонажи, долго думать не приходится.
Вот как говорила сама Мария Розанова о любви к Андрею Донатовичу в документальном фильме на телеканале "Культура":
«Когда надо было поразить Синявского в самое сердце, а мне было уже совершенно необходимо поражать его, показать, что уже не сможет он без меня обойтись, обольстить по-настоящему – я преподнесла ему папочку с вырезками, аннотированными, как надо – про врачей-убийц. Синявский взял в руки папочку, посмотрел, заглянул в нее, потом поднял свои косые глаза, у Синявского ведь один глаз на нас, другой на Кавказ! – и спросил «Откуда ты знаешь?» «Что знаю?» «откуда ты знаешь, что я про это пишу?» «Я говорю, что ничего я не знаю. И вот тут он мне рассказал, про то, что он пишет повесть, которая начинается с врачей-убийц. Потом я поняла, что в этот момент я таки Синявского сразила».
«Когда я приехала на свидание, ко мне выходит измождённый, страшный, жуткий такой Синявский, и его первые слова: «Машка, здесь так интересно!»
«У меня среди зековских жен образовалось какое-то количество друзей, я не помню, чья жена мне как-то при встрече горько сказала, что мы отдаем им одних мужиков, а получаем совершенно других. И что самые вроде бы естественные привычки меняются. Очень забавно, как это вышло у Синявского. Если до ареста Синявский не вылезал из-за письменного стола, были разложены бумаги, еще хорошо, что ящики были – там черновики, там еще что-то. Ни разу за письменный стол Синявский после лагеря не сел».
Воспоминание без отсылки
Как-то Марья Васильевна Розанова услышала, что Солженицын в Россию не торопится, потому что квартиры нет: отняли, когда выкинули из страны, а возвращать не собираются, мол, «не мы ведь отнимали, а квартиры теперь дорогие…». Вечером того же дня оказалась она перед телекамерой, не помню уж какого канала. Но на всю Россию прозвучал ее голос: «Козлы вонючие! Отняли у человека все что могли, из страны вышвырнули, а теперь ни при чем? Козлы вонючие!» Так она определила класс постсоветского-российского чиновничества. Ну а то, что Александр Исаевич превратил свое возвращение в длиннющую поездку на поезде со встречами, цветами и оркестрами… Как говорится – дело вкуса. Как и определения с ароматным зоологическим уклоном.
Мария Розанова занимала в русском литературном пространстве абсолютно мужское место. Рубануть с плеча, сказать прямо в лицо, не бояться перейти на личности – все это она могла с места в карьер.
Светлая память.