Текст: Павел Басинский/РГ
Сто двадцать лет назад, 2 (15) июля 1904 года в немецком курортном городке Баденвайлер от туберкулеза скончался великий русский прозаик и всемирно известный драматург Антон Павлович Чехов.
27 января (9 февраля) того же года Россия вступила в войну с Японией, и известия с дальневосточного фронта уже полгода как поступали в центральную Россию - в Москву, а также в Крым, где Чехов попеременно проживал. Вопреки распространенному и по сей день мифу о якобы "безыдейности" Чехова, он всегда интересовался политикой, и внутренней, и внешней, сердцем болея и за Россию, и за состояние всего мира.
Жена Чехова, актриса МХТ Ольга Леонардовна Книппер, неотлучно находившаяся при муже в последние дни его жизни, вспоминала, как на 2 июля Чехов впервые в жизни попросил ее ночью вызвать врача. (Сам врач, он понимал, что попусту тревожить коллег не стоит.) Затем впал в забытье и стал бредить:
- Матрос уехал?
- Какой матрос?
- Матрос, он уехал?
О каком матросе он бредил, мы знать не можем. Но Русско-японская война началась с вероломного нападения японского флота на русскую эскадру в Тихом океане, и тогда погибло много русских матросов и морских офицеров.
Чтобы понять, насколько серьезно он относился к войне, стоит привести один эпизод из его жизни. Середина 90-х годов... Россия в очередной раз поругалась с Англией, в этот раз из-за Ближнего Востока. В воздухе висело предчувствие войны. Уже смертельно больной Чехов пишет своему издателю А.С. Суворину:
"Если весной война, то я пойду. В последние 1 1/2 - 2 года в моей личной жизни было столько всякого рода происшествий (на днях даже пожар был в доме), что мне ничего не остается, как ехать на войну, на манер Вронского - только, конечно, не сражаться, а лечить".
Герой "Анны Карениной" граф Вронский здесь упомянут в чеховской манере вроде бы с иронией. Вспомним, однако, что в конце романа Вронский отправляется добровольцем на турецко-сербскую войну. Что же касается обязанностей врача... Он никогда о них не забывал. В его кабинете в подмосковном Мелихове вы увидите все необходимые медицинские принадлежности. Он выезжал на вызовы к крестьянам даже по ночам.
Критики обвиняли не только героев чеховской прозы, но и его самого в "сумеречности". А Чехов прожил яркую, насыщенную, полную трудов и опасностей жизнь. С ранних лет и до конца дней держал на своих плечах многочисленную семью, строил школы и больницы, лечил холерных больных, добрался до Сахалина и вернулся обратно через Китай, Цейлон и Сингапур. Поднял собственное имение в Мелихове и две дачи в Крыму, несколько раз бывал за границей (Венецию он описывает в посланиях домой с поэтическим восторгом юноши!), хорошо знал Украину и неплохо Кавказ. В Москве за один день мог встретиться с сотней людей. И при этом писал, как каторжный, не позволяя себе расслабиться и почивать на лаврах.
По жизнелюбию, подвижности и разносторонним интересам ко всем проявлениям жизни его можно сравнить только с Пушкиным. Но едва ли Пушкин в молодости догадывался, что погибнет так рано, и потому спешил жить. А вот первые признаки чахотки у Чехова обнаружились в 24 года. Поэтому когда видишь невероятный чеховский сад на Белой даче в Ялте, где посажены, кажется, все растения мира, понимаешь, как же он мечтал жить, если сажал возле дома саженцы кедров, увидеть которые в полный рост смог бы только столетие спустя.
Сегодня нет смысла гадать, стоило ли Книппер-Чеховой везти больного мужа на германский курорт. Ведь можно было остаться в Ялте. Лучше обратимся к ее воспоминаниям, к свидетельству последнего дня его жизни. Когда ему стало совсем плохо, жена не отходила от него ни на шаг. Но 1 июля Чехов уговорил ее выйти отдохнуть в сад. Когда она вернулась, он полулежал в кресле у окна и улыбался.
"Антон Павлович, - вспоминала она, - начал придумывать рассказ, описывая необычайно модный курорт, где много сытых, жирных банкиров, здоровых, любящих хорошо поесть, краснощеких англичан и американцев, и вот все они, кто с экскурсии, кто с катанья, с пешеходной прогулки - одним словом, отовсюду собираются с мечтой хорошо и сытно поесть после физической усталости дня. И тут вдруг оказывается, что повар сбежал и ужина никакого нет, - и вот как этот удар по желудку отразился на всех этих избалованных людях… Я сидела, прикорнувши на диване, после тревоги последних дней, и от души смеялась… И в голову не могло прийти, что через несколько часов я буду стоять перед телом Чехова!"
Для прибывшего по вызову доктора Шверера кончина Чехова тоже была неожиданной. За три дня до этого сердце не внушало опасений, и казалось, что русский пациент еще поживет. Но когда он приехал в ночь на 2 июля, пульса почти не было. Тем не менее, Чехов продолжал шутить. Когда жена хотела положить ему на грудь лед, он сказал:
- На пустое сердце льда не кладут.
Когда Шверер понял, что жить Чехову осталось минуты, он велел дать умирающему бокал шампанского. Возможно, чтобы поддержать пульс, но говорят, что это уже из области врачебной этики: так врач сообщает умирающему врачу, что он сделал все что мог, остается только выпить шампанского.
Взглянув на жену, Чехов сказал:
- Я умираю...
Из вежливости повторил доктору по-немецки:
- Ich sterbe...
"Потом, - вспоминала Ольга Леонардовна, - взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: "Давно я не пил шампанского…", спокойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда".
Не знаю, как это объяснить, но это была удивительно красивая смерть! Как и вся его жизнь, все его творчество и весь его внутренний и даже внешний образ.