Текст: Алевтина Бояринцева (кандидат искусствоведения, арт-критик)
1 июня (20 мая по юлианскому календарю) – 220 лет со дня рождения великого композитора Михаила Ивановича Глинки (нашего! даже имя фольклорное, глубинно-«лесное»). И это – повод для грусти и сожаления. Попробую объяснить, почему так грустно все начинается в юбилейной статье.
Вместо интродукции – автоблиц. Что приходит на ум, когда говорят «Глинка»?
…Он – мимоза. Рос с бабушкой, в Новоспасском, под Смоленском. Бабушка окружила его теплом (а к этому – перины, одеяла) и гиперопекой.
…«Ах, Мишель, что с тобой?» – спрашивает не слишком музыкальная супруга композитора. «Бетховен!» – восклицает Глинка, не ожидая уточняющих вопросов (ну, обидел некий бесчувственный господин ее чувствительного Мишеньку).
…Он – любитель южных краев. Италия пленяет тотальной вокальностью, культом певческого голоса и Оперы. Испания взрывает энергией народных танцев, неслыханными в России ритмами. И везде – «упоенье аромата и цветов и южных трав» (у поэта Ивана Козлова – без запятых, у Глинки в романсе появятся цезуры).
…Ему бы к глубинам музыкальной науки. Но где и как? До открытия консерватории в Санкт-Петербурге и Москве – еще несколько десятилетий. А теория композиции? Ремесленные тайны оркестровки, замешанные на акустике и спецэффектах? Полифония наконец, вся построенная на безумных вычислениях? За технологией и цифрой Глинка (стремясь к самой сути) едет к заграничным мэтрам. За границей профессиональное музыкальное образование уже было почитаемо наряду с философским. И востребовано: что вовсе удивительно – для российского дилетанта. Таковым, возможно, Глинка бы и остался (лучшим среди равных), если бы не профессор Королевской академии искусств в Берлине Зигфрид Ден.
…Глинка, ученик Дена, – автор одной «кучерской» оперы («Смерть за царя», «Жизнь за царя», «Иван Cусанин» – все это о ней, родимой и родной) и еще одной оперы гениальной, но до сих пор недослышанной – сказочно-приключенческой истории о Руслане и Людмиле. Скуповатый на похвалы композитор и химик Александр Бородин назвал ее евангелием для музыкантов, и уже почти два века она считается прекрасной, но… неудачной.
А теперь о главном. И, может показаться, нелепом. Ведь до родного Михаила Ивановича были в России русские композиторы?.. Конечно. Но удивляются сегодня ученики музыкальных школ, когда знакомятся с музыкой Максима Березовского, Дмитрия Бортнянского, Александра Гурилева (почти ровесника Глинки): «А что, разве ДО Глинки была в России музыка?» Почти то же, что с Пушкиным. Были поэты до него и вокруг, а он как будто Первый. С него все самое важное началось.
Глинке досталась такая работа, такая сакрально-профессиональная миссия: догнать и перегнать Европу. Не будем спорить про корневую самобытность и «почему/отставание», ибо так и было. Глинка за свою короткую жизнь в музыке нагнал несколькими прыжками тех, у кого уже симфонии цвели и пелись великие оперы. И, по нашей традиции, даже перегнал. Ненавязчиво предвосхитил Вагнера в феерии-эпосе «Руслан и Людмила», явно подсказал что-то Дебюсси и Равелю в двух своих испанских увертюрах, «зажег» Листа идеей воспроизвести колористическое безграничье оркестра на рояле.
Словом, всё как он – великий его друг и современник Александр Сергеевич Пушкин. Тот создал прекрасный литературный русский язык. Глинка – прекрасную русскую музыку, соответствующую статусу классической, что значит – образцовой.
Что же до эпох и стилей… Они, возникая в музыке Глинки, тут же становятся родственниками. Не всегда различишь генезис отрывка, акта, части. Но все же барокко как таковое – в сказочных ужасах «Руслана», в аффекте прощальной арии Сусанина, классицизм – в безукоризненных оперных увертюрах, романтизм – в психологизации танца (все вальсы прекрасного XIX века и лучшие вальсы ХХ века – родом из «Вальса-фантазии» Глинки).
Снова Пушкин. Ведь и он за свой короткий жизненный век в литературе охватил не менее трех столетий. Именно поэтому они с Глинкой всегда будут вместе, рядом. А не только благодаря общим романсам, где слово поэта рождало музыкальный отклик композитора. Не только благодаря общей опере, хотя с ней Пушкин чуть «подвел» Глинку, не успев помочь с либретто.
Если бы Глинка жил долго-долго:
…он напомнил бы Пушкину о желании написать либретто для «Руслана и Людмилы». Вместе с Римасом Туминасом (который тоже жил бы) они сделали бы нереальный ремейк;
… он написал бы первый отечественный сборник прелюдий и фуг во всех тональностях;
… он первым бы написал оперу «Война и мир» (а Вальс для Наташи и Андрея мистическим образом уже был написан);
…он бы написал монооперу «Белая гвардия» – от лица Елены Прекрасной;
… он написал бы романсы на невокальные стихи Пастернака;
… он стал бы профессором Московской консерватории. Читал бы курс гармонии и полифонии. Вел бы композицию у Шостаковича, Щедрина, Шнитке, Эшпая. Гневался бы порой на устаревшие целотоновые кластеры, но был бы счастлив в целом.
А ученики, слушая новые сочинения любимого профессора, повторяли бы вслед за Пушкиным (который тоже был бы жив):
- Слушая сию новинку,
- Зависть, злобой омрачась,
- Пусть скрежещет, но уж Глинку
- Затоптать не может в грязь.
Вместо P. S. Мудрый старший человек спросил меня: 220 лет сопоставимы с 220 В в электросетях? Нет: это и увы, и к счастью. Глинка не рассчитан на постоянную силу тока. Он часто начинает звучать издалека, мягко, затаенно – такова его любовь к вступлениям. А потом может разогнаться до немыслимой силы, скорости и мощи. Кто же выдержит такие перепады? Только хорошие музыканты, доверяющие композитору слушатели.
И, пожалуйста, не будем адаптировать Глинку к бытовым электропоказателям, к потребностям наших подвижных, но скучноватых подростков. Давайте сами к нему туда попробуем дотянуться, дорасти. Там и дети подтянутся, позабыв про короткие видосики. Нам ведь там надолго.